Тайна одной башни (сборник) - Зуб Валентин - Страница 62

Безбородько резко потянулся к карману, но с одной стороны Рыгор, а с другой Даликатный перехватили его руки:

— Спокойно, дядюшка!

Даликатный вытащил у него из кармана пистолет, передал через стол Стежке…

Уже в землянке разведчиков Безбородько признался, что он — Клепацкий. Настоящего же Безбородьку, честного коммуниста, руководителя подпольной группы в деревне, немцы расстреляли. К моменту побега из-под расстрела, который им специально устроили немцы, Радкевич, напарник, уже знал его, Клепацкого, как Безбородько. Кличка второго шпиона — Пиявка. Где он Клепацкий не знал, а может быть, но хотел говорить. Он сидел бледный как полотно. Даже глаза побелели. Таких глаз Толя никогда еще не видел. Как у вареной рыбы.

В землянке был уже и дядька Антон. Ему рассказали обо всем Рыгор и Малюжиц. Дядьку Антона так и передернуло, когда он припомнил, что стоял с этим гадом целую ночь в секрете. Преодолевая отвращение, он стал извлекать из памяти подробности. Как с вечера задождило, как этот мнимый Безбородько говорил, что не худо бы перебраться в бригаду — масштаб побольше, а он, Антон, ему возражал: никакой, мол, разницы, где воевать. Вспомнил, как по дороге напарник старательно обходил мокрые места, говоря, что в такой грязюке можно и каблуки потерять. А грязи-то настоящей не было, чуть-чуть примочило. Тогда еще дядьке Антону подумалось: "Ишь ты его, хочет в бригаду, там, думает, к геройству ближе, а сапоги жалеет".

Припомнив все это, он шагнул к Клепацкому:

— А ну, сбрасывай сапоги!

Помог стащить. Оторвали каблуки. Так и есть! В одном из них, в левом, нашли пакетик с ядом.

Сам не свой Толя вышел на свежий воздух. "Как же так? Как же так?! взволнованно думал он. — Я же с ним вместе пришел в отряд. Все подумают, что и я такой же".

Ноги стали как ватные, и он присел на скамейку. Внутри все колотилось. "Как же так?!" Мысли набегали одна на другую и никак не могли связаться воедино. Но в этом душевном разладе выстраивалось уже что-то цельное, определенное: не так все просто в жизни, как ему думалось. А может, и не думалось — казалось, хотелось, чтобы было просто. И все его обиды выглядели теперь такими мелкими, что при воспоминании о них комок подступил к горлу, и Толя готов был тихонько заплакать.

"Чего ты пришел в партизаны? — вопрошал кто-то другой, сидевший внутри его. — Убить черного немца, которого видел во сне, или бороться каждую минуту, каждый час? Бороться! Вон хлопцы, которых ты изо дня в день видишь, делают то, что велят командиры или обстоятельства. И все люди как люди. А ты?.. "

Клепацкого увели. Из землянки вышел дядька Антон, сел рядом с Толей, заговорил:

— Вот так, брат, в нашем деле: доверяй, но проверяй. И ко всему прислушивайся, приглядывайся, все запоминай. Размышляй обо всем. Хорошим солдатом сразу не станешь. А постепенно, помаленьку. Это как дважды два четыре.

Кто знает, откуда ведет начало старая солдатская поговорка: нуля дура, а штык — молодец? С тех, видно, пор, когда больше надеялись на солдатскую силушку да на штык. Наверное, так оно и есть, коль пошла гулять такая поговорка. Потому что пуля и в самом деле — дура: выстрелить, иначе говоря, выпустить ее из ствола может и слабый, и раненый, и вообще ребенок. Конечно, на войне никто не заговорен от пули. Она не спрашивает: кто ты и что ты, чей и откуда? И так испокон веков. Иное дело — не нарваться на дурацкую пулю. Правда, и тут не может быть точных, на любой случай, советов или уроков, потому что разные бывают обстоятельства. Важно не растеряться в этих обстоятельствах, не подвести ни себя, ни других. Стараться не подвести, не потерять сгоряча головы, найти единственно правильное решение, пусть даже на первый взгляд и неожиданное.

Если начальник штаба и комиссар хотели отправить Толю на Большую землю, подальше от войны, то дядька Антон оберегал его от пули иными способами. Он больше налегал на рассказ, на отеческое поучение. По возрасту он был старше других разведчиков, и его думки-поучения принимались как нечто само собой разумеющееся.

Остальные же хлопцы больше учили Толю личным примером. Хотя сами они об этом не догадывались, как не догадывался и Толя. Просто каждый случай был по-своему поучительным и не проходил даром.

… Незадолго до того, как лечь зиме, от связной из Черневичей пришло сообщение, что у них в деревне объявился некий чудак, набивавшийся к одной молодице в примы. Бойкий, разговорчивый. Молодица его не приняла. А ему хоть бы хны — пошел в соседнюю деревню с той же песней: возьмите в примы. С чего бы это ему приспичило? И почему мужику безразлично, где определиться примаком?

Не тот ли это Пиявка, о котором говорил Клепацкий? С его слов на допросе в бригаде было известие, что Пиявка именно такой — разговорчивый да бойкий. Других характерных примет Клепацкий не запомнил — человек как человек.

Все разведчики были в отлучке, и Петро взял с собой Толю. Погода стояла — ни осень, ни зима. Похлюпали по мокрому снегу…

К Черневичам подошли, когда уже изрядно стемнело. Постояли в кустах перед огородами, прислушались. Было тихо. И снопик льна виднелся из оконца под стрехой хаты, где жила связная. Хата была недалеко, и Стежка с Толей рассмотрели в серых сумерках снопик — сигнал, что все в порядке. Но Стежку почему-то брали сомнения, что-то его беспокоило. Может быть, то, что из труб над каждой хатой тянулся дым. А возможно, какая-то неестественная тишина.

Двинулись дальше. Осторожно, крадучись.

Не доходя до хлева, заметили стожок. Возле него кто-то шевелился. Похоже, набирал сено в резвины. Не та ли самая девушка-связная?

Приблизились к стожку. Так и есть: кто-то шуршал сеном, набивая резвины.

"Зря волновался", — подумал Петро Стежка и вышел из-за стожка. Обхватил руками темную фигуру. Диск его автомата уткнулся в грудь человеку.

— А моя ж ты Ганулечка!

Человек, видно, опешил. На какое-то мгновение опешил от неожиданности и Стежка. Опустил руки. От него, как-то смешно раскорячившись, отходил… немец. Стежка услышал, как в хлеву всхрапнула лошадь, словно поперхнулась, а во дворе заметил силуэт фуры.

Они с Толей уже добежали до кустов, когда в деревне началась стрельба. Палили всю ночь. Из автоматов, из пулеметов. В небе то и дело вспыхивали ракеты. Это длилось до самого утра.

Где-то к полудню на опушку леса пришла связная. На условленное место, куда приходила уже не раз. Там ее ждали Петро Стежка и Толя.

Она и рассказала, что под вечер вошла в деревню какая-то разбитая на фронте немецкая часть. Все злые, мокрые. Приказали топить печи, чтобы просушиться. Снопик она не успела убрать, не было возможности. А тут ввалился в хату старый, "тотальный" немец да как заорет: "Партизан!" И пошло. Повыбивали стекла в окнах, выставили наружу автоматы и пулеметы и пуляли в белый свет остаток ночи, отгоняя страх. Ну, это Стежка с Толей слышали и сами. А связная, как будто в обиде на Стежку, сказала: "Жаль, что не ты тому немцу подштанники стирал…"

В отряде, когда хлопцы спросили у своего командира, почему он не придушил врага там же, у стожка, тот ответил: "Тогда мы с Толей не успели бы отбежать. А деревню с жителями сожгли бы точно".

… В другой раз, уже в трескучие морозы, возвращались на санях из Лугани Рыгор, Даликатный и Толя. Там сделали все, что положено — передали мины своим людям, работавшим на электростанции. Электростанцию взорвали спустя несколько дней. А тогда они, партизаны, чуть не влипли.

На выезде из города был пост: неподалеку от дороги стояло деревянное здание караулки, а ближе к обочине — что-то вроде огромного шкафа без дверок. Из этого шкафа и вышел им навстречу часовой. В соломенных гамашах, обутых поверх сапог. Для тепла.

Даликатный лежал под дерюгой, накрытый до самых глаз. Толя сидел рядом с ним, а Рыгор — в передке.