Дорога в Рим - Кейн Бен - Страница 49

Стоя в карауле — когда мысли ничем другим не заняты, — Ромул не раз задумывался над положением армии Цезаря. Уходить за провиантом в глубь территории — значит рисковать тем, что слишком оторвешься от берега и прибывающих каждый день войск. Несколько легионов, укомплектованных ветеранами, еще не подошли, а ведь их роль в битве станет решающей: остальные легионы (включая Двадцать восьмой, к которому принадлежал Ромул) появились только в гражданскую войну и не успели набрать серьезного боевого опыта.

Однако им нужен был провиант, и немало.

Местное же земледелие пребывало по большей части в упадке: мало того что армия Помпея забирала все продукты, какие могла найти, республиканцы еще и рекрутировали крестьян в свое войско. Плодородные поля лежали брошенными, и солдатам Цезаря пришлось собирать остатки урожая самим. Собранного хватило не надолго, и диктатор повел легионы к ближайшему городу Адрумету, где гарнизон Помпея запер ворота и отказался сдаться. Осаждать город у Цезаря не было ни времени, ни достаточных сил, и он повернул к Руспине, где и расположил войска. Соседний городок Лептис вскоре тоже открыл ворота перед армией Цезаря, но прокормить многотысячное войско двум городам было не под силу, запасов хватило на день-два.

Коням грозил еще худший голод, пока кто-то из ветеранов не додумался собирать на берегу морские водоросли, выполаскивать их в пресной воде и сушить на солнце. Правда, досыта кони все равно не наедались, но хотя бы не гибли от истощения. Впору было жалеть, что для людей водоросли несъедобны: со дня высадки в Африке легионеры получали от силы две трети дневного рациона.

Потому Цезарь и отправил крупный отряд на сбор провианта. Ромул, оглядываясь через плечо на растянувшуюся за спиной пыльную колонну, благодарил богов, что Двадцать восьмому выпало идти в первых рядах и хотя бы не приходится глотать пыль, поднятую множеством ног. Войско, возглавляемое самим Цезарем, состояло из тридцати когорт, по большей части набранных из самых неопытных легионов, и шло без поклажи, всякий миг готовое к бою. Главной целью было найти поля, с которых еще не собрали урожай, — хорошо бы пшеничные, но Ромул с товарищами уже согласились бы и на овес, и на ячмень, и на что угодно другое, лишь бы набить желудок. Однако за тот час, что они двигались к югу по грунтовой дороге, ведущей к Узитте, они не нашли ровно ничего съестного.

В деревушках, попадающихся по пути, из глинобитных хижин на них затравленно глядели местные жители — в основном женщины, дети и старики. Грабеж Цезарь строго-настрого запретил: если римское войско отбирает у людей урожай, то пусть хотя бы не покушается на скудное имущество. Голодным солдатам, правда, стоило большого труда подчиняться, и они изо всех сил вглядывались в поля вокруг каждого селения, однако все съестное поблизости от Руспины либо уже собрали и спрятали местные жители, либо успели захватить предыдущие отряды Цезаря.

Зато воды было вдоволь: в глубоких колодцах Руспины легионеры наполняли бурдюки доверху и не тряслись в походе за каждую каплю влаги. Да и зимняя погода давала приятную прохладу, не то что изматывающий зной в Парфии. Ромул еще живо помнил ту мучительную жажду, от которой они с Бренном и Тарквинием изнывали, бредя по чужеземной пустыне.

Вспомнив о гаруспике, Ромул погрустнел, чуть ли не затосковал: злость на Тарквиния, из-за которого пришлось бежать из Рима, со временем прошла, к тому же юноша понимал, что повернись тогда дело по-другому — не видать бы ему теперь свободы, дарованной Цезарем. Однако он невольно задумывался о судьбе, которая ждала бы их с Бренном, случись им остаться в Риме: ведь он мог заслужить свободу и на арене, получить вожделенный рудис. Или погибнуть. Кто знает? И хотя Ромул пока не находил в себе сил простить Тарквиния, он уже не пылал ненавистью, как в Александрии, и при встрече им наверняка удалось бы спокойно все обсудить. Если только они увидятся…

Ромул вздохнул. Увидятся ли? Суждено ли? Что проку вспоминать Тарквиния и тосковать о том, чего не изменишь… Лучше уж сосредоточиться на насущном: на еде для войска. Опустевшие поля армию не прокормят, хлеба с них не соберешь. Мгновенно выиграть войну тоже не удастся: сторонники Помпея многочисленны и даже полководческий талант Цезаря не гарантирует победы. Оставалось ждать.

Ромул попытался отвлечься. Впереди как раз затянули песню, по обыкновению про самого Цезаря. В каждом куплете упоминалась очередная знатная римлянка, подпавшая под чары диктатора, а припев советовал мужьям запереть жен по домам, когда «лысый распутник» навсегда вернется в Рим. Юноша с удовольствием затянул новый куплет. Когда он впервые услышал этот издевательский напев, то поразился терпимости Цезаря и лишь потом понял, что песню пели от искреннего уважения к командующему и Цезарь об этом знал.

— Стой! — крикнул вдруг Атилий, старший центурион. — Стой!

Команду тут же повторил трубач, шагавший рядом с Атилием.

Ромул, любопытствуя, вгляделся вперед. Германских и галльских всадников в войске насчитывалось всего сотни четыре, и четверть из них разведывали местность впереди колонны. Атилий с его орлиным зрением, должно быть, увидел, что кто-то из дозорных возвращается. Подозрение Ромула тотчас подтвердилось: впереди показалось облачко пыли, вьющееся перед всадниками, и вскоре галлы пронеслись мимо Двадцать восьмого, направляясь к середине войска — обычному месту командующего. Легковооруженные всадники с длинными волосами, стянутыми хвостом, в ответ на любопытные вопросы легионеров упорно молчали: донесение услышит лишь Цезарь, проведший их через всю галльскую войну.

Плоская равнина с редкими деревьями открывалась перед глазами примерно на милю, дорога была пуста. Легионеры слегка расслабились: кто-то опустил щит, кто-то потягивал из бурдюка воду. Командиры не делали замечаний — врага поблизости нет, строгий боевой порядок можно не держать.

Вскоре галлы почти в том же составе уже скакали обратно, на ходу обгоняя Двадцать восьмой.

— Смотрите! — воскликнул Ромул, увидев знакомый алый плащ. — С ними Цезарь!

— Наверное, хотят ему что-то показать, — предположил Атилий.

Как и многие командиры в Двадцать восьмом, Атилий был ветераном Десятого, самого любимого Цезарем легиона, — ветеранов отобрали в Двадцать восьмой якобы для того, чтобы неопытным солдатам было у кого поучиться стойкости и дисциплине, однако в войске поговаривали, что именно эти легионеры несколькими месяцами раньше подняли бунт и потому их теперь убрали из родного Десятого, уничтожая ядро мятежа. Как бы то ни было, Атилий как воин вызывал у Ромула восхищение и напоминал ему Бассия — старого центуриона в парфянском походе.

Ромул глянул через плечо: оставшиеся полдюжины галлов скакали к хвосту колонны — и дальше по дороге.

— Цезарь послал за подкреплением! — догадался он. — За конницей и лучниками! Будет битва?

Атилий окинул юношу одобрительным взглядом. История о рабе, отправленном на арену умирать и вместо этого заслужившем свободу, успела облететь Двадцать восьмой задолго до того, как Ромул прибыл в Лилибей. Памятуя прошлое, его отправили в другую когорту, и Атилий как старший центурион остался им доволен: крепкий новобранец послушно подчинялся приказам и четко выполнял обязанности, правда, этим он не отличался от большинства легионеров, так что Атилий ждал подходящего случая, чтобы присмотреться к юноше пристальнее.

— Так и есть, — подтвердил он. — О голодном брюхе придется пока забыть.

— Слушаюсь, — официально ответил Ромул, почуяв в ответе холодок — такой же, какой порой сквозил в словах новых товарищей, недолюбливавших его из-за слишком явного благоволения Цезаря. Открытой вражды никто не выказывал, с Ромулом лишь не пытались завязать дружбу. И как ни огорчали юношу завистливые взгляды, он старался не обращать на них внимания. Впрочем, большинство легионеров все же невольно им восхищались. В когорте частенько шутили, что именно Ромула-то и выставят против вражеских боевых слонов, которых у Помпея, по слухам, насчитывалось около ста двадцати. Ромул сносил подначки без обид, зная, что с них-то частенько и начинается воинская дружба. А уж совместный бой только ускорит дело.