Кингсблад, потомок королей - Льюис Синклер - Страница 69

Но его настороженные уши пропустили в мозг один только вопрос, заданный сорокалетней матроной из породы меня-не-проведешь голосом, напоминающим колокольчик симментальской коровы: «Скажите-ка, вы все, цветная солдатня, очень были рады, когда дорвались до французских девочек?»

А одна престарелая молодая дама, довольно причудливой архитектуры, потребовала, чтобы он показал ей свитер, хотя они продавались совсем на другом прилавке, и кидала на него игривые взгляды, поглаживая рукой выпуклость, сооруженную, как он заподозрил, из носовых платков. Но его все же не стошнило.

В прежней своей жизни белого банковского дельца, персоны с весом и с положением, он никогда не встречал таких отвратительных женщин. Он уверял себя, что это исключения, — есть же категория людей, которые жадно сбегаются посмотреть на дом, где произошло убийство. Но быть в дальнейшем приманкой для их нездорового любопытства сулило ему мало радости.

Многие из них старались придвинуться к нему поближе; другие отскакивали в испуге, стоило ему взять в руку крокетный молоток. Но в одном все сходились: ни разу никто не назвал его «мистер». Он был Капитан, он был Послушайте, он был Эй-Вы.

Не лучше женщин были их мужья, которые нередко заглядывали в отдел и довольно громко бурчали: «Нет, не желаю я разговаривать с этой черной тварью!» — а еще хуже был добрый дружище Харли Бозард, похаживавший вокруг, мысленно потирая руки. Но несносней даже, чем Харли, были демобилизованные рядовые, которые приходили со своими девицами и, наслаждаясь возможностью унизить бывшего офицера, изощрялись: «Эй, капитан, помогите подобрать лыжные штаны для моей красотки. Только смотрите, чтобы хорошо сидели, не морщили сзади, понятно?»

В какие-то мучительные моменты он замечал в последних рядах Вайолет Кренуэй, Розу Пенлосс и Дайанту Марл, которые нарочито старались держаться подальше от его прилавка, а уж в самом крайнем случае торопливо шмыгали мимо, словно бы подобрав юбки. Один раз, следя глазами за Дайантой, он увидел майора Рода Олдвика; майор стоял у высокой белой колонны, выпятив грудь, скрестив руки, и наблюдал за ним даже без усмешки, просто с интересом. В эту минуту Нийл познал ту слепящую ярость унижения, которая добронравного раба обращает в свирепого убийцу.

Но ярость растворилась в тоске. Что ж, теперь всю жизнь стоять за прилавком и продавать свитеры и рыболовные снасти? Он не почувствовал гнева, только вялое безразличие, когда дома Вестл встретила его холодным: «Ну?»

Поток алчной до сенсаций толпы через день-два схлынул. Нийл теперь все время без дела простаивал за прилавком, отчего нестерпимо ныли ноги.

В субботу утром Харли Бозард напустился на него:

— Нельзя ли торговать побойчее? Я видел, какой был наплыв благодаря поддержке, которую мы так великодушно оказали вам нашей рекламой, — и тем не менее ваши цифры совершенно неудовлетворительны. Вам нужно поменьше думать о своей красоте, Кингсблад, и побольше о том, как угодить покупателям.

Нийл вернулся домой и застал Вестл уже не в тревоге, а в неистовстве.

— Оказывается, ты очень весело проводишь время там, в магазине, заигрываешь со всякими языкатыми дурами, хохочешь с ними и вдобавок пачкаешь меня разговорами о своей семейной жизни! — начала она.

— Откуда ты…

— Мне сообщил человек, который отлично знает нас обоих, вот откуда. Я тебе не скажу кто. Ей стало обидно за меня. Она тебя видела в магазине.

— Ты вот ни разу не пришла в магазин взглянуть, как я там…

— Еще недоставало!

— Ты даже не подумала, что, может быть, мне нелегко привыкать к…

— Ох, пожалуйста, только не читай мне лекцию о социальной несправедливости, которая кроется в торговле носками!

Он встал и вышел, не говоря ни слова. Он не вернулся домой к обеду. Он устремился в объятия Софи Конкорд.

Но пока он шагал по заснеженным улицам, его возмущение против Вестл, возмущение изгоя, улеглось.

«Ей тоже нелегко. Она очень дорожит так называемым „общественным положением“. Как и я когда-то. Может быть, для нее лучше было бы оставить меня, взять Бидди и вернуться к отцу. Он удалится от дел, уедет с ними в Калифорнию или еще куда-нибудь, и никто ничего не будет знать. Что ей и Бидди до моей борьбы? И лучше поспешить с этим, пока Вестл не ожесточилась еще больше, не сказала чего-нибудь еще страшней. Вестл, дорогая, я так любил тебя!»

Дом, где жила Софи, похож был на маленький шумный отель, где за каждой дверью гудели веселые голоса негритянского семейства, коротавшего вечер вокруг миски с гороховым супом. В холле черный дородный негр с увлечением читал проповедь пастве, состоявшей из него самого; это был Элдер Майес, пророк-одиночка, сапожник по ремеслу и основатель храма Наития Святейшего Синклита Божией Благодати, пока, к сожалению, не располагавшего помещением для молитвенных сборищ. В коридоре Нийлу попалось навстречу несколько прожигателей жизни, которые днем были дворниками и грузчиками зерна, а теперь, в шесть часов вечера, щеголяли в бежевых модных пальто и зеленых шляпах.

Он постучал и, услышав в ответ протяжное «войдите!», ввалился в одинокое холостяцкое обиталище Софи. Он уже бывал здесь раньше, но только в неловкие минуты прощаний.

Комната была угловая, квадратная, и следы нищеты смешивались в ней с остатками былой роскоши. Роль тахты исполняла колченогая койка, накрытая куском красной замши, опущенной потертым и облезлым леопардовым мехом от какого-то старого театрального костюма. На длинном столе соседствовали двухконфорочная керосинка, чепец медсестры, миниатюрная батарея флакончиков с косметикой и избранные сочинения Джона Дьюи. Стены украшал вермонтский пейзаж Лучони, какая-то заковыристая абстракция, фотография девушки-негритянки в бесстыдной сияющей наготе и большой табель-календарь с изображением котенка в корзине, испещренный отметками больничных дежурств. Посреди этого беспорядка, красноречиво говорящего о том, что владелица комнаты слишком занята, чтобы подумать о своем быте, слишком полна интереса ко всему живому, чтобы заботиться о создании обстановки, которая выгодно оттенила бы ее женские достоинства, — сидела Софи и полировала ногти перед туалетом, сооруженным из картотечного шкафчика.

При виде Нийла она поднялась, спокойная, безмятежная, такая же высокая, как Вестл, в распахнутом на груди длинном халате, лиловом с золотыми прожилками. Она сдвинула брови, заметив, что он почти шатается, она сказала шепотом:

— Ах, бедный ребенок! — и раскрыла ему объятия, и он спрятал лицо у нее на груди.

Когда они уселись на тахте, доверчиво обнявшись, она заговорила с нежностью в голосе:

— Досталось вам, бедняге, в этой попугайной лавке, а? Я нарочно не заходила, боялась, что вам будет еще тяжелее. Но зато вы уже достигли предела и ниже падать вам не придется. Вы первый раз заглянули людской злобе в глаза. В другой раз это будет уже не страшно. Теперь я могла бы полюбить вас, могла бы. Но — вы ведь сами сказали — слишком мало во мне осталось от диких джунглей. Со всем этим я покончила ради миссионерского долга. Да ведь и вы тоже. А потому поцелуйте меня и отправляйтесь домой. О господи, до чего ж я устала быть добродетельной и работящей! До чего устала!

Этому типичному представителю мужского пола до сих пор не приходило в голову, что и у Софи могут быть свои минуты уныния. Слегка удивленный, он положил ее голову к себе на плечо, вместо того чтобы сделать наоборот, и ласково погладил ее:

— Вы просто разнервничались.

Она из богоматери превратилась в младенца. Она протянула жалобно:

— Разнервничаешься… За что вы так любите эту женщину?

— Ну, во-первых, вы же сами сказали: она красива, как скаковая лошадка.

— Таких ног у нее нет! — Софи говорила без задора, но вытянула вперед блестящую бронзовую голую ногу, по-балетному выгнув подъем.

— У нее не хуже!

— Нет, серьезно, за что?