Великое сидение - Люфанов Евгений Дмитриевич - Страница 26

По строгим указам царя, без всякого промедления переселялись в Петербург многие московские и иных городов дворяне, купцы, умельцы-ремесленники со всеми их домочадцами. Пока они размещались кто где, кое-как, наподобие цыганских таборов, чтобы в недальнем будущем стать коренными поселенцами многих петербургских улиц. Это – в будущем. А пока в Петербурге по утрам сильно потели болота и от них поднимался туман, словно кругом все горело, хотя пожарами здесь были лишь блекло-розовые чухонские зори.

Переселенные в Петербург мастеровые люди получали от казны по двенадцати рублей в год на пропитание для себя и своей семьи, но люди упорно сопротивлялись переселению в это гиблое болотное место, и приходилось властям набирать работных умельцев из рекрут. Особенно нужны были каменщики и плотники.

Чтобы на местах взрослым людям, кормильцам семей, уклониться от переселения, посылались малолетки, лишь бы общее число было схоже с потребным, но что было делать в Петербурге с такими – не знали. Одних отправляли обратно за их негодностью, других кое-как пристраивали к делу, а третьи либо тут же в, самом Петербурге, либо еще по пути к нему или по пути из него один за другим дружно мерли.

О жилищах для новоприбывших работных людей, которых называли подкопщиками, заботиться было некому. Они выкапывали себе землянки, ставили шалаши. Рабочий день тянулся от восхода до заката солнца; за любую провинность следовало строгое наказание. С первых же дней своего пребывания в Петербурге многие подкопщики начинали маяться животами, цингой и другими болезнями, приводившими их на погосты уже заполненные тысячами безымянных могил.

Каждодневно, опять и опять, в одиночку и толпами бежали из царева «парадиза» люди. Их ловили, били кнутом, батогами, вырывали ноздри, клеймили. На смену им прибывали новые, чтобы одним вскоре тоже пытаться бежать, а другим строить и строить новый приморский город.

Вдоль Невской набережной, убитой смоляными сваями, стояли дома затейливой голландской архитектуры. Они были с огромными шпилями на высоко вскинутых крышах и с большими решетчатыми крыльцами. Рядом с изукрашенными искусной деревянной, а то и каменной резьбой и пестро раскрашенными хоромами ютились лачуги, крытые на чухонский манер дерном и берестой, но все дома стояли, строго вытянувшись в ряд, как было велено по указу, чередуясь еще с пустырями и свежими вырубками, на которых торчали невыкорчеванные разлапистые пни. К домам подступали леса, в которых водились олени и волки, а дятлы неустанно долбили стволы сосен, перекликаясь с работавшими в городе плотниками. У взморья виднелись ветряные мельницы, широко взмахивающие своими деревянными крыльями.

Градожители говорили, что в Петербурге от усердия царевых работников потеет сама земля.

С весны 1706 года в Петропавловской крепости стали возводить каменные бастионы. Толщенные кирпичные стены были прорезаны Петровскими, Невскими, Васильевскими, Кронверкскими воротами. Над царским бастионом, государевым раскатом, развевался желтый флаг с двуглавым орлом, держащим в когтях карту с четырьмя морями – Белым, Черным, Каспийским и Балтийским. С этого бастиона трижды в день раздавались пушечные выстрелы: на рассвете, перед полуднем и на солнечном закате. У подъемного моста, ведущего от кронверка в Петропавловскую крепость, стояла двухэтажная деревянная «Австерия четырех фрегатов» – трактир. На Троицкой площади высился деревянный собор и тянулся мазанкой Гостиный двор.

Некоторые дома, возводимые из кирпичей, строились так торопливо и непрочно, что могли с часу на час развалиться. Царевна Анна проезжала со своей спутницей по Невской набережной, лошадь шла прытко и под ее ногами вздрагивала зыбкая почва. С возведенной стены одного дома свалились два кирпича, и у Анны от удивления расширились глаза.

– Ведь развалится он! – невольно вскрикнула она и схватила свою спутницу за руку.

Та в ответ улыбнулась.

– Случается, что разваливаются, ваше высочество. В прошедший в авторник в австерии государь с одним голштинским купцом шибко спорились. Купец говорил: «Помните, – говорил, – мое слово, ваше величество, что когда-нибудь весь ваш город провалится…» Государь сперва рассмеялся, а потом даже рассердиться изволили. Хорошо, один голландский шкипер тому купцу-дураку свой пример приводил. У них-де, в Голландии, почитай, все на болоте живет, а стоит себе, не проваливается. И в Петербурге, мол, будет так. Да государь у них и сам видел такое, когда за морем бывал. Тому купцу в подряде велел отказать, глупой тварью его еще обозвали.

– Кого?

– А голштинца-то…

Просек, этих пока что воображаемых улиц, было немало. Через них по особо топким местам для переходов и переездов навалены жерди. На набережной Невы строго-настрого запрещалось строить дома деревянные. То же и на островах – Городском и Адмиралтейском. Высоким печным трубам голландской моды надлежало возвышаться над черепичными или дерновыми крышами, и только в местах, отдаленных от Невы, было разрешено ставить мазанки в два жилья, но непременно на каменном или кирпичном фундаменте.

Быстро ставились там деревянные и мазанковые дома, лавки, надворные постройки, но еще быстрее уничтожались они частыми пожарами в любое время года. Не помогали против огня меры – выносить из церкви иконы да обходить с крестным ходом вокруг пожарищ или бросать в огонь крашеные яйца, сбереженные от пасхальных дней. Градоначальством запрещалось топить летом домашние печи и бани, а также сидеть осенними и зимними вечерами с огнем. Потемнело на дворе – ложись спать, а в летнюю пору в Петербурге и ночью светло. Печи же предписывалось ставить в домах не на полу, а на каменной или кирпичной подстилке, трубы делать такой ширины, чтобы человеку пролезть; потолки настилать с глиной, а не одними бревнами; крыши крыть черепицей, гонтом или дерном, а не досками.

Петру особенно нравился способ крыть крыши гонтом, и образцы таких крыш выставлялись у городских застав, а особые мастера тут же обучали жителей, как делать гонтины. Для изготовления черепицы был поставлен завод, куда назначались работать поочередно многие из новоприбывших петербургских поселенцев, – черепичному делу можно в день или в два научиться.

Было объявлено градожителям, чтобы в поставленных домах они жили сами, а не отдавали их внаймы, а всем тем, у которых мошна тоща, велено было складываться для постройки дома с другими.

Большую заботу царь проявлял о Васильевском острове и старался поскорее застроить его. Обывателям, которым уже были отведены там места для поселения, запрещалось самовольно селиться в иных местах. Дома, находящиеся близко Невы, должны были выглядеть как можно наряднее, полагалось делать против них подъездные причалы, а перед самим домом улицу замостить, содержать в чистоте и порядке.

Не дозволялось выпускать на улицы коров, коз, свиней без пастухов, «понеже оная скотина, ходя по улицам и другим местам, портит дороги и деревья». Но скота было мало. Лишь у большого летнего огорода паслись на лугу коровы да за монатейным рядом у Мьи-реки тоскливо блеяли овцы. Не было ни бортьев, ни пасек, да и негде им быть. На березу или сосенку колючую пчеле не лететь, – разве что на тощие липки, посаженные вдоль Невской першпективной просеки.

Повседневную чистоту царь велел соблюдать на всех петербургских улицах, и, по первости, помня про строгий царев указ, касавшийся чистоты, было будто и ничего. Страха ради служители опасались среди бела дня выкинуть на какую-нибудь першпективную улицу дохлую кошку, собаку, забитую крысу или помоями из ведра прямо с крыльца плеснуть, но потом опять о порядке стало мало-помалу забываться. Кое-кого царь наказал, а после того повелел завести лошадей и при них работных людей из рекрутов, чтобы они каждодневно убирали с улиц всякую нечисть.

Но как ни заботился царь о соблюдении чистоты и порядка в своем «парадизе», а висела над ним ночами и днями болотная вонь, несло тухлой рыбой. Промокшие и продрогшие, неяркие зори вставали над Петербургом. Мгла и топь. Топь и мгла. Только в пору осенних заморозков, когда кочковато костенела земля, можно было безропотно отправляться по городу, не боясь увязнуть в грязи. А подует частый гость – гнилой ветер, все снова растает и снова гиблая, непролазная топь. Ветер укал, дождь лил, а при сырости начинались у градожителей повальные горловые нарывы, сыпные и брюшные горячки.