Голова античной богини - Дворкин Илья Львович - Страница 29

Жекете сперва упирался — он вообще был странный какой-то, не похожий на себя, напряжённый весь. И ещё словно ему всё равно — будь что будет. Но Витя прикрикнула на него, и он покорно стал первым Витиным пациентом. И Витя была благодарна ему за это, она мгновенно простила, ему все его дурацкие выходки и словечки. Она отважно приступила к врачеванию. Первым делом заставила его снять с себя остатки рубахи.

Федька всё так же покорно выполнил приказание. Витя мимолётно пожалела его — вокруг всё пропитано солнцем, а тут человек белый, как сметана, словно прячется от него. Удивительно! Но все эти мысли промелькнули и не задержались: предстояло главное — лечить человека.

Витя, как её учили, протёрла ссадины и царапины перекисью, та запузырилась, а Федька взвыл от боли, но тут же умолк, закусил губу. Он терпел изо всех сил. Но когда Витя принялась мазать зелёнкой, терпение его кончилось, и Жекете заорал так, что все обернулись. Витя дула на царапины и приговаривала:

— Ну, потерпи, Феденька, потерпи. Ты же мужчина! Сейчас всё кончится и будет не больно. Я точно знаю. Знаю, что пройдёт. Сейчас вот перестанет жечь. Ты же мне веришь, Жекете? Честное пионерское, пройдёт.

Она видела, что Федьке очень больно, но он перестал извиваться и вновь закусил губу, да так сильно, что по подбородку медленно скатились две алые капельки крови.

Витя знала, как это больно. В прошлом году маме удалось выкроить две недели отпуска, и они провели его в Крыму, в поразительно красивом местечке под названием Новый Свет. Там Витя, ныряя, ободрала плечо и ногу об острые ракушки мидии, и мама безжалостно вымазала её зелёнкой. Витя помнила, как она орала от боли. Потому и понимала Федьку прекрасно — её царапины по сравнению с его были просто пустяком.

— Уважаю, — сказала Витя, и Жекете улыбнулся во весь щербатый рот. Она знала, что через несколько минут всё пройдёт.

Федька сделался похожим на тигра. Только у тигра полосы чёрные, а у Жекете — зелёные и не поперёк боков, а вдоль. Глядеть на него без смеха было сверх человеческих сил. Все покатывались со смеху. Даже Витя не удержалась, разглядев дело рук своих, фыркнула несколько раз.

— И ты… — печально сказал Федька.

Он опустил голову, замолчал. Вите стало стыдно. Только-только собралась она шепнуть Федьке что-нибудь хорошее, доброе, как он опередил её и громко сказал слова невероятные, ужасные, которым не хотелось, просто невозможно было поверить.

— Это я украл голову, — сказал Жекете. И чуточку потише: — Она такая красивая… — И совсем уж тихо, чуть ли не шёпотом, одной только Вите: — Она взаправду немного похожа на тебя. Тут этот дурак Андрюха прав. Я её хорошо рассмотрел.

Говоря эти слова, он ещё больше опустил голову, съёжился, словно ожидал удара. Витя схватила его за плечи, потрясла, Жекете так легко качнулся, будто костей у него не было вовсе.

— Федька! Федька, скажи, что это неправда! — быстро прошептала Витя и приложила ладони к пылающим щекам. — Ну, скажи же!

— Правда, — уныло ответил Федька.

— Да ты… ты понимаешь, что натворил? — с ужасом спросила Витя. — Ты понимаешь?!

Жекете печально усмехнулся:

— Что ж я, по уши деревянный — не понимать. Потому и пришёл. Я принести её хотел. Положить на место… Но он меня поймал и так отметелил — во! — Он показал на своё лицо, — А потом запер в чулан.

Олег и Сергей бросились к Федьке, но путь им преградил кряжистый, как старый еловый пень, Семёныч.

— Погодь, ребята! Тут разобраться надо. Парень ведь сам пришёл, не убегает, не прячется.

Он обернулся к Жекете.

— Кто это тебя так разукрасил? — спокойно спросил Семёныч.

— Батя, — с трудом выдавил Федька-Жекете, — его заставил кто-то. Он кого-то боится смертно, даже кричит ночью. А так бы ему и в голову не пришло. Он сказал, что тому человеку только эту… копию надо снять с головы, а потом, говорит, на место положишь, и не дал… — Жекете стукнул себя кулаком в узкую грудь. — А вообще-то мой батя никого! Никого не боится! Чес-слово, никого! — выкрикнул он, и в голосе его были слёзы.

— Ладно, ладно… Ерой твой батя — пацана послал… — проворчал Семёныч.

— Да я же тут всё знаю, я же работаю тут, а бате никак! — воскликнул Жекете, и столько было в голосе его искренности, столько убеждённости в правоте отца — хоть руками разведи!

— А дальше что было? — стараясь быть спокойным, сквозь зубы спросил Олег. — Дальше что сделал твой бесстрашный батя?

Федька был так взволнован, что даже не заметил насмешки в словах Олега.

— А дальше… дальше я на эту голову всю ночь глядел: уж больно она красивая и древняя — жуть. И ещё думал: а вдруг её тот тип испортит, когда копию снимать будет… — Жекете всхлипнул. — Я её в сумку запихал, под утро уже, думал — отнесу назад. Никто и не хватится. А он, батя, проснулся. Ну и выдал мне. Я его ещё таким не видал. В чулан меня затолкал и под замок. — Федька показал изрезанные руки и спину. — Окошко маленькое, — пояснил он. — А под живот я штаны подложил, — с гордостью изобретателя добавил Жекете.

— Да на кой дьявол твоему бесстрашному бате копия эта?! — рявкнул Семёныч.

— Не знаю, это не ему, — сник Жекете, — здорово он кого-то боится. Ей-богу, он таким никогда ещё не был. Даже страшно… Ходит вот уже несколько дней сам не свой, лютый, просто дикий хищник какой-то. И чуть поперёк ему — по шее, по шее… А уж сегодня… Хоть из дому беги…

Федька заплакал, размазывая зелёнку по лицу. От прежней его нахальной расхлябанности, кривой усмешки — мол, все-то вы дураки, один я всё знаю, — от этой противной отмашки рукой — нашли, мол, кому приказывать, — ни следа не осталось, испарилось, словно и не было.

Перед Витей стоял перепуганный человек. И даром что он на несколько лет старше, но мальчишке этому страшно, и отца жалко, и совесть вроде у него проснулась. Впервые Витя разглядела, что слишком узки его плечи, слишком тонка шея, слишком перепуганные глаза.

И она поняла, что и ест он не досыта, и лупцуют его дома за дело и без дела — какая прихоть придёт в голову его «бесстрашному бате».

Витя никогда не принимала Жекете всерьёз, иногда злилась на него и его глупые выходки, а тут разглядела вдруг, что это за человек. И человек не больно-то счастливый. Особенно по сравнению с ней, у которой есть отец и мама. Она любит их, гордится ими. И ещё — это был первый её пациент.

— Так вот что, Федька, иди-ка в мазанку и полежи там, отдохни. Только на животе, — строгим докторским голосом сказала Витя, — и если сможешь, поспи.

И Жекете послушно поплёлся в дом.

— Ты у него хоть адрес спроси! — крикнул Сергей.

— Знаем, — коротко ответила Витя.

— Вот дают эти современные дети! Всё-то им известно! — покачал головой Семёныч.

Витя знала, где искать пропажу, она всё поняла и собиралась сообщить об этом остальным. Она уже и рот раскрыла, но вдруг услышала тонкий, тихий свист. Она подняла голову и увидела Андрюху. «Наконец-то явился», — сердито подумала Витя.

Андрюха сидел, сложив по-турецки ноги, на своём излюбленном месте — на крыше мазанки — и, прикладывая палец к губам, строил ей страшные рожи.

Младенец и тот поймёт — молчи, мол.

Витя погрозила ему кулаком, а он поманил её пальцем и спрыгнул по другую сторону домика, где не было возбуждённых людей из экспедиции.

Витя помедлила немного, чтоб не задавался, и пошла к Андрюхе. «Интересно, что ещё придумал этот медлительный тип», — подумала она.

Витя встретила Андрюху там, где и предполагала. Он сидел в густых зарослях будяка и о чём-то сосредоточенно думал. Обычно он это делал, обхватив руками ноги и положив подбородок на колени.

— Ну что, мыслитель? — сердито начала Витя. — Ты почему вёл себя так странно на крыше? Ты думаешь, если…

Андрей снова приложил палец к губам, и Витя умолкла.

— Вот что. Мы должны добыть эту голову сами, — сказал он. И голос у него был такой решительный, что Витя поневоле притихла.

— Мы знаем, где она находится, — раз, а этот твой лохматый даже представить себе не может, что Жекете придёт к нам, — два, а в-третьих, наши отцы, когда им по двенадцать было, не такие штуки проделывали. Мне-то батя кое-что рассказывал. Ты думаешь, меня не было, а я всё время был, пока вы тут суетились. Только вы меня не заметили.