Леннар. Тетралогия - Краснов Антон - Страница 24

— Это едет Ингер. Он возвращается с ярмарки.

— Еще рано. Я не думаю, что он уже успел распродать свой товар. На этот раз он забрал очень большую партию и едва ли вернется до завтрашнего вечера, заночует в Ланкарнаке. Ну, я почти в этом уверен, — добавил Леннар чуть тише.

— Нет, это Ингер, — упрямо твердила Инара. — Это он, он! Посмотри! Возвращается вместе со своей повозкой и поклажей. Видишь? А кто… кто это скачет за ним в столбе пыли?

Леннар вытянул руку и едва успел поддержать девушку, потому что у нее подогнулись ноги и она едва не упала.

— Ревнители!.. Конные!.. — выдохнула она. — Отпусти… отпусти меня! Ревнители Благолепия из ланкарнакского Храма!

Она оказалась права. По совершенно пустынной улице (еще минуту назад она такой не была) проехала повозка, груженная кожами. На ней поверх груза сидел Ингер, глядя прямо перед собой мутным, застывшим взглядом. Да!.. Инара оказалась совершенно права. Вслед за Ингером, в некотором отдалении, сомкнутым строем скакали шестеро на белых конях, в светлых одеяниях с наплечниками, молодцевато перетянутых красными поясами.

Все были вооружены.

Замыкала процессию небольшая карета, влекомая парой белых лошадей. Передок кареты был приоткрыт, и тот, кто сидел в ней, правил лошадьми. Но так как его не было видно, создавалось впечатление, что лошади сами, никем не понукаемые, везут карету к нужному месту.

— Стоять! — закричал один из Ревнителей, не кто иной, как старый знакомый кожевенника Ингера омм-Моолнар. Если их предыдущую встречу вообще можно назвать знакомством.

Карета поравнялась с повозкой бедняги Ингера, и из нее выпрыгнул средних лет человек в очень красивом голубом одеянии с серебристо-серыми рукавами, зашнурованными на локтях и запястьях. На его груди красовался светский знак бога Ааааму, чье истинное Имя неназываемо: раскрытая алая ладонь с пальцами, расходящимися подобно лучам. Ладонь была изображена с большим искусством, вплоть до всех линий и бугорков.

Это был жрец Благолепия. И, судя по некоторым деталям облачения, в весьма высоком сане.

Инара окаменела. Никогда, никогда за все время существования их деревни ни один ланкарнакский жрец из Храма не удостаивал своим визитом жалкое поселение, застрявшее близ зловещих окраин Проклятого леса!.. А тут вдруг — один из носителей Чистоты веры, да еще в сопровождении шестерых младших Ревнителей, братьев из страшного ордена! Инара тотчас же вспомнила рассказ Ингера о разговоре с Моолнаром, о странной, страшной клятве, которую тот дал в том, что не причинит Ингеру никакого вреда, если он расскажет всю правду… Какую правду? Что нужно тут этим людям, носителям высшей власти, о которой не мог даже мечтать правитель Ланкарнака, обвешанная драгоценностями марионетка, засевшая в роскошном дворце на площади Неба?

Жрец направился к Инаре и Леннару. На его бледном лице с широко поставленными темными глазами лежала печать кротости и нарочитой благожелательности. Ревнители продолжали гарцевать посреди улицы вокруг повозки Ингера, не приближаясь. Жрец поднял левую ладонь с растопыренными пальцами, и Инара тотчас же склонила голову. Леннар стоял, кажется, не понимая, что он должен делать. Жрец быстро взглянул на него, и в его темных глазах тускло сверкнуло что-то похожее на торжество. Впрочем, если жрецы Храма и умели радоваться, то они скрывали это с тщательностью и умением, недоступными простым смертным. Жрец взглянул на Инару и произнес мягким, почти нежным голосом:

— Да пребудут с тобой свет и чистота, дочь мира.

— И с тобой, отец мой, — еле слышно ответила она.

— Зовут меня Алсамаар. Печален я, — продолжал он ровным голосом. — Пришел ко мне младший Ревнитель Моолнар и сообщил, что в Ланкарнаке появился кожевенник Ингер с редкими по тонкости и выделке изделиями из кожи. И принес он одну из вещиц, выделанных твоим братом. Прав был Ревнитель. Это прекрасная работа. Даже кожевенники Храма не всегда способны сработать такие вещи. Взять хотя бы вот этот пояс. — Жрец обернулся, и тотчас же из-за его спины вынырнул Ревнитель; непонятно, как тот с такой молниеносной быстротой успел угадать желание жреца Благолепия, но только стоило упомянуть злополучный пояс, как Ревнитель уже подавал его Алсамаару. — Взять хотя бы этот кожаный пояс, дочь моя, — продолжал он, совершенно не обращая внимания ни на Леннара, ни на вышедших за ворота и склонившихся перед жрецом старика Герлинна, его жену и двух сыновей, братьев Ингера и Инары, — Этот пояс прекрасен. Такой тонкой работы я не держал в руках, такой прекрасной окраски кожи не видел. Говорят, что в стране Гембит, что двумя уровнями выше нас, делают не хуже, но в Гембите я не был и шедевров тамошних мастеров не зрил. А это!.. — Жрец Алсамаар возвысил голос, и в голосе его прозвенели металлические нотки. — Этот пояс гораздо лучше тех, что опоясывают станы младших Ревнителей Благолепия, прибывших со мной. Да о чем я, лживый?! Даже старшие Ревнители, даже жрецы и сам Стерегущий Скверну не носят таких прекрасных поясов! Знал ли твой брат, ЧЕМ он торговал? Неслыханно, невероятно… Выходит, что любой купец, у которого хватит мошны купить это, опоясался бы вещью, много превосходящей по красоте и крепости красные пояса Ревнителей — символы власти, чистоты и веры!!! Но это еще не все. Среди товаров его были и перчатки. Несколько пар, и сработаны те перчатки, самое малое, не хуже тех, каковые вручают нам, жрецам, при возведении в очередной сан!!! Или этот ремесленник не знал, что перчатки из животной кожи — ЗНАК, знак принадлежности к Храму?!

Его голос загремел гневом. Но тотчас же жрец Благолепия с силой ударил себя растопыренной ладонью по лицу, давая понять, что порицает себя за вспышку гнева и ярости, не приличествующую особе его сана. Царила мертвая тишина. Казалось, замолчали даже скот и птица; это не говоря уж о людях. Жрец Алсамаар продолжал тихим, кротким голосом:

— Ведомо ли вам, что это значит? Привезя в Ланкарнак вещи, изготовить которые не под силу простому человеку, твой брат оскорбил тем самым не только нас, кротких служителей Храма, блюстителей чистых душ и сердец. Он оскорбил богов и самого Ааааму, чье истинное Имя неназываемо! Ведь ясно, что НЕ ОН сумел сделать эти вещи. Значит, кто? Кому он продался? Твой брат Ингер… Ты посмотри на него. Нет, ты только посмотри на него!

Ингер сидел на повозке, бессильно свесив руки и ноги. Его нижняя губа бессмысленно отвисла, он чуть покачивался взад и вперед, уже, кажется, слабо осознавая, что происходит вокруг него.

— Ясно, что этот человек не может дойти своим умом до… — Жрец прервал сам себя и, вперив в Инару взгляд своих темных глаз, прошелестел: — Тогда кто? Кто и при помощи чего сподобил твоего брата привезти в Ланкарнак изделия столь обольстительной, чудной работы? Говори, дочь мира. Здесь только ты одна чиста и не солжешь мне. Я вижу это столь же ясно, как эти бархатные темно-синие глаза на твоем лице. Говори.

Инара мертвенно побледнела. Леннар скосил глаза и увидел, как на ее виске пульсирует нежно-голубоватая полупрозрачная жилка.

— Не надо, — сказал он отрывисто и сделал шаг вперед, — не надо, жрец. Это я научил ее брата. Я, и никто другой. И готов доказать тебе, что говорю истинную правду.

Казалось, Алсамаар только и ждал ЭТОГО ответа. Его глаза полыхнули торжеством, как ни старался он скрыть свои эмоции. Он взглянул на Леннара и произнес:

— Наверное, ты появился в этой деревне не так давно, не правда ли?

— Да, о великий жрец!.. — завопил старик Герлинн, которого вообще-то никто и не спрашивал. Он вылетел из своего двора, как пробка из винного кувшина, и повалился к ногам жреца Алсамаара. Все лучшие качества были начисто вытеснены из души старого скупердяя одним-единственным устремлением: отвести подозрение от своего сына и от всей своей семьи, ну и, конечно, тем самым спасти собственную старую шкуру. — Это он, он! Его подобрал Ингер неподалеку от Проклятого леса пятнадцать или двадцать светов тому назад! Каюсь, он жил в моем доме, но лишь потому, что я чту заветы великих богов и не могу выгнать больного, умирающего человека! Верь мне, о отец!