Эроусмит - Льюис Синклер - Страница 38

Готлиб при тихой и глубокой ненависти к религиозным обрядам имел одну привычку, которая сильно отдавала обрядностью.

Он часто становился на колени подле своей кровати и предавался свободному течению мысли. Это было очень похоже на молитву, хотя, конечно, он при этом не призывал и не чувствовал присутствия никакого высшего существа, помимо Макса Готлиба. В эту ночь, когда он стоял на коленях и морщины на его изнуренном лице казались мягче, он думал: «Я был ослом, ругая коммерсантов! Взять этого купца — у него есть почва под ногами. Последний приказчик — и тот ценнее, чем запуганный профессор! Толковые лаборанты. Свобода! Не надо учить кретинов! Du Heiliger![37]

Но контракта с Досон Ханзикером у него не было.

Досон Ханзикер и Кo поместили в медицинских журналах объявления на целую страницу, изысканным и чопорным шрифтом, уведомляя читателей, что профессор Макс Готлиб, едва ли не самый выдающийся иммунолог в мире, приступает к работе в их фирме.

В своей чикагской клинике некий доктор Раунсфилд торжествовал:

— Вот к чему приходят эти сверх-умники. Простите, если кажется, что я злорадствую.

В лабораториях Эрлиха и Ру, Борде и сэра Дэвида Брюса сокрушенно вздыхали:

— Как мог старый Макс перейти в лагерь этих торговцев пилюлями? Почему не пришел он к нам? Что ж, раз он не захотел… Voila[38]. Он умер.

В поселке Уитсильвания, в Северной Дакоте, молодой врач с возмущением изливался перед женой:

— Чтобы он… именно он… Никогда бы я не поверил! Макс Готлиб изменил и пошел к этим мошенникам!

— Ну и что же! — сказала его жена. — Если он связался с деловым миром, значит имел на то причины. Я тебе уже сказала раз: для него я ушла бы от…

— Что ж! — вздохнул муж. — Не будем осуждать. Я очень многому научился у Готлиба, и я ему благодарен… Ах, Леора, так ужасно, что именно он оступился!

А Макс Готлиб с тремя своими детьми и бледной, еле двигающейся женой прибыл на станцию Питтсбург, волоча обшарпанную корзину, эмигрантский тюк и купленный на Бонд-стрит[39] чемодан. Из поезда он глядел на горделивые утесы, на дымный блеск реки, и сердце его молодело. Вот где пламенная предприимчивость — не плоская земля и плоские умы Уиннемака. У входа на вокзал каждое замызганное такси как будто сияло ему навстречу, и он пошел вперед победителем.

В большом доме, принадлежавшем Досон Ханзикеру и Кo, Готлиб нашел такие лаборатории, о каких он и не мечтал, помогали ему не студенты, а специалист, сам преподававший бактериологию, и три проворных лаборанта, один из которых прошел немецкую школу. Готлиба с шумными приветствиями приняли в личном кабинете Ханзикера, удивительно похожем на кафедральный собор в миниатюре. Лысый череп Ханзикера принадлежал дельцу, глаза же, защищенные черепаховыми очками, были полны чувства. Он встал из-за письменного стола a-la XVII век, предложил Готлибу гаванскую сигару и сказал, что ждал его с трепетным нетерпением.

В огромной столовой для персонала Готлибу представили чуть не сотню дельных молодых химиков и биологов, которые встретили его почтительно. Они ему понравились. Пусть они говорили слишком много о деньгах — почем должна продаваться новая хинная настойка и скоро ли им повысят жалованье, — зато они были свободны от напускной важности университетских преподавателей. В свои студенческие годы юный Макс умел весело смеяться, и теперь в бурных спорах к нему возвратился смех.

Жена его как будто поправлялась; дочь Мириам нашла превосходного учителя музыки; сын Роберт поступил с осени в колледж; жили они в просторном, хоть и ветхом доме; отрадно было освободиться от нудной, из году в год повторяемой неизбежной рутины преподавания; никогда в жизни Готлибу так хорошо не работалось. Он не ведал ни о чем, что творилось за стенами его лаборатории, только изредка ходил в театр или на концерт.

Прошло шесть месяцев, пока он осознал, что его молодых помощников задевает то, что сам он считал шутливыми выпадами против их меркантилизма. Им надоело его вечное рвение к математической стройности, и многие из них видели в нем скучного педанта и звали его между собой старым евреем. Его это огорчало, потому что он любил пошутить со своими сотрудниками. Он начал задавать вопросы и обследовать ханзикеровское здание. До сих пор он, кроме своей лаборатории, видел только столовую, два-три коридора да кабинет Досона Ханзикера.

При всей его рассеянности и непрактичности из Готлиба мог бы выйти отличный Шерлок Холмс, — когда бы хоть один человек, годный в Шерлок Холмсы, согласился стать сыщиком. Его мысль огнем прожигала путь от видимого к действительному. Он теперь обнаружил, что «Досон Ханзикер и Кo» — то самое, чем он их считал в прежние дни. Они действительно давали великолепные антитоксины и вполне доброкачественные препараты, но производили также и новое «средство от рака», изготовленное из орхидеи, рекомендованное всякими высокими лицами и обладающее такой же целебной силой, что тина или мусор. Всевозможным широко рекламируемым «кабинетам красоты» они продавали миллионы флаконов крема для лица, который с полной гарантией превращает любого канадского проводника-индейца в лилейно-нежного ангела. Флакон этого сокровища обходился фирме в шесть центов, а покупателю в доллар, и с ним никогда не связывалось имя Досона Ханзикера.

К этому времени Готлиб, после двадцатилетних исканий, достиг успеха в своей основной работе. Он получил антитоксин в пробирке, открывая этим возможность иммунизировать человека против ряда болезней без скучного добывания сыворотки путем иммунизации животных. Это означало революцию, революцию в иммунологии… если он не ошибся.

Он выдал свою тайну за обедом, на который Ханзикер залучил одного генерала, ректора одного колледжа и одного пионера-авиатора. Обед был дорогой, с превосходным рейнвейном — впервые за долгие годы Готлиб отведал приличного немецкого вина. С нежностью поворачивал он стройный зеленый бокал; он очнулся от своего полусна и стал возбужденным, веселым, требовательным. Его слушали с восторгом, и в течение часа он был Великим Ученым. Щедрее всех на хвалу был Ханзикер. Готлиб дивился, как втянули этого доброго лысого человека в аферу с чудотворными кремами.

На следующий день Ханзикер вызвал его к себе в кабинет. Вызов в кабинет Ханзикер обставлял очень лестно (если только вызывалась не просто какая-нибудь стенографистка). Он посылал вылощенного секретаря в визитке, который передавал привет от мистера Ханзикера гораздо менее вылощенному доктору Готлибу и с деликатностью едва распустившейся фиалки давал понять, что, если это удобно, если это нисколько не помешает опытам доктора Готлиба, мистер Ханзикер почтет за честь видеть его у себя в кабинете в четверть четвертого.

Когда Готлиб вошел не спеша, Ханзикер дал знак секретарю исчезнуть и пододвинул к столу высокое испанское кресло.

— Я полночи не мог уснуть, думая о вашем открытии, доктор Готлиб. Я переговорил с техническим директором и с заведующим торговым сектором, и мы решили, что надо ковать, пока горячо. Мы выберем патент на ваш метод синтезирования антител и немедленно выпустим их на рынок в большом количестве, с широким, понимаете, оповещением — не для рекламы, конечно, нет — строгого тона оповещение этического характера. Начнем с антидифтерийной сыворотки. Кстати, когда вы получите ваш очередной чек, вы увидите, что мы повысили вам оклад до семи тысяч в год, — Ханзикер сидел теперь большим мурлыкающим котом, а Готлиб был мертвенно-тих. — Нужно ли говорить, дорогой мой друг, что, если спрос оправдает наши ожидания, вы получите весьма солидный доход на процентных отчислениях!