Слово тролля. Дилогия - Плахотин Александр - Страница 6

Все бы еще и ничего, но, падая, старичок попытался удержаться за первое, что попалось под руку, то есть за свою жену, а если сказать точнее, то за ее платье. А так как она, в смысле супруга, в этот самый миг вздумала встать, то ее платье вместе с муженьком оказалось на полу.

Перила балкона были не очень высоки, и, следовательно, Владычица предстала перед своим народом в первозданном виде. Единственной деталью одежды была какая-то широкая тряпка, обернутая вокруг пояса (как мне потом объяснили, называемая не то кастетом, не то корсетом).

Над площадью раздался довольный рев кентавра:

– А ничего титьки-то!

Что здесь началось!

Вся площадь дружно, от души захохотала, заулюлюкала, повторяя слова кентавра. Я даже немного оглох от этого шума.

Не знаю, чего добивался гном, но превращения казни в посмешище добился бесспорно.

Сквозь рокот всенародного веселья прорвался истошный вопль Ушастого Джо:

– ВЕШАЙ!!!

Палач (второй, усевшись на плаху и стащив колпак, ржал, вытирая слезы) в судорогах неудержимого смеха непонимающе воззрился на Джошуа:

– Кого вешать-то?

– Идиоты, вешайте их, быстро! Приказ Владыки! Оглохли, скоты! А-а-а!!! – Ушастый подскочил и накинул петлю мне на шею.

– Эй, эй! – кинулся было гном. – А последнее желание?!

– По прибытии в ад, – выдохнул мне в лицо Джошуа и, отскочив в сторону, рванул рычаг, торчащий из дощатого пола помоста.

Подо мной раскрылась дыра люка, и, естественно, я в нее рухнул. Веревка захлестнула мне шею, стягивая глотку. Грудь что-то сжало, глаза полезли из орбит, ноги искали точку опоры, я вращался вокруг себя, как поросенок на вертеле. Руки наконец разорвали путы, и я схватился за раскачивающуюся веревку, на которой меня болтало. Узел петли находился прямо за левым ухом, и я сдуру попытался его распутать. Конечно же ничего не получилось. Я перехватил веревку в кулак и попытался подтянуться. Это мне немного помогло. Свободной лапой попытался расслабить петлю на шее. Не вышло – видно, освободил мало места. Подтягиваюсь еще, наматывая эту чертову веревку на кулак. И чувствую, что вместо того, чтобы освобождать себя, я просто себя душу. В глазах стало темнеть, сердце стучало так, что было готово, проломив грудь, выскочить наружу. Воздух в легких кончался, я судорожно пытался разорвать петлю. Вокруг все поплыло, в голове забил протяжный глухой колокол. “Неужели все так и закончится?” – пронеслось в моей голове.

Треска рвущейся веревки я не услышал.

Ноги ударились о землю, затем рухнуло все остальное, то есть я сам. Голова кружилась, все тело было каким-то ватным и неестественно тяжелым. Падая, я перевернулся на спину и вот лежу самым счастливым троллем на этой земле и, разрывая петлю на шее, как в жару воду, огромными глотками хватаю воздух. Пытаюсь приподняться, но кашель прибивает к земле.

Падающий из люка свет перекрывает чья-то тень.

– Боги Небесной Горы! Чтоб я наконец сдох! Эй, великан, ты жив?!

Через минуту-две сверху спускают лестницу.

– Лукка, отца твоего за ногу! Если ты там еще жив, поднимайся скорее!

Весь в опилках, в мусоре, я пытаюсь подняться на ноги, а когда мне это удается, начинаю карабкаться по лестнице.

На улице все так же светило солнце, только было до жути тихо. Толпа, пришедшая поглазеть на казнь, молчала. На четвереньках вываливаюсь из люка и, поддерживаемый гномом, поднимаюсь во весь рост. Передо мной навытяжку белей белого стоял Ушастый Джо. Меня качнуло в его сторону. Он сиганул от меня, как пескарь от щуки. Тыча указательным пальцем своей клешни в меня, неубитого, он провизжал что есть мочи:

– Подлог, подлог! Владыка велит начать все сызнова!

– Вот брешет, а! – проревел кентавр. – Твоего… …. Повелителя уже гаргульи сожрали. Отпустить парня, как того обычай требует, или, клянусь всеми богами сразу, я первый подниму копыто в его защиту.

Один из соплеменников Дожа, выделявшийся из своих ярко-рыжей бородой, проорал во все горло:

– Эй, братва! Это что ж такое! Боги смилостивились над парнем и перегрызли его веревку. Все это видели. А этот, отца его за печень, шут вознамерился во что бы то ни стало придушить малого! Проклятие падет на голову тех, кто прет супротив воли Небес! Отпустить парня! Свободу ему, сво-бо-ду!!!

Джошуа, прямо как я сам, окунем глотал воздух.

– Это и называется “молот и наковальня”, – съехидничал Дож. – Ушастик, ты бы отпустил парня, а? Общественность произвола не потерпит, набьет баки, как пить дать, и, знаешь, будет в чем-то права!

Джошуа истуканом пялился на меня в оба глаза. А гном продолжал гнуть свою линию дальше:

– Слышь, Джо. У твоего Владыки и так проблемы с народом, а тут такой случай! Оказать свое почтение древним обычаям и публичному мнению. Ты сам подумай. Зачем лить против ветра? А сегодня он вообще штормовой! Джошуа, ты меня слышишь? Подай слово – публика волнуется! Вон, гляди – мои уже топоры недоставали.

– Да пошли вы все к… – Джошуа – Ушастый Джо, развернувшись на каблуках, подошел к краю помоста.

– Властью, данною мне… – Он с таким сожалением посмотрел в сторону пустующего балкона! – Властью, данною мне Повелителем и народом королевства Бревтон, для свершения справедливого суда во благо королевства объявляю этого человека невиновным, ибо Небеса вмешались в земной суд, дав свой знак, чему свидетелями вы были. Я отпускаю его на все четыре стороны, как того требует древний и священный обычай!

Подойдя ко мне вплотную, он прошептал, брызгая слюной:

– Чтоб до захода солнца твою задницу в городе д собаками не нашли. Понял?

– А мою? – пискнул гном.

Таким взглядом убивают на месте, прожигают дыры в стене и заставляют уста замереть навечно.

– Аналогично…

– Понял, – с деланной покорностью вздохнул гном, потом, взяв меня за руку, скорбно произнес: – Пошли отсюда, Висельник! Хотя до захода солнца еще и далеко, а Повелителю сейчас не до нас, но он может вспомнить о нас, грешных, и спустить наши шкуры, как платьице своей горячо любимой женушки…

На ночь мы остановились на постоялом дворе “Южный Тракт”. Лично у меня не было ни монеты, но гном, уходя из столицы, ухитрился умыкнуть у зазевавшегося стражника “честно выигранный” кошелек, так что с оплатой за еду и ночлег проблем не было. Гном распорядился подать “достойный наших желудков” ужин, а в придачу к еде лично для меня заказал кварту горячего красного вина. По его словам, это должно было помочь моему “шейно-глотательному отделу”. Я не спорил, тем более что горячий напиток действительно позволял дышать свободнее и глотать легче.

На улице быстро, по-осеннему, темнело, в помещение внесли свечи. Расправившись с ужином, гном приказал принести пива, а для меня отвара из мяты и чабреца.

Потягивая янтарную жидкость и выпуская ароматные дурманящие дымные колечки из своей глиняной трубочки, гном, прищурившись, как-то по-отцовски поглядывал на меня, хлебавшего чай.

– Ну, и куда ты теперь? – после очередной затяжки спросил Дож. – Как шея? Не болит?

– Шея нормально. Глотать только еще больно. – Я отхлебнул отвара. – Не знаю… Надо бы найти Большого Оза и убираться на родину.

– Кстати, а куда девался тролль? – Гном, откинувшись на спинку стула, сладко потянулся. – Хорошо… боги, как хорошо…

– Оз? Не знаю даже. Когда он саданул меня по голове и я отрубился, он, не сообразив, кого, собственно, уложил, кинулся по городу на мои поиски.

– Пробегав до рассвета, он умудрился оказаться за городской стеной, где очутился в сточной канаве, в коей счастливо провалялся до второй половины дня. Затем, очнувшись, не был пропущен обратно в столицу. После чего присоединился к выходящему из города торговому каравану и сейчас направляется все дальше и дальше на юго-восток, с полной уверенностью, что возвращается на север, домой, в родное стойбище. Что вас, господа, еще интересует?

Мы с гномом молча уставились друг на друга. Затем медленно повернули репы в сторону голоса.

В торце стола сидел кто-то в черном плаще с капюшоном, надвинутым на лицо.