Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Портрет - Нечаев Леонид Евгеньевич - Страница 4


4
Изменить размер шрифта:

Это была пытка — стоять вот так у избы Бариновой. Он ничего не мог с собой поделать. Он сел на скамеечку под штакетником, что окружал палисадник Бариновой, и стал зашнуровывать кеды. Сначала расшнуровал, а потом стал зашнуровывать…

Первого сентября в классе появилась новенькая. У нее острые нервные плечи и золотисто-белесоватые длинные волосы. Она сидела прямо перед Женей. На перемене она учила девчонок делать книксен, а мальчишек — целовать даме руку. Мальчишки сразу подчинились ей. Они делали вид, будто это просто игра, ничего не значащая забава, улыбались и… краснели. Жене все это казалось неловким, унизительным занятием, которое на нем прекратится; но когда дошла очередь до него, он почему-то глупо улыбнулся и ткнулся лицом в подставленную руку. Новенькая — ее звали Талькой — сказала, что не нужно так переламываться в талии. Она наговорила кучу замечаний, потом снова подала руку — величественно и снисходительно. Женя, пылая, приложился к руке. Было невыносимо стыдно и — приятно. Он ненавидел себя за то, что ему было приятно. Другие сочно чмокали в руку, получали замечание, хохотали и снова преувеличенно громко чмокали, все больше кривляясь и глупея; а он угрюмо сидел за партой и читал в «Химии» одну и ту же строку, кажется, в десятый раз. Он никак не мог уловить смысл проклятой строки!

Когда начался урок, он не мог понять то, что говорила, стоя у доски, учительница. Тогда он вовсе перестал слушать ее.

Перед ним были вздернутые Талькины плечи. Они очень чувствительны и подвижны. Они реагируют едва ли не на каждый звук в классе. Вот раздается чей-то шепот, и от этого шепота точно мороз подирает ее по спине — она ежится и шевелит плечами, словно кутает и стягивает их платком. На ее плечи действует даже взгляд: когда Женя смотрит долго и пристально, она поводит ими так, будто сбрасывает с них все тот же несуществующий платок.

Химичка уже давно стучит мелом по доске, привлекая к себе Женино внимание. Она стучит долго, нудно. От этого резкого стука Талька даже головой тряхнула — локоны подпрыгнули, скользнули по «Химии» и закрыли непонятную строку наверху страницы. Что-то о процессе гидролиза.

Сидевший с Женей рыжий толстяк и коротышка Мишка Булкин откинул с учебника локоны и прошептал Тальке:

— Эй, ты! Убери хвост.

Он оказал Жене услугу. Как будто его кто-то просил…

Впрочем, правильно. Загородила тут своими локонами весь учебник. Женя тоже сделал ладонью движение, будто смахнул со страницы ее локоны. Это было запоздалое, ненужное движение, потому что локонов на странице уже не было. Но пусть видит Мишка. Пусть успокоится. А то заглядывает Жене в глаза, ожидая поощрения за свое лихое обращение с новенькой. Подумаешь — московская дама!..

Марья Баринова давно звала Тальку в деревню, к себе. Талька была ей племянница, жила в Москве; отец семью бросил, а мать, оперная певица, большей частью разъезжала по стране да по заграницам. Раньше мать часто брала Тальку с собой, а последний год девочка жила кое-как, почти всегда одна в квартире. Марья все вздыхала с соседками: она-де питается как зря, одним сыром, частые обмороки пошли… И взрослого серьезного человека рядом с ней нет, а ведь она еще ребенок, хотя уже и большая, барышня… Болело у Марьи сердце о девочке, и выпросила она ее к себе хотя бы на год на поправу.

За те несколько минут, что Женя провел на скамеечке под штакетником, он пробежал бы трусцой едва ли не половину своей дистанции. Женя вздыхал и все никак не мог закончить перешнуровку кедов.

Вечером первого сентября он заперся в своей комнатке-отгородочке, раскрыл «Химию» на той же странице и водил рассеянным взглядом по заколдованной строке. Что там говорить! Не читал он ее, а просто ласкал взглядом. Строка раздваивалась — и эти две новые строки, в которых он не мог с уверенностью назвать настоящую, отплывали в разные стороны, уползали куда-то, как длинные черные поезда. Женя наклонился к странице, прикасался к ней щекой…

А сейчас он сидит, нагнувшись к кедам, и думает, что хорошо бы провалиться сквозь землю.

На крыльце показалась Талька.

— Ой! — в ужасе вскричала она. — Я в кошмарных толстых коричневых чулках!

Талька крутнулась назад в избу.

Услышав ее голос, Женя вдруг ощутил во всем теле тепло, как будто он только что вышел из ледника на горячее солнце.

Хлопнула дверь, и Женя встал. С крыльца сбежала Талька. Теперь она была в капроновых чулках телесного цвета и в туфельках на немыслимо высоких каблуках. Так она стала ростом выше Жени.

— Ну что же мы стоим? Веди меня куда-нибудь…

Она говорила так, будто встреча их была заранее назначена. Говорила беззаботно и властно, словно само собой разумелось, что любой оказавшийся случайно у ее крыльца обязан беспрекословно повиноваться. Она привыкла к готовности каждого сопровождать ее и выполнять малейшую ее прихоть. Она не сомневалась в Жениной покорности, хотя едва ли помнила, как его зовут.

Все это уязвляло Женю. Он не любил, когда кто-то помыкает кем-то. Сейчас он поставит на место московскую задаваку. Пусть знает наших.

Женя насупился, вздохнул, скрестил руки на груди, потом подумал, что это неприлично, и отвел их за спину.

— Ты не знаешь, куда деть руки? Бедняжка. Просто опусти и все… Или давай я возьму тебя под руку.

Распахнутые светло-зеленые глаза, капризные пухлые губки были так неожиданны, невероятны здесь, на поселковой улице, что казались Жене сном.

— Да куда ж тебя вести… Проспектов у нас нету. Мороженого тоже.

— Чудак. В поле! — тряхнула волосами Талька.

Она шла рядом с напряженным, деревянным Женей и говорила, что поселок ничуть не скучнее Арбата, что поле волнует ее, потому что оно полно каких-то чудес, о которых совершенно невозможно рассказать — она постигает их каким-то седьмым чувством. И еще она говорила, что у Жени рука как у настоящего мужчины.

«Жаль, — досадовал на себя Женя, — что я в этих проклятых тренировочных брюках, а не в новом костюме».

— Ой! — отшатнулась от него Талька. — Ты хотел побегать, а я тебя заняла. Прости, пожалуйста…

— Нет, — твердо и даже угрюмо ответил Женя. — Я сегодня не собирался бегать.

— Обманщик. Нехорошо обманывать других и… себя. Догоняй!

Она побежала к скирде — запрыгали ее локоны. Женя, снисходительно улыбаясь, подождал немного, отпуская ее подальше, затем тоже побежал.

Вскоре у нее подвернулся каблук, она упала; сорвав туфли, побежала в одних тонких чулках. Она бежала к скирде напрямик, раня на пожне ноги и вскрикивая от боли. Разгорячась, нагонял её Женя. Вдруг Талька пронзительно ойкнула, присела, скрючилась. Женя приближался к ней. Она оглянулась на него, закричала, задыхаясь, с ненавистью:

— Не подходи, бесстыжий! Замри! Ты не догнал меня!

Женя замер, стоя на одной ноге. Замри так замри.

Талька, сев на землю, слизывала с содранной щиколотки кровь и сплёвывала. Женя не стерпел, шагнул к ней.

— Прочь, несчастный! — зашипела она.

Женя вспыхнул, бросил в сердцах: «Дура!» — и отвернулся.

— Что… что ты сказал? — выдохнула Талька. Женя вобрал голову в плечи. Для него игра кончилась, когда она поранила щиколотку, для неё, кажется, только сейчас.

Талька приподнялась, вцепилась в Женю. Женя повернул к ней лицо и оторопел: она ликовала! Сев на землю, Талька тихо засмеялась.

— Ты чего? — недоверчиво смотрел на нее Женя.

— Ничего. Меня никто никогда не называл так — вот что! Одна только я себя так называла, потому что… потому что я действительно ужасная дура!

Женя пожал плечами: чудачка да и только! Присев на очки, он осмотрел ранку. До свадьбы заживет — хотел сказать, да задохнулся, да отуманило его близостью узкой горячей лодыжки…

— Возьми меня на руки и донеси до скирды, — тихо, серьёзно попросила она.

Ранка была не такая уж страшная, царапина, но раз человек просит…

— Возьми, тебе же хочется…

Он подхватил ее и легко понес. Он мог нести ее не только до скирды, но и до самого края поля, и назад до поселка, и снова до края поля…