Лабиринт - Симонова Лия Семеновна - Страница 3

Парень довольно заржал, оценив юмор, и тут же пригрозил, но уже не так страшно:

— Еще раз с ним увижу, милым он тебе не покажется, ясно! А вечером прискачешь в скверик, на скамейку под дубом, там посмотрим, куда порхать, ю андестенд?

— Ай андестенд, — невозмутимо согласилась Лина. И поскольку женское начало в ней было сильнее страха, не удержалась от ехидства, спросила капризно: — А как же Вика? Вика не устроит сцену?..

Она уже вспомнила, что остановивший ее тип, не то Дикой, не то Дикарев, учился двумя или тремя классами старше ее и много лет держал их школу в напряжении. Даже самые сильные и смелые мальчишки обходили его стороной, стараясь не попасться на глаза и не испортить отношений. За буйный нрав и ничем не оправданную жестокость приклеилась к нему кличка Дикарь. Однажды, Лина сама видела это, Дикарь выхватил из рук маленькой девчонки котенка, привязал к хвосту консервную банку, и котенок, обезумев от грохота за спиной, до тех пор носился по асфальтированной площадке перед школой, пока не упал замертво. А Дикарь потешался, хохотал от садистского удовольствия. Из школы он ушел после громкого скандала. Паренька из пятого класса, который вовремя не посторонился, он так сильно ударил ногою в живот, что пришлось вызывать «скорую помощь». Говорили, Дикарь устроился работать на завод, но как-то он все же приходил на школьный вечер. Лина нечаянно столкнулась с ним и едва высвободилась из его объятий. На улице Лина встречала Дикаря с Викой Семушкиной, Семгой, упорно стремящейся всем и всеми управлять в их классе. С Семгой умнее всего было не связываться, да и интересы их совсем не совпадали.

— Ты что же, елки-моталки, замечала меня с герлой? — самодовольно перебил размышления Лины Дикарь, — И тоже ставишь условия? Подишь ты, шустрый чижик! — И он снисходительно ухмыльнулся, с недоумением помотав головой. — Ладно, вечером подлетай, там посмотрим, кто из вас лучше чирикает… — И, выпустив Лину, подтолкнул к школе.

Лина получила свободу, но осталось тягостное предчувствие, что она уже в клетке и оттуда легко не вырваться.

Первым ее побуждением было желание вернуться домой, броситься к родителям, посоветоваться, как вести себя. Но родители отправились на службу, не подозревая, в какую ловушку попала их обожаемая дочь.

Лина потащилась в класс. Уроки уже начались, но у них заболела математичка, и в отсутствие учителя ребята шумели и бесились, не заметив, к счастью, ни ее запоздалого появления, ни испуганного лица.

Лина не сразу поняла, что особое возбуждение ее одноклассников вызвано тем, что мелкий пакостник, Пупонин Колюня, гоняет по классу взбудораженных девчонок, шлепает их всех подряд по мягкому месту и норовит задрать юбку. Это занятие явно доставляло ему наслаждение, и он, как безумный, вертелся и дергался, облизывая слюнявые губы, а глаза его бегали быстрее, чем он сам.

Девчонки увертывались от него, истошно визжали, а мальчики, приклеившись к нартам, мерзко хихикали, но не нашлось никого, кто бы остановил Колюню и прекратил безобразие. Вмешиваться в действия и поступки товарищей значило бы нарушить правило — мне не нужно больше, чем другим.

В разгар буйства совсем уже ошалелый Пупок прихватил медлительную, неловкую Сонечку Чумакову, и его худые беспокойные руки, которые вечно что-то искали, перекладывали, почесывали, шарили, прижали бедную Сонечку к классной доске, и одна рука суетливо скользнула под юбку.

Все замерли.

В оглушающую тишину, разрывая ее в клочья, ворвался пронзительный девичий крик, и, словно подстреленная птица, упала к ногам безжалостного охотника самая тихая и самая скромная девочка в классе.

Не справившись с унижением, Сонечка лишилась чувств или разума, но никто не шелохнулся, никто не покинул своего места.

Сонечка, растрепанная, бледная, словно неживая, лежала у классной доски, на виду у тех, с кем каждый день с первого класса училась, а вокруг нее исполнял дикарский ганец Пупонин Колюня, выкрикивая непотребные ругательства.

Не находя в себе силы что-либо изменить, Лина прикрыла глаза, будто отодвинула от себя омерзительную сцену. От пережитого волнения по дороге в школу и вот теперь, в классе, у нее бешено колотилось сердце и к горлу подступала тошнота. Она поднялась, чтобы выйти в коридор, но у двери нарвалась на завуча Олимпиаду Эдуардовну Сидоренко.

Давно отработанным, привычным движением Сидоренко впихнула Лину обратно в класс и тут же закричала дурным голосом, низвергая на ребят водопад пустых слов. Казалось, Олимпиада Эдуардовна не слишком слушает себя и не надеется, что те, кого она наставляет, вникнут в смысл ею сказанного, и говорит больше по обязанности, для порядка.

С ходу занявшись воспитанием коллектива, завуч Сидоренко не сразу заметила распластанную на полу девочку с задранной юбкой. Обнаружив, что девочка эта Соня Чумакова, Олимпиада Эдуардовна пережила кратковременный шок, но, едва оправившись от него, тут же бросилась стыдить и оскорблять Чумакову.

Приустав и чуть поостыв, завуч все же сообразила, что с Чумаковой что-то стряслось, иначе почему она до сих пор не вскочила и не сгорела со стыда от ее бранных нравоучений. Тогда Сидоренко, мгновенно перестроившись, принялась ловко и осторожно выпытывать, что же случилось.

Тень смятения промелькнула по лицу Олимпиады Эдуардовны, неожиданно смягчив его грубые черты. Наверное, ей все же стало жаль не умеющую постоять за себя девочку, и она приказала тем, кто сидел поближе, поднять Чумакову, принести ей воды и сбегать за медицинской сестрой.

Теперь, когда Олимпиада Эдуардовна пришла в нормальное состояние и пространство ее заинтересованности как бы расширилось, в поле зрения завуча попал затаившийся в углу возле окна Пупонин. Под пристальным взглядом Сидоренко вертлявый Пупок замер в неестественной для него позе, словно ноги его, случайно ступив на раскаленный асфальт, увязли в нем. Но руки, беспокойные Колюнины руки, запоздало и тщетно продолжали сражаться с неподдающейся молнией на брюках.

По-своему истолковав этот жест, обомлевшая Олимпиада Эдуардовна начала было снова распалять себя, истерично произнося всякую чепуху о сексе, от которого нет спасения уже и детям, и в запале, вероятно в воспитательных целях, настойчиво предлагала Пупонину заглянуть и под ее юбку, но на этот раз быстро поняла, что переборщила, и придержала язык.

Сонечка, бледная, растрепанная, едва дышала, не открывая глаз. Медицинской сестры, как всегда в момент надобности, на месте не оказалось. Она побежала за каким-то дефицитом и пропала.

Олимпиада Эдуардовна с призванными ею в помощь ребятами бестолково суетилась возле Сони, ворчливо, но уже тихо проклиная никчемную сестру. А за ее спиною переживший некоторое потрясение класс нервно шушукался. В общем шипении Лина сразу уловила злобный голос Вики Семушкиной, Семги. Семга осуждала не Колюню, а Чумакову, «эту Сиротку, эту Чуму, Чумичку, которая вечно из пустяков устраивает сцены».

Лина сразу поняла, к чему клонит Семга, никогда не упускавшая удовольствия уколоть, а то и растоптать любого, кто не в силах противостоять ей. Если бы подонок Пупонин до прихода завуча успел не только расстегнуть ширинку, но и помочиться на упавшую Сонечку — а это вовсе ничего ему не стоило, — то она считалась бы «опущенной». И уж тогда каждый, даже самый слабый и маленький, получал негласное право издеваться над ней — стукнуть, оскорбить или плюнуть в ее сторону, — потому что она превращалась в изгоя. Вот и старалась Вика, готовила атмосферу отчуждения для ни в чем не повинной Сонечки Чумаковой.

Удастся ей это (а она великий мастер исполнять злые намерения) — никто не осмелится помешать, чтобы и самому не потерять расположения товарищей, не оказаться в изоляции.

Завуч, да и другие учителя, далекие от подлинной, скрытой за лицемерием ребячьей жизни, никогда не догадаются о тайной расправе. Да и узнают, все равно ввязываться не станут, а всего лишь в учительской посудачат о жестокости нынешних подростков и о новом, незнакомом им школьном злодействе и разойдутся.