Боль утраты - Льюис Клайв Стейплз - Страница 8

Я помню, хотя сейчас не могу припомнить точно, откуда, что в разных народных сказаниях и балладах мертвые не хотят, чтобы мы горевали по ним, они умоляют нас перестать оплакивать их. Смысл этого может быть гораздо глубже, чем я думал. Если это так, значит, наши деды заблуждались. Все эти (иногда всю оставшуюся жизнь) траурные ритуалы — посещение могил, отмечание годовщин, или когда оставляют нетронутой комнату покойного, чтобы «все было, как при нем», никогда не упоминают его имени, или упоминают, но особым голосом, или даже приготовляют покойному наряд (как королева Виктория) каждый вечер перед ужином — все это отдает мумификацией. Это делает мертвых еще более мертвыми. Может, это и было (пусть бессознательно) целью? Тут срабатывает что-то очень примитивное. Пусть мертвые остаются мертвыми, для примитивного разума дикаря важно быть уверенным , что они незаметно не пробрались в мир живущих. Любой ценой заставить их оставаться там, где им надлежит быть. Безусловно, все эти ритуалы подтверждают смерть. И может быть, именно такой результат желателен, по крайней мере, для тех, кто совершает эти ритуалы.

Но я не имею права их осуждать. Все это лишь догадки; Я бы лучше побеспокоился о себе. У меня, как ни посмотреть, простая программа. Я буду по возможности часто обращаться к ней с радостью. Я буду приветствовать ее, смеясь. Чем меньше я оплакиваю ее, тем я к ней ближе. Программа, достойная восхищения. К сожалению, невыполнимая. Сегодня снова возвратились адские муки первых дней; безумные слова, горькое чувство обиды, внутренняя дрожь где-то в животе, нереальность ночного кошмара., я захлебываюсь слезами. Ибо горе никогда «не стоит на месте». Ты только вышел из очередной фазы, но возвращаешься в нее, снова и снова. Все повторяется. Смею ли я надеяться, что я двигаюсь не по кругу, а по спирали?

А если по спирали, то вверх или вниз?

Как часто (будет ли это всегда?) ощущение пустоты будет ошеломлять меня, как-будто это происходит впервые, и заставит меня воскликнуть: «Никогда, вплоть до этого самого момента я не осознавал всего ужаса моей потери»? Снова и снова отрезают мне ту же ногу. Снова и снова я чувствую, как нож режет мою плоть.

Говорят, трус умирает много раз, это можно сказать и о смерти близкого. Находил же орел каждый раз новую печень у Прометея, снова и снова вырывал и поедал ее?

4

Это четвертая и последняя чистая тетрадь, которая нашлась в доме, почти чистая, если не считать нескольких страниц, заполненных рукой Дж. древними арифметическими упражнениями. Я решил для себя, закончится тетрадь, и я прекращу свои записи. Я не буду специально покупать новые блокноты. До сих пор эти записки служили мне спасением от полного краха, моим последним прибежищем, они в какой-то мере помогали мне. С другой стороны, выясняется , в их основе заключена какая-то путаница.. Я полагал, я могу описать состояние, начертить географическую карту своего страдания. Но оказалось, горе — это не состояние, а процесс. Тут нужна не география, а история. И если я не перестану писать эту историю, поставив произвольную точку, то тогда нет никакого резона останавливаться. Ведь каждый день происходит что-то новое, что требуется занести в дневник. Горе — как длинная извилистая долина, где за каждым поворотом вам открывается новый ландшафт, но, как я уже говорил, это не обязательно, иногда, наоборот, за очередным поворотом вас ожидает сюрприз другого рода: повернув, вы с изумлением обнаруживаете, что вы оказались в том же самом месте, которое вроде бы прошли несколько часов назад. Вот тут вы начинаете задумываться, может это вовсе не долина, а траншея в виде замкнутого круга. Нет это не так, если даже что-то и повторяется, то в другой последовательности.

Вот, например, еще одна новая фаза, новая потеря. Я стараюсь побольше гулять, глупо даже пытаться заснуть, если хорошенько не устанешь. Сегодня я решил навестить любимые места, по которым я бродил часами в холостые годы. На этот раз лицо природы не выглядело пустым и лишенным красоты, мир больше не казался убогой улочкой (как я жаловался буквально несколько дней назад). Наоборот, каждый вновь открывшийся вид, каждый куст или группа деревьев наполняли меня прежним счастьем, какое я испытывал до встречи с Х. Но это приглашение к счастью показалось мне ужасным. Счастье, которое мне предлагалось, не имело вкуса. Я понял, что не хочу такого счастья. Меня пугает сама возможность возвращения в прошлое. Такая участь — самая ужасная из всех возможных — достичь состояния, когда любовь и женитьба в ретроспективе оказываются всего лишь милым эпизодом — как праздник, ненадолго нарушивший привычную, монотонную жизнь, который закончился, и я снова такой, каким был, неизменившийся, обыкновенный. И со временем, прошедший праздник кажется далеким и нереальным, настолько инородным в самой ткани моей истории, что кажется, все это было не со мной, а с кем-то другим. Это значило бы, что она умерла для меня второй раз, и эта потеря была бы еще страшнее, чем первая. Что угодно, только не это.

Дано ли тебе знать, любимая, что ты унесла с собой, когда покинула меня? Ты унесла с собой мое прошлое, даже то прошлое, которое у меня было до встречи с тобой. Я ошибался, считая, что моя культя заживает после ампутации. Я был обманут, ибо есть столько видов боли, что раз за разом она застает меня врасплох.

Зато я сделал для себя два важных открытия — я, правда, слишком хорошо себя знаю, чтобы поверить, что польза от них будет «продолжительной». Мой разум, обратившись к Богу, больше не упирается в закрытую дверь; обращаясь к Х., он не встречает абсолютную, как прежде, пустоту, я больше не озабочен тем, как мысленно вызвать ее образ. Мои записи не отражают всего процесса, как я надеялся, а лишь отдельные моменты. Может быть, эти изменения трудно уловить. Это не было внезапным озарением и полной эмоциональной перестройкой. Так, к примеру, нагревается холодная комната, или светлеет поутру, когда впервые обращаешь внимание, что заметно потеплело или посветлело, оказывается, что теплее и светлее становилось постепенно, до того как ты это заметил.

Я писал о себе, и о Х., и о Боге. Именно в этом порядке. Такой порядок и такие пропорции как раз абсолютно недопустимы. Ни разу мне не пришло в голову воздать им хвалу. А это было бы весьма полезно для меня. Хвала — это одно из проявлений любви, вносящее в нее какой-то элемент радости. И восхвалять нужно в следующем порядке: Его как дарующего, и ее как дар. Ведь воздавая хвалу, мы мы в какой-то степени получаем удовольствие от предмета восхваления, как бы далеко от нас он ни был. Я должен чаще воздавать хвалу. Я утратил способность испытывать наслаждение, которое давала мне Х. И я так заблудился в своих сомнениях, что лишил себя радости, которую (если Его милосердие безгранично) мог иногда получать от Бога. Воздавая хвалу, я могу в какой-то степени радоваться ей , и в то же время, в какой-то степени радоваться Ему. Это лучше чем ничего.

Но возможно, я лишен этого дара. Я как-то сравнил ее со шпагой. До какой-то степени это верно. Но по сути совершенно не соответствует истине и вводит в заблуждение. Тут требуется сохранять равновесие. Мне надо было добавить: «но в то же время она как цветущий сад, как лабиринт, садовая куща, стена в стене, загородь за загородью, чем дальше в него углубляешься, тем больше тайны, больше благоухающей и плодоносящей жизни».

И восхваляя и все созданное Богом, я должен воскликнуть: «Хвала тебе, Господи, ибо все это создал Ты!»

И восхваляя сад, мы славим Садовника, восхваляя меч — кузнеца, что выковал его. Хвала Жизни, дающей жизнь, и Красоте, дарящей красоту.

«Она в руках Господних». И когда я сравниваю ее со шпагой, это сравнение наполняется новой энергией. Может быть, земная жизнь, которую я с ней делил, была лишь частью искушения. Может быть, Он уже берется за эфес новой шпаги и размахивает ею в воздухе, вызывая молнии. «Настоящая иерусалимская сталь».

Вчера ночью был один момент, который нельзя описать словами, можно только привести какие-то сравнения. Представьте себе человека в кромешной тьме. Он думает, что находится в каком-то подвале или в темнице. И вдруг послышался непонятный звук. Он предполагает, что звук доносится откуда-то издалека — то ли шум волн, то ли шелест деревьев на ветру, а может, кипит чайник где-то в полумиле от него. Если он все это слышит, следовательно, он не в подвале, а на воле, он свободен. Или этот звук где-то рядом, это чей-то сдавленный смех., если это так, значит, он не один, рядом с ним во тьме — друг. В любом случае, это добрый звук. Я все-таки не сумасшедший, чтобы считать, что это переживание что-нибудь доказывает. Это лишь попытка представить некую идею, которую я всегда допускал теоретически, идея состоит в том, что я, как и любой смертный, могу неправильно понять ситуацию, в которой нахожусь.