Кингсблад, потомок королей - Льюис Синклер - Страница 57

— Вестл, ни к чему это. Все очень просто. Раз я негр — значит, так оно и есть. И Джад Браулер — да, наверное, и многие другие — находят правильным, что я отношусь к этому честно.

— Я, наверное, могла бы возненавидеть тебя, пожалуй, могла бы, но этого нет, пока еще нет, и когда я смотрю на тебя — какой ты здоровый, рыжий, хороший, такой, как всегда, — мне как будто не противно, только… Может, дяде Оливеру удастся доказать, что произошла ошибка, что ты нисколько не негр?

— Тогда я сам уйду к неграм. Мне Аш, Ивен, Фил, Софи и Вулкейпы нравятся больше, чем Род Олдвик, и док Дровер, и Оливер Бихаус.

— А что это за таинственные личности? Черномазые?

Казалось немыслимым, что она не знает этих людей, когда для него они важнее всех на свете.

— Это негры, которых я ценю за их доброту, и ум, и смелость, и…

— Ах, перестань! Ты стал совершенно невозможен!

Жилище мистера Мортона Бихауса можно было охарактеризовать одним словом: монументальность.

Тридцать лет ушло на то, чтобы окончательно выбрать место для его ночных туфель и подыскать достаточно монументальный буфет. В этой цитадели, где самый воздух, казалось, был дубовый, как и обшивка стен, Нийла ждали похожий на вспугнутого аиста доктор Кеннет в костюме, надетом поверх пижамы, и в клетчатом пальто, брат Роберт, глядевший как норовистый бык, и хозяин дома — неподвижный идол с живыми глазами.

Роберт начал:

— Я говорил с мамой по телефону, Нийл, и она категорически опровергает всю эту историю. Она говорит, что ты должен созвать членов Федерального клуба и заявить им, что у тебя был припадок.

Мортон Бихаус сказал:

— С тем же успехом частное лицо могло бы приказать собраться конгрессу. Теперь поздно. Ведь я сам был при этом и скажу вам, Нийл, лучше бы вы убили мою дочь, чем совершили по отношению к ней такую непристойность. Она, разумеется, немедленно уйдет от вас, хотя бы из уважения к себе.

— Не уйду, — сказала Вестл.

— Ты думаешь? Вот подожди, пока Лорен Уоргейт и Дженет Олдвик перестанут здороваться с тобой на улице.

— Я не буду ждать. Я сама первая перестану с ними здороваться.

Мортон не рассердился:

— Так, так, дочка. Вначале это трудно. Твоя преданность естественна, иного я от тебя и не ожидал. Все Бихаусы — преданный народ. Но когда твое чувство долга будет удовлетворено, ты согласишься со мной, что этот субъект, твой муж — сейчас он еще твой муж, — самый неприличный, себялюбивый, скверный фигляр, скандалист и хулиган, когда-либо позоривший наш город!

Роберт испугался, но родственные чувства превозмогли, и он пробурчал:

— Хватит с нас ваших дерзостей, Бихаус!

— Безусловно, — сказал доктор Кеннет.

И Роберт подхватил:

— Мой отец и я, мы любим этого мальчика, хоть он и ведет себя, как помешанный, и вполне возможно, что ваша дочь тоже его любит, а значит, и говорить больше не о чем.

Но оказалось, что много о чем еще нужно говорить, и Нийл с Вестл вернулись домой только в четвертом часу. Когда они вошли. Билли проснулась и расплакалась. Они с грехом пополам успокоили ее и сами улеглись, но пролежали остаток ночи без сна. Вестл уверяла:

— Я очень тебя люблю и буду поддерживать тебя, пока хватит сил. Но мученичество не в моем характере. По-видимому, я даже менее интеллектуальна, чем твои замечательные ниггеры.

— Вестл!

— А что мне делать?

И так до рассвета, до железно-серого рассвета с мокрым снегом.

На следующий день секретарь Федерального клуба, изысканно любезный Верн Авондин, сообщил Нийлу по телефону, что в полдень состоялось заседание комиссии, «принявшей его заявление о выходе из членов». Верн выразил надежду, что «ваша супруга и мисс Элизабет весело проводят праздники».

— Так весело, что дальше некуда, — сказала Вестл, которая подслушивала у отводной трубки.

Как свойственно мужьям, он поверил, что одержал легкую и прочную победу, что Вестл простила ему дурной вкус, проявленный им при выборе предков. Как свойственно женам, даже очень хорошим женам, она дала ему открыть забрало и тогда нанесла удар. В туманный декабрьский вечер, когда они только что весело решили, что не стоит идти в гости к Нортону Троку, она перешла в наступление:

— Но, пожалуйста, не думай, что раз я не устраиваю тебе сцен, значит, мне не обидно, что из-за твоего идиотского упрямства мне никуда нельзя ходить — никуда и никогда. Временами я вдруг начинаю видеть в тебе негра, — надеюсь, что это пройдет, — так и вижу, как ты волочишь ноги и глупо скалишь зубы…

— Неужели ты внушила себе, что для тебя все негры такие?

— Не внушила, а знаю, что для меня они все такие, все… И на лице у тебя мне чудится какая-то страшная тень. Мне все негры всегда были противны, особенно этот их дурацкий смешок. Они знают, что они ниже нас!

Он спросил не слишком ласково:

— А у тебя есть знакомые негры, кроме Белфриды?

— Да! Ты, и твой безмозглый братец Роберт, и твои сестры… Ох, прости, милый, пожалуйста, прости. Это я с горя. Я готова поколотить себя за эти слова.

— За какие слова? Ведь это правда!

— Честное слово, Нийл, я все стерплю, только не будь ты со мной таким смиренным и праведным. Этого я не выдержу.

И все же на сей раз они еще сумели избежать самых острых мук семейной ссоры.

Холостяцкий вечер в Федеральном клубе состоялся в четверг 27 декабря. Второй Национальный Банк был открыт весь день в пятницу и полдня в субботу; был он открыт и в понедельник, накануне Нового года. Все эти дни автомат по имени Наш Мистер Кингсблад исправно работал, сидел у окошечка кассы, давал советы ветеранам, у которых сам не решился бы попросить совета, говорил с мистером Праттом о приглашении рабочих для мытья окон.

Во время их беседы Пратт без конца откашливался и изображал на лице ненужные улыбочки, и Нийл спрашивал себя: неужели свершилось чудо? Неужели Пратт намерен принять героическое решение, что эта негритянская легенда его не касается? Потом он заметил бегающий взгляд Пратта и понял, что этот достойный джентльмен старается разглядеть его ногти… убедиться, не отливают ли лунки синевой.

Он застыл, как солдат из дворцовой охраны, на которого устремлен подозрительно задумчивый взор диктатора. В воздухе повеяло смертью. Но нет, опасность миновала — покуда какой-нибудь клиент не заявит претензию, что его заставляют иметь дело с этим цветным — как его — Кингсбладом.

К моменту раздачи новогодних наградных, когда всем служащим полагалось выражать радостное удивление по поводу отеческой заботы со стороны банка (и кое-кто действительно бывал удивлен), и когда все они, как цветы на грядке, выстроились в кабинете директора, Нийл, по всем признакам, еще числился в штате. Но как раз когда подошла его очередь получить конверт и полагающуюся к нему стандартную фразу, мистер Пратт кашлянул: «Я на одну минуточку, сейчас вернусь», — и Нийл принял свои позолоченные кандалы не из бледных, стерильно чистых директорских рук, а из широкой лапы мистера С.Эшиела Денвера.

«Я еще здесь служу, но сдается мне, что вице-директором этого банка я не буду».

Разумеется, все узналось. Хоть и не сразу.

Разумеется, все очевидцы великосветского скандала в Федеральном клубе поклялись молчать; и, разумеется, каждый из них кому-нибудь да проболтался. До Нового года в печать ничего не проникло, но местная радиостанция, владельцем которой являлся оскорбленный в своих лучших чувствах мистер Харолд В.Уиттик, пообещала в своей передаче сплетен, именовавшейся «Городские новости», что через несколько дней сможет сообщить своей необъятной аудитории (местная радиостанция питала пристрастие к грандиозным масштабам) подробности некоего скандального происшествия, доказавшего, что некий банковский деятель, широко известный на севере Среднего Запада, годами вел постыдную двойную жизнь.

Услышав это, Нийл и Вестл переглянулись, и им стало страшно.