Танцующая с Ауте. Трилогия - Парфенова Анастасия Геннадьевна - Страница 127

Меня затопила волной самой черной, самой злобной, недостойной ревности. Между мной и Мастером Оружия клана Атакующих было множество разногласий. Ауте свидетель, для некоторых из них даже были серьезные основания. Но причина постоянного раздора не в этом. Камнем преткновения была Лейруору. Зимний являлся биологическим отцом и законным учителем девочки. Он проводил с ней все время, которое оставалось после выполнения обязанностей куратора по вопросам контактов с человечеством и лидера Атакующих. Обучал ее всему, начиная от языков, кончая самообороной, заботился о ней, спал у ее порога, пел ей древние песни и плел запутанные сен-образы. Я завидовала. И ненавидела. Каждый раз, глядя на этих двоих, мне казалось, что хладнокровный убийца, уничтоживший ее мать и бабушку, не имеет права находиться рядом с маленькой принцессой. Но он был ее отцом. А я — всего лишь приемной матерью. И я смирилась.

Зимний оставался безупречно вежлив. Вот и сейчас, увидев меня, он коротко поклонился и исчез, оставив ребенка стоять, бездумно уставившись в пространство.

— Привет.

Я чуть скованно и застенчиво приблизилась к Лейри, с трудом удерживаясь от того, чтобы не начать улыбаться, точно последняя дура.

Она даже не посмотрела на меня.

— Приветствую Вас, Хранительница Антея.

Голос звучал плоско, напрочь лишенный интонаций дай каких-либо чувств. Но я уже сейчас вслушивалась в него с наслаждением, предвидя, какое прекрасное звучание эти обертоны приобретут через несколько лет. Сейчас же она не рада и не опечалена, она не знает, что это такое, и не узнает еще много лет.

— У нас сейчас будет урок изменений.

Вопрос она не задала, но я ответила.

— Да.

Она подняла глаза — огромные, фиалковые, как у отца, и совершенно пустые. Гладкая черная кожа, серебристые волосы — когда-нибудь эта девочка станет дивной красавицей. Когда-нибудь...

Эль-ин взрослеют не так, как люди. Мы рождаемся, отягощенные всем грузом наследственной памяти, спутанными знаниями прошлого, которые были накоплены. Мальчиков с первого мгновения учат разбираться во всех этих горах информации, сортировать, блокировать и в конце концов создавать на ее основе, опираясь на индивидуальный опыт, свою собственную личность. С девочками сложнее. Им искусственно не позволяют приблизиться к осознанию себя лет до одиннадцати, когда их организм под действием безумной волны гормонов становятся бесконечно гибким и пластичным. И вот тогда им позволяют изменяться. Изменять себя и окружающее. Причем изменять не внешнюю форму, а глубинное, внутреннее содержание. Быть танцовщицами. Вене. Эти способности почти у всех уходят, едва появляются первые намеки на подлинное сознание, тогда же и начинается медленное, трудное формирование личности во взрослом уже теле.

Пока же... Пока же фиалковый взгляд оставался пустым, голос плоским, и, хотя она знала всех своих учителей, знала, что Зимний будет учить ее владеть своим телом, Аррек — развлекать рассказами о далеких цивилизациях, я — мучить, заставляя кости и ткани менять первоначальную структуру, ей было абсолютно все равно, с кем заниматься. И слава Ауте, потому что, будь она способна запоминать эмоциональные уроки, давно бы уже билась в истерике перед каждым моим посещением и болью: ведь каждое мое посещение означало для нее физическую боль.

Мы вышли на площадку.

— Очень хорошо, Лейруору. Сегодня попробуем немного усложнить задачу. Танец и изменение должны идти одновременно, перетекая из одного в другое, сливаясь и дополняя друг друга.

Я вскинула руки, на минуту застыла, вслушиваясь в тихий рокот барабанов где-то глубоко внутри. Качнулась. Вздрогнула. Развернулась туго сжатой пружиной — движение и ритм, ритм и движение.

Волна изменений пробежала по всему телу четко видимой зеленой полосой, и там, где она проходила, плоть становилась растением, клетки вдруг наполнялись хлорофиллом и жадно впитывали редкие солнечные лучи, цветя, живя. И тут же — вновь к животной форме, к первозданному алебастру вене линии Тей.

Вновь застыла, волосы взметнулись вверх золотистой гривой. Вздохнула, открыла глаза.

— Все уловила?

— Да.

— Давай попробуем. Главное, помни, что растения поглощают кислород, а не наоборот. Совсем другой каскад реакций. Воспроизведешь фотосинтез — остальное получится само собой. Начали.

Через пять часов у нее не было сил не только танцевать, но и на то, чтобы просто подняться на ноги. У меня, честно говоря, тоже. До начала всей этой истории я и не подозревала, какой это кошмар — кого-либо учить. Начинаешь по-новому оценивать собственных наставников. Ну как, во имя Ауте, кто-то может в упор не понимать что-то, что тебе самой кажется простым, очевидным, естественным? Никогда не пробовали кому-нибудь объяснить, как нужно дышать? Я, похоже, последний час занималась именно осуществлением искусственного дыхания: в танце «подключалась» к ее телу и осторожно брала управление на себя, медленно и наглядно осуществляя все необходимые изменения. Вынуждена признать, Лейри не грозит стать великой вене. Да и просто сносной вене, если на то пошло. Так, что-то на самом посредственном уровне. Ее сила не в этом. Ей, напротив, следует оставаться как можно более стабильной, чтобы быть «якорем» для Эль, точкой фокуса всего нашего народа. Что, естественно, отнюдь не облегчало моей педагогической задачи.

Интересно, моему Учителю было со мной также трудно?

Вряд ли. Раниэля-Атеро вообще сложно представить сталкивающимся с какими-либо трудностями.

Лейри лежала у моих ног, вычерпанная до дна, сломанная болью и опустошением. Хотелось поднять ее, прижать к себе, сказать, что на сегодня хватит. А что сказал бы на это Учитель? Что именно в крайнем истощении открываются резервы. Именно сейчас есть надежда продвинуться еще чуть-чуть.

Я почти с надеждой оглянулась на северд-ин, но те рассыпались по углам, совершенно не обращая внимания на происходящее. Только Дикая вертелась поблизости, пытаясь вникнуть в суть наших движений, но ее пластичности явно не хватало.

Э-эх.

— Вставай, девочка. Еще немного, иначе все это было напрасно.

Она послушно поднялась, не имеющая ни своей воли, ни своего мнения, а когда ноги подогнулись, и не подумала вновь вставать, пока я резко не вздернула худенькое тельце за шиворот.

— Расслабься, сконцентрируйся на руках. Кисти тоже танцуют — у каждого пальца своя мелодия, свой танец. Слушай музыку внутри себя, остальное тело сделает само. Три-четыре...

Получилось!

На этот раз действительно получилось. Я, счастливая как никогда, укачивала ее, когда ребенок кричал от невыносимой боли, а судороги скручивали миниатюрное тельце, возвращая в первоначальное состояние. Шептала что-то глупо-утешительное, до чего ей не было ни малейшего дела. Затем подхватила на руки, понесла по длинным и пустым коридорам.

В ближайшей оранжерее я уселась на каком-то стволе, осторожно пристроив ее на коленях. Лейруору все еще била крупная дрожь, из горла вырывалось совершенно звериное завывание. Так. Это не есть хорошо.

— Лейри, тебе нужно поесть. Я знаю, что не хочется, знаю, что все болит, но ты должна восстановить потерянную биомассу. Лейр... Вот, держи.

Я клыками вскрыла запястье, предварительно изменив кровь так, чтобы та превратилась в идеальное для таких случаев лекарство. Сколько раз меня вот так Учитель отпаивал...

Влить в нее что-нибудь было той еще задачкой. Маленькая паршивка отворачивалась, фыркала, чихала, точно захлебнувшийся котенок. Наконец вроде немного оправилась, вцепилась в вену острыми маленькими клыками, теперь уже основной задачей стало оторвать голодный рот от своей руки. Теперь можно приступать к более серьезному кормлению. Я срывала растущие на ветках плоды и один за другим протягивала их ребенку, пока та, разморенная и вполне довольная жизнью, не уснула, свернувшись калачиком на моих коленях.

С минуту я просто смотрела на это темнокожее чудо, такое хрупкое и такое удивительное. Что тебя ждет, малыш? Родовое проклятие — бремя власти над бандой анархичных и истеричных ублюдков, готовых разорвать тебя на мелкие кусочки, лишь бы ничто не ограничивало их привычное своеволие? Мир людей, готовых разорвать тебя просто так, без особых причин? Ауте — этот меч, вечно висящий над нашими головами? Мне жаль, что так получилось, малыш. Действительно жаль. Интересно, можно ли было по-другому?