Осколки (Трилогия) - Иванова Вероника Евгеньевна - Страница 10

Шадд’а-раф, дождавшись избавления от общества отпрысков, склонил голову и приложил к груди правую ладонь, обращаясь к Магрит:

— Прошу прощения, Хранительница, что явился без приглашения. Я не мог оставаться на месте, когда узнал, что мой сын отправился сюда с… определенными намерениями.

— Кстати, с какими? — Мой вопрос самовольно занял место ответной учтивости, и сестра укоризненно фыркнула.

— Вы, наверное, заметили, dan-nah: моя дочь не совсем… здорова.

— Не совсем здорова? А по мне, девочка в самом соку! Просто слюнки текут, когда на нее смотришь. Юный наглец этого и добивался? Хотел обеспечить мне постельное общество? А что, раз малышка не может обернуться, ей не слишком-то повредит близость с…

Говорю в шутку, и только в шутку, но по мере того, как мысли обретают плоть произнесенных слов, начинаю задумываться: может быть, моя фантазия не лишена оснований и я угадал цель действий котенка?

— Джерон!

Окрик сестры прерывает нить заманчивых рассуждений. Глаза Магрит вспыхивают и тут же гаснут, но мелькнувшая в них тень пламени кажется мне тревожной. Странно. Я же всего лишь шучу, как она не понимает? Или не шучу… Капельки пота, выступившие у корней волос, собрались струйкой и скользнули по виску вниз. Мне жарко? Нет, холодно. Неужели, простудился? Пора всерьез взяться за свое здоровье.

— Я сказал что-то лишнее?

— Нет, все сказанное заняло предписанные места, — сухо ответила сестра. — Оставлю вас. Займусь делами.

— Мы ждали ЭТИХ гостей?

Не знаю, почему спрашиваю. Глупо и напрасно: даже если должен прибыть кто-то еще, чистота в доме не станет лишней.

Небрежное движение рукой:

— Не отвлекайся на пустяки.

Сестра удаляется, а я остаюсь один на один со своей совестью. В прямом смысле этого слова, потому что и в последнюю нашу встречу, и сейчас поступаю совершенно отвратительно, незаслуженно обижая того, кто достоин глубочайшего уважения.

Шадд’а-раф выдерживает паузу, потом подходит ближе и преклоняет правое колено. Созерцание седых волос, закрывших опущенное лицо, ранит сильнее, чем прямой взгляд глаза в глаза, и я требую:

— Встань!

Шадд’а-раф недоуменно щурится, словно спрашивая: «Чем Вы недовольны, dan-nah? Я действую в строгом соответствии с правилами». Фрэлл! Я знаю это, старик. Знаю! Но ты забываешь, что установил правила, не спросив моего на то согласия либо одобрения, и тем самым насильно загнал меня в совершенно неприемлемые и болезненные рамки.

Он молчит, ожидая изложения причины, по которой я прошу его отступить от этикета. Причина… А есть ли она? И с языка срывается наивное:

— Я не люблю смотреть сверху вниз.

Проходит вдох, в течение которого старый кот разглядывает что-то во мне и внутри самого себя. Потом улыбка трогает узкие губы, и повеление выполняется: шадд’а-раф встает.

— Поступок моего сына не заслуживает прощения, но я все же смею просить: не изливайте свой гнев на него.

— Гнев? А из-за чего гневаться? Мне, можно сказать, отдали прямо в руки заманчивую возможность частично справиться с одиночеством, так что я должен быть благодарен мальчику!

Янтарный взгляд исполнен сочувствия, и это труднее выносить, чем осуждение.

— Хорошо, я пошутил… В чем, собственно, дело? Не буду сердиться, обещаю!

— Мой сын до сих пор находится под впечатлением своего Второго Обращения[10], dan-nah. Легкость и мастерство, с которыми вы помогли ему…

Срываюсь на крик:

— Легкость?! Да кто сказал, что было ЛЕГКО?

Сердце сдавило. Уже не болью, а всего лишь воспоминанием, но старый рубец снова засочился кровью. Легко… Смотреть в глаза ребенку, который только что пережил смерть своей Направляющей и слышать обиженное: «Зачем ты убил ЕЕ?». Никому не пожелаю испытать такую легкость!

Шадд’а-раф молчит, великодушно позволяя мне выровнять дыхание и справиться с дрожью, но как только решает, что прошло достаточно времени, пытка продолжается:

— Никто не в силах оценить ваши усилия, вы правы… Еще раз прошу простить: теперь уже мою самонадеянность.

Новое колыхание седой гривы, изображающее поклон, злит меня еще больше:

— Хватит церемоний! Зачем он притащил сюда эту несчастную девочку?

— Она не может обернуться, — терпеливо повторил старик.

— Это я вижу и без пояснений! А то, что мое вмешательство оставило неизгладимый след в сознании юнца, ты только что объяснил. Но как две эти вещи связаны друг с другом?

Видимо, ожидалось, что я проникну в суть происходящего без посторонней помощи, потому что кот слегка растерялся и потратил целых три вдоха на то, чтобы подобрать слова для ответа:

— Если вам удалось перевести моего сына через Черту, то, возможно…

— Ты хочешь заставить меня направлять Обращение?!

Все, силы закончились. Даже злиться не могу:

— Самое нелепое, что только можно вообразить, это мое участие в том, о чем я не имею ни малейшего представления!

На язык просятся и более грубые выражения, но удается сдержаться. Как я могу быть Направляющим, если сам не способен оборачиваться? Все равно, что просить слепого рассмотреть птицу, летящую в небе, а немого — спеть песню. В тот раз я действовал наобум, всего лишь помогая вспомнить, не задумываясь о последствиях и цене, которую заплачу. Стыдно признаться, но мной руководила страсть прикоснуться к чему-то новому и доселе неизведанному, попробовать свои силы в магических сферах. Если ко всему перечисленному примешивалось желание выполнить данное старому другу обещание, то оно составляло отнюдь не существенную часть странной смеси чувств и мыслей, заставившей забыть о риске.

Шадд’а-раф не пытается прекословить, просто смотрит на меня, каждой черточкой лица показывая, как относится к истерике, удостоившей его скромную надежду. Могу дословно угадать фразы, оставшиеся за запертыми губами: «Он всегда так поступает: сначала отказывается, а потом все же делает… Я знаю: он сможет… Если не он, то никто…»

И в череду размышлений вклинивается: а почему он так хочет вовлечь меня в свои семейные проблемы? Здесь что-то кроется. Нелицеприятное. Возможно, не подлежащее огласке. Надо выяснять.

Отбрасываю в сторону обиду:

— Почему она не может обернуться?

— Ирм — полукровка, — коротко отвечает старик.

Ирм? Так ее зовут. Что ж, красивое имя. Подходящее для рыжей малышки.

— Это не причина. Точнее, причина, но не основная. Я слушаю дальше!

— Ее мать — линна.

— Что?!

Хлопаю ресницами. Линны — лесные кошки Северного Шема, но дело не только и не столько в этом, сколько…

— Что заставило тебя пойти на преступление?

Янтарные глаза даже не вздрогнули.

— То, что заставляет всех нарушать правила. Страсть.

Наверное, никогда не пойму это утверждение до конца. До самой последней крошечки смысла. Потому, что не могу позволить страстям одержать верх над разумом. Теперь не могу.

Как все было просто и легко еще год назад! Не нужно было взвешивать причины и следствия, не нужно было все время помнить о Пустоте и о разрушениях, которые начнутся, если она вырвется на свободу. Сейчас впору пожалеть о беспечно и бессмысленно прожитых днях. Днях, которые можно было потратить на получение знаний, а не на напрасные поиски того, что все равно пришлось выбросить.

Страсть, говоришь? Она не может служить оправданием.

— Ты думал о том, что получится в результате?

— Нет, dan-nah. В такие моменты… не думают, а действуют.

Досадливо морщусь.

— Неужели? И даже на грани сознания не возникает мысль остановиться и взвесить все «за» и «против»?

Легкое движение плечами, похожее на признание совершенной ошибки.

— Вот уж, действительно, самонадеянность… Хорошо, оставим в покое прошлое. А что делать с настоящим?

— Мне не известно решение, dan-nah. Поэтому я пришел к вам.

— И чем я могу помочь?

— Я верю, что вы найдете путь там, где все остальные оказались бессильны. Потому что не любите смотреть сверху вниз.