Классная штучка - Льюис Сьюзен - Страница 22

, И не смей уходить, когда я с тобой разговариваю!

— Я ухожу, — ответил Боб, — потому что ты ведешь себя глупо и безответственно. Ты сама не понимаешь, что говоришь, а я не хочу ссориться с тобой перед премьерой.

Тебе это тоже ни к чему. Позже все обсудим.

— Вот уж нет! — завизжала Элламария.

Боб остановился как вкопанный.

— Никаких «позже» больше не будет, — продолжала она. — Ни для меня, ни для тебя. Боб. С меня довольно!

Хватит! Мне это все осточертело, да и ты тоже осточертел!

Вдруг она увидела, как побелело его лицо. Медленно выговаривая слова, он сказал:

— Остановись, Элламария, прошу тебя. Возьми себя в руки, прежде чем наговоришь чего-нибудь такого, о чем потом пожалеешь.

— Я говорю, что между нами все кончено! — запальчиво выкрикнула Элламария. — Баста Поигрался — и будет! Ты понял? А теперь убирайся! Надеюсь, дверь сам найдешь?

— Я должен отвезти тебя в театр.

— Я сама доеду. Убирайся! Сейчас же!

Схватив пальто, он вышел, с грохотом хлопнув дверью.

В тот вечер Элламария Гулд сыграла лучшую роль в своей жизни. Никто не заметил, что с ней что-то неладно, только она знала, что творится в ее душе.

После ухода Боба она бросилась ничком на диван и расплакалась навзрыд. Актриса прекрасно понимала, что зашла слишком далеко. Наговорила такого, чего вовсе не думала. Словно внутри у нее сломался какой-то механизм, из-за чего она полностью утратила всякую власть над собой. Больше всего ее тревожило, что Боб теперь никогда ее не простит. После учиненного ею скандала никогда не вернется к ней.

Когда Элламария приехала в театр. Боб был в своем кабинете, однако секретарша передала, что он просил его не тревожить, и Элламарии пришлось уйти. Уединившись в своей уборной, она заперлась изнутри, не желая ни с кем общаться. Она дала себе зарок, что отыграет спектакль, чего бы это ей ни стоило. Боб столько натерпелся сегодня из-за ее несдержанности и строптивого нрава, что она не могла — не имела права — подвести его.

Перед самым выходом, наложив последние штрихи грима, она посмотрелась в зеркало, однако увидела в нем только его лицо, растерянное и опечаленное. Боб взирал на нее с немым укором, не понимая, что заставляет ее произносить столь жестокие слова. Господи, и что ее только за язык дернуло? Как она могла причинить такую боль Бобу, который не только любил ее, но и ухаживал, как за ребенком, который никогда сам не обижал ее?

По окончании спектакля ее трижды вызывали на бис, всякий раз подолгу, продлевая и без того нестерпимую агонию. Элламария понимала, что должна как можно быстрее сбежать, вырваться отсюда, прежде чем случится непоправимое.

В гримерную она бросилась бегом и снова заперлась в своей уборной. Кто-то несколько раз требовательно стучал в дверь, но она не отвечала. Она знала, что это не Боб.

После случившегося ему было нечего ей сказать.

Элламария закурила. В последние месяцы она делала это очень редко — Боб был против, и она пыталась бросить курение. Однако сейчас ей нужно было хоть как-то успокоить свои нервы.

В дверь снова постучали, н6 Элламария не ответила.

Ей не хотелось никого видеть. Она знала, что подруги ее ждут, но сейчас ей было даже не до них.

Опустив голову на руки, Элламария беспомощно разрыдалась.

Снова послышался стук в дверь. Затем голос:

— Элламария! Это я! Можно войти?

Эшли. Бедняжка Эшли, на долю которой тоже выпало столько страданий. И которая, как и она сейчас, храбро пыталась держаться и не показывать вида, как ей плохо.

— Элламария! Ты там?

Она заставила себя встать и отпереть дверь. Но Эшли она не увидела. Точнее, разглядела не сразу. Сначала она увидела перед собой море цветов, за которыми с трудом угадывалась миниатюрная фигурка Эшли.

— Что ты тут делаешь? — спросила Эшли. — Я уже подумала, что ты куда-то сбежала.

— Я просто снимаю грим, — соврала Элламария.

Бросив охапки цветов на маленький диванчик в углу, Эшли подошла к Элламарии и присела рядом с ней перед трюмо.

— Все наши собрались в баре и ждут нас. Я хотела тебя поздравить. В жизни не видела более восхитительной игры… — Заметив заплаканные глаза подруги, Эшли осеклась. — Господи, что случилось? Ты плакала?

— Нет, — досадливо отмахнулась Элламария. — Просто в глаз что-то попало.

— А-аа, — протянула Эшли. — Воцарилось короткое молчание. Потом Эшли сказала:

— Он ждет в коридоре.

Просил узнать, можно ли ему войти.

Элламария посмотрела на нее с оборвавшимся сердцем. Господи, неужели это правда?

— Так что ему сказать?

Элламария оглянулась на дверь. Затем ее руки взлетели к глазам, и она поспешно посмотрелась в зеркало.

— На. — Эшли протянула ей бумажную салфетку. — Высморкайся и вытри подтеки под глазами. Пойду скажу ему, что путь свободен.

Элламария растерянно смотрела на свое отражение, даже не пытаясь привести себя в порядок. Что он хочет ей сказать?

Сзади послышался какой-то шорох. Обернувшись, Элламария увидела, что Боб уже стоит в дверях. Высокий, смуглый и подтянутый, с легкой сединой, пробивающейся в бороде и на висках. Его лицо казалось спокойным, однако костяшки сжатых в кулаки пальцев побелели от напряжения. Элламария вдруг поняла, что никогда еще не любила его сильнее, чем в эту минуту. Посмотрев на свои руки, она вдруг заметила, что изорвала салфетку в мелкие клочья.

— Я понимаю, что не заслуживаю прощения, — глухо пробормотала она, — но поверь, мне очень стыдно. Просто не представляю, что на меня нашло. Ты, конечно, никогда меня не простишь… и я тебя не виню, только… — Она всхлипнула. — Прости меня. Боб, больше мне ничего не нужно…

— Элламария, я люблю тебя.

Она подняла голову.

— Что ты сказал?

— Я сказал, что люблю тебя, Элламария.

В следующее мгновение она очутилась в его объятиях.

— О, Боб! — вскричала она. — Я тоже тебя люблю!

Боже, как я тебя люблю! Прости меня за все, что я тебе наговорила. В меня словно какой-то бес вселился. О, Боб!

Никогда не оставляй меня! Умоляю тебя!

Прижав ее к себе, он гладил ее мягкие волосы и подрагивающие плечи.

— Ну все, успокойся, родная, не плачь, прошу тебя.

Элламария подняла к нему заплаканные глаза, и Боб улыбнулся.

— Ну и видок у тебя, — сказал он, насмешливо качая головой и проводя пальцем по узким светлым полоскам, оставшимся от слез на ее щеках. Взяв Элламарию за руку, он подвел ее к трюмо, усадил и принялся вытирать ее лицо салфетками, которые тут же смачивал холодным косметическим молочком. Время от времени он целовал ее или смеялся, когда она досадливо вскрикивала из-за очередного неловкого движения. Покончив с гримом, Боб помог ей встать и раздел ее.

— Надеюсь, ты захватила с собой вечернее платье?

Элламария кивнула и указала на платье, которое висело на крючке, прибитом к двери.

Боб снял платье с плечиков и помог Элламарии в него облачиться. Затем застегнул сзади молнию.

— Туфли?

— Вон там.

Снова усадив актрису в кресло, он снял с нее грубые башмаки Марии, заменив их на изящные туфельки.

Элламария протянула руку и погладила его по щеке; в ее взгляде читалась нескрываемая нежность.

— Я не стою тебя. Боб.

— Нет, родная, это я тебя не стою, — возразил он. — Это я во всем виноват. Я должен был сам обо всем догадаться. Тебе было так трудно, а я вел себя как последний эгоист. А тут еще и премьера подоспела, Рождество на носу, да и с родителями ты так давно не виделась. Даже представить невозможно, сколько тебе довелось пережить. Мне страшно жаль, что я всего этого раньше не понял. И жаль, что я так ничего и не сказал жене. Но я непременно ей все расскажу, родная. Обещаю, вот увидишь.

— О, Боб, теперь это вовсе не обязательно! — вскричала Элламария, обвивая его шею руками. — Главное для меня — быть с тобой, хотя бы иногда. Я не должна была, не имела права так давить на тебя. Я побуждала тебя совершить шаг, противоестественный для твоей натуры. Теперь я это поняла. Ты просто по доброте душевной не хочешь причинять боль своей жене, и я это понимаю. И люблю тебя за то, что ты такой.