Тяпа, Борька и ракета - Баранова Марта Петровна - Страница 21

— И плутовка же ты, Кусачка! — укоризненно качает головой Василий Васильевич.

— Как, как? — переспрашивает командир запуска. — Кусачка? Почему же Кусачка? Такая смелая, веселая собаченция и — Кусачка?

Василий Васильевич не знает, что ответить. Его выручает Дронов.

— Видите ли, — говорит он, — Кусачка — это прежняя кличка. На самом деле ее зовут иначе… Отважная — вот как. Неплохо, не правда ли? Отважная!

Причуды славы

«Да здравствуют смелые и отважные разведчики! — скажут когда-нибудь люди, которые будут летать на Луну и Марс. — Спасибо вам, четвероногие астронавты! Вы взлетали в ракетах уже тогда, когда мир не знал еще первого спутника. Проверяли, рискуя своей жизнью, прочность кабин и скафандров, принимали на себя удары коварных сил, доверялись таинственной тишине невесомого состояния, похожего на сказку или сон, и иногда, уже приземлившись, долго ожидали, когда вас разыщет вертолет. А потом начиналось все сначала: тренировки — полет — тренировки. Каждый удар вашего сердца записан в большой и очень важной для человечества книге космической медицины. Из этих записей ученые вывели законы безопасного полета и вручили их космонавтам. Спасибо!»

Так размечтался Василий Васильевич, возвращаясь с ракетодрома в институт.

— Ну, друзья мои, — прервал его думы Дронов, — смотрю я на вас и вижу: вы еще совсем юнцы!

— Как это так? — удивилась Валя.

— Да очень просто, — пояснил Дронов. — Посмотрите внимательно друг на друга. Видите, у носа какие-то точечки? Вот в том-то и дело, дорогие мои юнцы! Это — веснушки. А это — весна! — И он показал в окно.

Они ехали на машине через залитый теплом и светом город. Мальчишки прыгали на тротуарах через лужи, в каждой из которых горел фонарь отраженного солнца. Все сверкало и искрилось вокруг людей, заставляя их жмуриться, а при взгляде на небо казалось, что какой-то лихой художник одним росчерком пера нарисовал черной тушью на ярко-синем фоне силуэты кранов.

Через полчаса врачи сидели перед профессором, и Дронов докладывал:

— Собаки дважды поднимались на высоту 212 километров. На активном участке полета пульс, дыхание, кровяное давление повышались. В период невесомости постепенно снижались, но медленнее, чем в лаборатории. Очевидно, невесомость удивила собак.

— Какие ваши замечания? — спросил профессор.

— Торможение при спуске, мне кажется, было не очень гладко. У нас даже почти нет записей — отказали приборы. Конструкторам надо улучшить систему спасения. Изобрели бы какие-нибудь воздушные рессоры, что ли. Или кабину «Ванька-встанька», которая не будет кувыркаться.

— Это их дело, что придумать, — сказал профессор. — Но ваши замечания полезны. Мы обязательно передадим конструкторам… Ссадин и кровоизлияний у собак не было?

— Всё в порядке. Вы знаете, — тут Дронов улыбнулся, — Кусачка оказалась молодцом. Мы решили даже переменить ей имя. Отважная! Как вы на это смотрите?

— Специального приказа по институту не будет, — шутливо заметил профессор, — но раз она заслужила — пожалуйста. Звучит, конечно, лучше. Даже для прессы любопытно. Сейчас, что ни день, являются корреспонденты: покажите им сестру Лайки, новую знаменитость. Прямо-таки не дают работать. Кстати, еще снимается фильм. Помогите, пожалуйста, оператору, вот хотя бы вы, Василий Васильевич.

Вскоре же после этого разговора Василия Васильевича разыскал незнакомец в желтой замшевой куртке и спортивной шапочке.

— Это вы приехали с ракетодрома? — спросил он. — Будем знакомы: оператор Кулик. Вы уже, наверное, слышали. Вы нам нужны, голубчик. Где ваши собачки? Вы, конечно, поможете нам.

В тоне этого человека была особая решительность. Даже своим вопросам он придавал такую подкупающую интонацию, что возражений быть не могло.

Елкин привел собак. Вчерашние пилоты с удовольствием выскочили во двор и побежали, обнюхивая деревья, углы дома, дорожки.

— Приятно работать с послушными животными, — говорил Кулик, возясь со своей кинокамерой. — Однажды в Ялте мне пришлось снимать обезьяну. Намучился. Обезьяна попалась очень капризная. Ее раздражало жужжание моего аппарата. Каждую секунду я ожидал, что вот-вот она откусит мне нос. А кусалась она свирепо. Настоящий бульдог!

— Я видел ваш фильм, — вспомнил Василий Васильевич. — Называется, если не ошибаюсь, «Рена в космосе»? Мне он нравится. В нем правильно дается представление о том, что обезьяны могут быть разведчиками космоса.

— Все это так, но с тех пор я не переношу обезьян, — доверительно сказал Кулик. — Хорошо, что у вас собачки! Ведь американцы тренируют и запускают обезьян?..

— Да, они предпочитают обезьян.

— Представляю, как им тяжело приходится, беднягам.

— Тренировать обезьян труднее, — подтвердил Елкин. — Чтобы измерить у обезьяны кровяное давление, надо посадить ее в клетку с подвижными стенками. Иначе переломает аппараты. И вы верно заметили, что это очень раздражительные и нервные животные. Бывали случаи, когда шимпанзе умирали от громкого гудка парохода.

— Наша медицина, — заключил оператор, — хорошо поступила, что выбрала других разведчиков. Прошу вас, позовите собачек!

Собаки послушно подбежали.

— Эта — Отважная, — представил врач, — а эта, черноухая, — Пальма.

— Будем знакомы, — сказал Кулик и поднял камеру. — Теперь так: они только что вернулись из полета домой. Что они делают? Прыгают от радости. Попросите их прыгать!

— Простите, — развел руками врач, — они же недрессированные. А потом, Отважная действительно прыгала, а Пальма долго приходила в себя и была ко всему безразлична.

— Нам нужны чувства! — твердо сказал Кулик. — Пусть лучше обе прыгают! Иначе фильм будет скучный. Помогите же нам, голубчик!

— Ну что ж, пожалуйста, — без воодушевления отозвался врач. — Кусачка, Пальма, ко мне!

— Кто тут Кусачка? — насторожился Кулик.

— Не обращайте внимания, — успокоил Василий Васильевич. — Это прежняя кличка Отважной. К новой она еще не привыкла.

Сперва собаки не понимали, что от них хотят, и в недоумении приподнимались на задних лапах. Потом они расшевелились, стали резвиться и прыгать, но, конечно, это было совсем не похоже на бешеную радость Кусачки, увидевшей зеленую траву. Оператор, видимо, тоже остался недоволен съемкой. Но он расхваливал милых животных, по-прежнему браня обезьян.

На другое утро Кулик ворвался к Елкину сияющий и закричал:

— Что же вы скрывали такое сокровище?! Здравствуйте, дорогой, здравствуйте. Это же кинозвезда! Понимаете?

— О ком вы? — не понял врач.

— Ну идемте, идемте! Организуйте с ней какую-нибудь тренировку! А я уж нажму на крупный план. Симпатии зрителей обеспечены!

Противиться его натиску было бесполезно. Он тянул за собой врача, как буксир лодку. И расписывал по пути свое открытие самыми яркими красками. Все же Василий Васильевич не догадывался, о ком идет речь, пока Кулик не остановился перед прыгавшей в клетке Козявкой.

— Вот, — сказал он торжественно, — она прославит кинокартину. Вглядитесь: разве она не кинозвезда? Могут ли быть тут возражения?

С этой минуты Кулик работал с подъемом. Он приходил в институт вместе с сотрудниками, как на службу, просил врачей делать свои дела и не обращать на него никакого внимания, а сам, конечно, всем мешал: ложился с камерой на пол или забирался под потолок, отыскивая оригинальную точку для съемки, потом просил убрать это, отодвинуть то и, если можно, присутствующим, кроме такого-то, выйти на минуту из лаборатории. На него не сердились: человек делал картину с душой.

Козявку он снимал чаще всех, словно искал в ее жеманстве неповторимого момента. Напрасно врачи говорили ему, что есть более достойные кандидатуры, что, по их мнению, героем картины должен быть весь дружный коллектив четвероногих астронавтов. Кулик решил твердо подарить миру новую кинозвезду со смазливой мордочкой и выразительным хвостом.