Осколки (Трилогия) - Иванова Вероника Евгеньевна - Страница 47

— О-жи-да-ния? — Задумчивое повторение. — А кто они такие?

— О, жуткие обманщики, которые вечно не хотят приходить, хотя их зовут изо всех сил!.. Не буду грустить, малышка. Времени на это не найдется.

— Не будешь?

Она и верит, и хочет казаться взрослой, ведь известно, что взрослые — большие любители переспрашивать одно и то же помногу раз.

— Не буду. Только для тебя.

— А для меня?

Ирм смущенно опускает глаза и бочком выбирается из комнаты, оставляя меня наедине с сестрой.

Магрит смотрит на меня без улыбки, но и без недовольства. Грустно-грустно. И я не могу не попытаться прогнать тоскливую пелену из синего взгляда:

— Для вас все, что пожелаете, драгоценная! Хоть луну с неба! А может, все три луны?

Она качает головой, кутаясь в невесомо-кружевное покрывало:

— Не буди беды, пока их сон еще может длиться, Джерон.

— Вы верите в народные приметы?

— Я знаю, что они исполняются. Не каждый раз и не всегда в точности, но от этого их значимость не уменьшается.

— Как пожелаете, — отвешиваю поклон.

Сестра не разговаривала со мной с того самого дня, как я упросил тетушку показать фокус с иглами. Сменила гнев на милость? Пришла отчитать перед расставанием? Неважно. Я вижу ее глаза, слышу колокольчики голоса — чего еще можно просить? Только прощения:

— Я не мог иначе.

— Знаю.

Спокойное и всеобъемлющее. Действительно, знает. Не одобряет, не осуждает. Просто имеет в виду.

— Я ничем не рисковал.

— Ты не рисковал, это верно. А остальные?

— Какое им дело до меня?

— Никакого. И все дела сразу, — Магрит подошла ближе, окутав меня шлейфом еле уловимого аромата, напомнившего о цветущем жасмине. — Я не хотела ограничивать твою свободу. Когда ты ушел, я не стремилась тебя вернуть. Надеялась, что пройдет очень много времени прежде, чем твое участие станет необходимым.

— Участие в чем?

— В нашей жизни. Тебе было одиноко там, среди чужих, но вернувшись, ты погрузился в еще большее одиночество. Я приняла бы твой Уход. Скорбела бы о напрасно потраченных годах, но приняла бы. В тот миг, но не теперь!

Последние слова сестра почти выкрикнула, но крик почему-то получился свистящим и похожим на шипение.

— Я не Уйду.

— Ты не можешь это обещать, — грустное замечание.

— Не могу. Но хочу, а значит, обещанное сбудется!

— Я хочу верить. А ты… веришь своим словам?

— Я верю тому, что стоит за ними.

В синем взгляде тихо мерцают искорки безнадежности.

— И что же прячется за стенами слов?

Вспоминаю разговор с отцом:

— Полагаю, дела. Рано или поздно обещаний становится так много, что они исполняются независимо от нашего желания.

Магрит опускает глаза и улыбается, но от этой улыбки хочется зябко передернуть плечами: словно зима вернулась наперекор законам природы. И кажется, что губы сестры стали бледнее, потому что покрылись инеем.

— Да, независимо от желания. Особенно, если обещаешь самому себе. С собой шутки плохи: любая случайная мысль вплетается в путь, по которому предстоит идти.

— Значит, лучше вообще не давать обещаний?

— Лучше? Нет, безопаснее.

— Вы огорчены тем, что я взял на себя заботу о дочери шадд’а-рафа?

— Я удивлена, Джерон. И обеспокоена. Ты осознаешь, что она — плод преступления против законов мира? Девочка не должна была появиться на свет.

— Но появилась.

— Ненадолго.

— Да, и потому я…

— Пожалев, стремишься помочь? Или тебя гложет чувство вины?

Синева глаз становится темнее и глубже, и я признаю:

— В какой-то мере.

— В какой-то? — Сестра устало качает головой. — Ты все это придумал. И вину, и ответственность. Но скажи, для чего? Не находишь другого объяснения своим переживаниям? Тогда не торопись: наступит время, и все встанет на свои места.

— А если времени нет?

— У тебя?

— У нее.

Магрит сжимает губы.

— Почему ты уцепился за эту бедняжку? Ее нельзя исцелить. Чудес не бывает, Джерон.

— И я знаю это лучше всех, драгоценная. Но позволь мне верить, что невозможное тоже иногда случается! Не со мной, с другими: я ничего не прошу для себя. Хотел бы, но все просьбы будут бессмысленны и бесполезны. Если бы я мог что-то изменить в себе или в мире… Сделать что-то, искупающее хоть часть той боли, которую причиняю своим существованием…

— Ты понял, да? — Синие глаза смотрят непривычно испуганно.

— Что, драгоценная?

— Ты почувствовал… мою ненависть?

Улыбаюсь так нежно, как только способен. Сжимаю пальцы правой руки сестры в своих ладонях.

— Это неважно.

— Важно!

Пряди белоснежных волос взлетели, когда она тряхнула головой, и целый вдох оставались в воздухе.

— Я смирился с ненавистью, потому что мне все равно ее не победить. Но вам не стоит переживать об этом: я знаю причины, и они слишком веские, чтобы не принимать их во внимание. Так должно быть, и так будет. Я не в обиде на судьбу, драгоценная: она подарила мне самую замечательную на свете сестру.

— Ты не понимаешь, — еле слышный шепот.

— Не понимаю? Чего?

— Я завидую тебе.

— Знаю.

— И знаешь, почему?

— Ну… Тому, что я могу…

— Тому, что ты можешь разговаривать с мамой!

Магрит выдернула руку из моих пальцев и отвернулась, но недостаточно быстро, чтобы скрыть боль, вуалью исказившую лицо.

Пресветлая Владычица… Какой же я идиот. Подумал, что сестра, как и все остальные, не может простить мне обладания могуществом, а она… Мечтает о том, что мне иногда представляется наказанием. О том, чтобы услышать голос. Мамин голос. Поэтому Магрит и была потрясена моей дурацкой выходкой: еще бы, добровольно разорвать связь с Мантией! Как глупо… Нет, даже хуже. Чудовищно.

— Простите.

Она молчит, застыв, словно статуя. Даже дыхания не слышно.

— Драгоценная…

— Почему ты всегда обращаешься ко мне ТАК?

Сухой упрек, вот все, чего я заслуживаю.

— Потому что вы всегда были и будете для меня недоступной высотой.

— А если я не хочу быть «высотой»? Что тогда? Как мне оказаться рядом с тобой?

Не могу поверить собственным ушам. Что происходит? Богиня желает сойти с небес на землю? Но почему?

— Рядом со мной? Разве это место подходит вам, драгоценная?

— Какая разница? Оно пустует. Почему я не могу его занять?

— Но…

Магрит поворачивает голову. Чуть-чуть. Так, что я могу видеть ее точеный профиль и губы, холодно и размеренно произнесшие:

— Если ты сейчас не назовешь меня «сестрой», другого шанса у тебя уже не будет.

Тук. Тук. Тук. Сердце замедляет ритм, чтобы…

Взорваться барабанной дробью.

Стискиваю сестру в объятиях, прижимаясь щекой к прохладным и мягким, как шелк, локонам.

— Спасибо!… Сестренка.

— Вот так гораздо лучше!

Я не вижу ее лица, но знаю, что она улыбается. На сей раз без грусти и боли.

А потом она произносит:

— Запомни хорошенько, Джерон: чудес не бывает. Бывают чудотворцы.

Часть вторая. И другие звери.

Я проводил взглядом медленно проползающую за окном кареты каменную ограду и, зевнув, откинулся на спинку сиденья. Любопытно, как долго еще мы будем добираться до резиденции ректора Академии? Сдается, Киан катает нас по Виллериму кругами, причем нисколько не уменьшающимися в размерах.

— Не выспался? — Участливо спросил толстячок, утопающий в груде подушек на сиденье напротив меня.

— Как видишь. Между прочим, по твоей милости!

— По какой именно? — Продолжил расспросы кузен, заблаговременно принявший свой любимый облик «милорда Ректора» — улыбчивого дяденьки уважаемых лет, сверкающего обширной лысиной и маленькими лукавыми глазками.

— Книжки читал, на редкость увлекательные… А потом кошмары всю ночь снились.

Ксаррон почти минуту пристально меня рассматривал, после чего заявил:

— Врешь.

Я выдержал трагическую паузу и согласился:

— Конечно, вру. Ничего мне не снилось. А должно было?