Лабиринт - Симонова Лия Семеновна - Страница 38

— Ну, чудо-юдо, что пьют в вашем пионерском отряде?

Дикарь разговаривал с Соней с высокомерием взрослого человека, выясняющего у ребенка, не хочет ли он стать космонавтом или кого он любит больше, маму или папу. Сонечке стало обидно, как никогда. Дикарь признавался ей в любви, Арина говорила о братстве, о стене дружбы, которая защитит каждого, как же так?..

— Кончай, Дикарь, изгиляться. (Верная подруга Арина поддержала ее!) Или мы тут все равные, или пошел ты сам знаешь куда, а мы с Софьей найдем другую компанию…

— Налей, полней… — запел Лында, предотвращая скандал. — Кто врет, что мы пьяны, ну, выпили, правда, немного, но кто ж так бессовестно врет…

Лында сам налил Сонечке вина и чокнулся с ее еще стоявшим на столе стаканом своим, который тут же опрокинул в рот.

— Пей, Чума, повеселеешь немного, — почти ласково посоветовал Лында Сонечке. — Ты чего такая квелая? Стесняешься или боишься кого? Тут все свои! Ты, может, расскажешь нам чего-нибудь умное? Анекдот какой-нибудь знаешь?

— Выпей немного вина — расслабишься, — подтвердил правильность прогноза Лынды Арина. — Вино вкусное, сладкое, как виноград, правда…

Сонечка сделала глоток, потом еще один. Ей и впрямь почудилось, что она наслаждается виноградным соком. Уже знакомая приятная теплота разлилась по телу, снова пободала его от постоянной тяжести. Сонечка ощутила себя былинкой, легонькой, невесомой, в любой момент готовой оторваться от земли и взлететь вместе с попутным ветром.

Никогда еще ее голова не была такой ясной, не работала так искрометно. Сонечка не умела удерживать в памяти даже понравившиеся ей анекдоты, а тут, словно настежь распахнулись все закоулки ее памяти, сама собой слетела на язык забавная загадка, которой на днях занимал маму Николай Тихонович.

— Как вы думаете, — спросила взбодрившаяся Сонечка, как ей казалось, насмешливо изучая окружавших ее ребят, — какое сходство у мужчины с загаром?

— Во, чешет! — дал наконец волю своему изумлению Колюня Пупонин, но тумак Лынды по затылку заставил его смолкнуть.

— Ну, ну, — затаив снисходительную улыбку, изобразил неподдельную сосредоточенность Лында, — и какое же сходство у мужчины с загаром?

— Мужчина, — храбро пустилась в путь, еще недавно совсем неприемлемый для неё, Сонечка, — мужчина, как загар, сначала липнет к женщине, а потом быстро смывается…

Раскаты громового хохота градом посыпались на Сонечкины барабанные перепонки, оглушили ее и донельзя сконфузили. Соня потупилась, покраснела и опустила голову. Не переврала ли она, неумеха, чего-нибудь в дурацкой и без того загадке Николая Тихоновича, а то отчего бы ее друзей разобрал такой сумасшедший смех?

Сама Сонечка не находила ничего смешного в пошлостях, которыми по вечерам одаривал их с мамой ее отчим. Но Дикарь, и Лында, и Арина просто стонали от раздирающего их гоготания и при этом так уморительно падали и стукались лбами о стол и так дубасили себя по бокам и ляжкам, что и Сонечка не удержалась, засмеялась голосисто и испугалась своего нервно дребезжащего голоса.

— Я же сказал: пионерочка наша — паинька. Она еще всех тут заткнет за пояс! — Дикарь вытянул Сонечку из-за стола, водрузил себе на колени и так надолго припал губами к ее неумелым губам, что Сонечка чуть не задохнулась.

— Ты ж обещал, обещал, — заныл Колюня, ревниво поглядывая на Сонечкины ноги, зажатые в тиски коленями Дикаря.

— Ты тоже кое-что обещал, где та птаха? — отпихнул Колюню Дикарь. — Теперь гуляй, козел! Ты воду принес? Не принес. Беги за водой! Слышишь?! И тащи в зубах шоколадки. Для дам. Ну! Ты еще здесь? — Словно хлыстом, подстегнул словами и взглядом Колюню Дикарь.

И Колюня этого хлыста убоялся. Повращал колючими, беспокойными глазами, негромко чертыхнулся и нехотя стал напяливать на себя куртку.

«Господи! — поразилась недавней своей пугливости Сонечка. — А я-то, глупая, так всполошилась, когда придурковатый Пупок стращал меня, что убьет, если я с кем-то другим… И чего это я всегда такая трусиха? Больше никогда и ничего не стану бояться…»

Голова у Сонечки приятно кружилась от выпитого вина, от общей доброжелательности и веселости, от сладостной близости парня, для которого она, именно она, желанна. Сонечку все больше тянуло во власть ласкающих ее рук, а Колюня мешал ее радости. Он пялился на нее из-за плеча Дикаря, топорщился, как кактус колючками, воровато ошаривая каждое движение. И Сонечка не могла отделаться от тревожного предчувствия, что Пупок заложит ее Семушкиной.

После того как Лында наглухо запер дверь за Пупониным, в Сонечкиной уставшей дрожать душе воцарилась праздничная безмятежность. Ничто теперь не препятствовало ей наслаждаться, и она, решительно и азартно нырнув в коварный водоворот, не заметила, как упали сковывающие её железные путы.

Тот, кто сам не пережил паралича униженности, не позволяющую разогнуться ущербность, вряд ли смог бы постичь силу и необъятность Сонечкиного чувства к Дикарю, сумевшему разглядеть и оценить ее. Нынешнее равноправие со всеми привело Сонечку в неподвластное разуму восхищение. Она уже ничем не отличается от Арины! Разве что еще не попробовала покурить…

Ее нисколько не стесняло, что она и ее подруга целуются и обнимаются с парнями на виду друг у друга, — ей же объяснили, что у них братство, но и об этом, вообще ни о чем, ей не хотелось думать. Присутствие Арины и Лынды даже подбадривало ее и наставляло наглядно, как картинка в трудном для усвоения учебнике.

Никогда еще Сонечке не было так хорошо. Все вокруг нее наполнилось лучезарным светом. В этом ликующем свете она и видела всех и все, что происходило о ней и ее друзьями.

Они пили, и пели, и кружились в танце, и с восторгом, до изнеможения отдавались захватившей их увлеченности друг другом.

Сонечка, выросшая без отца, не могла насытиться милостью мужских рук, упоённо нежилась, растворяясь в теплоте мужской силы, и готова была на все, что продлило бы это блаженство…

Дикарь нес ее куда-то, раздевал, как маленькую, укладывал в постель и сам ложился рядом с нею, и бело-розовое марево, похожее на кроны вишен в цвету, увлекало их в недоступные земному пониманию дали…

Уплывая туда, Сонечка зажмурила глаза, потому что с открытыми глазами настоящей радости она никогда не видела и не слышала, как божественно стучит ее сердце, и не чувствовала благодати распростертых над нею ангельских крыльев…

А Сонечкина мама, Елена Егоровна, не находя себе места от волнения, кружила по маленькой их квартирке, и руки ее дрожали, когда она подавала ужин Николаю Тихоновичу.

Николай Тихонович, во все другие дни одолевавший ее нескончаемыми разговорами, теперь, когда она была так удручена, молчал с подчеркнутой холодностью, и выражение его лица, весь его облик являли собою воплощенное неодобрение и разочарование. Странное поведение Николая Тихоновича вызывало у Елены Егоровны подспудное удивление, но оно терялось среди тревоги за Сонечку.

Ни разу за все школьные годы Сонечка не уходила гулять вечером. Елене Егоровне приходилось прикладывать немалые усилия и даже совершенствоваться в педагогическом мастерстве, чтобы уговорить замкнутую, нелюдимую дочку совсем ненадолго выйти во двор подышать свежим воздухом, прежде чем сесть за уроки. У Сонечки не было ни друзей, ни тем более компании, и она постоянно скучала в одиночестве, довольствуясь радостями книжных героев.

Прислушиваясь к ударам своего сердца, которое то замирало и будто останавливалось, то гулко колотилось в истерике, Елена Егоровна корила себя за то, что так неосмотрительно отпустила Сонечку, такую ранимую и неприспособленную к жесткому, ироничному общению подростков, не выспросив поточнее, куда она идет, не узнав телефона и адреса Арины, знакомой ей только по рассказам дочери. Но дольше удерживать Сонечку подле себя, воспрепятствовать долгожданной для девочки дружбе было бы с ее стороны жестокой, эгоистичной нелепостью. У Сонечки так счастливо светились глаза, она так восторженно восхищалась Ариной, избравшей ее своей лучшей подругой. Какое право у матери лишать дочку общения со сверстниками, отстранять от жизни, свойственной ее возрасту? Она будет сколько угодно страдать, но при этом проявлять терпение и понимание..