Сочинский вариант - Михеев Михаил Петрович - Страница 2

Пока мои гости поднимались на четвертый этаж, я успела достать и протереть стаканы — бокалов ни у меня, ни у Петра Иваныча не было; стаканы составила на подносик вместе с хрустальной вазой (единственный наш предмет изящной сервировки подарили Петру Иванычу к какому-то дню рождения). Ваза предназначалась для пирожных, которые тоже должны быть в портфеле — полковник держался стандартных представлений о женских вкусах. Лично я сладости не любила, но не считала нужным сообщать об этом. Правда, на этот раз я приятно ошиблась, вместо пирожных в портфеле оказались груши. И, конечно, бутылка шампанского.

Полковник видел меня в больнице всего день назад, но заметил, что в домашней обстановке я выгляжу куда лучше. Борис Борисович даже поцеловал меня в щеку,— полковник сказал, что занесет это действие в разряд служебных мероприятий.

Я принимала гостей в своей комнате, застелив старенький письменный стол скатертью, которую стащила со стола из комнаты того же Петра Иваныча, свою я так и не удосужилась завести.

Вероятно, шампанское согрелось в машине, да еще взболталось по дороге; когда Борис Борисович освободил пробку, она вылетела со звуком пистолетного выстрела. Я даже вздрогнула от неожиданности, хотя в свое время выстрелов наслушалась предостаточно. Видимо, нервы мои пока еще не пришли в норму.

— Ты, Борис Борисович, поосторожнее с пробками-то,— сказал полковник. — Мой приятель, майор от авиации, вот так же под Новый год открывал бутылку, а пробка и угоди ему в глаз. И что ты думаешь, пришлось заказывать стеклянный.

— Так сразу и стеклянный?— усомнился Борис Борисович.

— Представь себе. Войну прошел. Сколько смертей его миновало, а глаз за столом потерял. И не смешно. Какой там смех, комиссовали его после Нового года. В гражданскую оборону работать перешёл. Вот тебе и пробка!… Ну, Евгения Сергеевна, доброго вам здоровья!

Груши были на редкость вкусными и сочными пришлось достать бумажные салфетки.

— Отличные груши!— похвалила я.— Неужели из магазина?

— Где там! На рынок с Борисом Борисовичем ездили. Я выбирать не умею, он и покупал. Торговался даже… Ты обратил внимание, Борис Борисович, когда тебе тот черноглазый красавец сдачу отсчитывал, какую папушу денег из кармана вытащил? С подушку добрую. Ох-хо-хо! Не доходят руки у наших снабженцев, чтобы такие груши в магазин привезли.

— Руки у них доходят,— заметил Борис Борисович,— вот груши до нас не доходят.

Полковник Приходько долго и старательно — слишком долго и слишком старательно — вытирал пальцы салфеткой. Борис Борисович уже не улыбался, а как-то выжидающе на него поглядывал. Пауза затянулась, я забеспокоилась.

— Неприятности какие-то?

Полковник скатал салфетку, положил на стол!

— Есть немножко.

— А что случилось?

— Ваш бухгалтер сбежал.

— Как сбежал?

— Очень просто, как обычно бегут. Там же, в Ачинске, где с поезда сняли, там и сбежал. Так уж ему повезло. Сначала нам повезло, что сразу задержали: проводник на него наткнулся. Без билета, без документов — сообщил о нем в милицию. А в милиции уже наш запрос лежал. Словесный портрет. Ну, Башкова к нам и решили отвезти. Дело ночью было. И надо же, пьяный шофер на ЗИЛе в милицейский «газик» врезался. Шофера и конвойного помяло, а вашему бухгалтеру хоть бы что. Когда люди подбежали — его и след простыл. Мало того, он успел у конвойного деньги из кармана вытащить, зарплату тот как раз получил. Да еще его пистолет с собой прихватил.

— Вот пистолет-то ему совсем не нужен.

— Конечно, не нужен. Что, он нас напугать думает? Не видали мы пистолетов. Вот, старый уже, а глупый.

— Давно сбежал?

— Той же ночью, как задержали. Неделю тому назад.

— Мне ничего не сказали.

— Расстраивать вас не хотел попусту… Да вы не огорчайтесь, Евгения Сергеевна, не пропали ваши хлопоты даром. Воровскую «фирму» всю задержали — вам спасибо! И бухгалтера найдем, куда он от нас денется.

— Трудно будет искать.

— Труднее, согласен. Осторожнее станет.

— Почему он в Ачинск побежал, может, у него кто там есть?

— Посмотрели его личное дело, поспрашивали — вроде бы никого нет. Сунулся в первый попавшийся поезд. Борис Борисович его делом занимался, проверял.

Борис Борисович кивнул молча. Как обычно, он сидел тихий, безучастный вроде, но я знала, что он все слышал, и память у него была, как у электронно-счетной машины. Возможно, за эти качества и держал его при себе полковник Приходько.

— С юга он, с Кубани,— сказал Борис Борисович.— На ачинский поезд мог случайно заскочить. Торопился очень.

— Торопился,— согласился полковник.— Даже домой за деньгами не зашел. Понимал, что по его следу уже идут.

— В Новосибирске с пятидесятого года живет,— продолжал Борис Борисович.— И знакомые у него все здешние, местные, знают его.

— На юг ездил частенько.

— А чего было не ездить,— вставил полковник.— Деньги были, холостой, одинокий.

— Ну, не всегда одинокий,— сказала я.

Полковник покосился на меня:

— Само собой — не всегда. Но с женой развелся, говорят, лет десять тому назад.

— Шесть лет,— сказал Борис Борисович.

— Жену его я знаю,— сказала я.— Тоже на юге живет. Она сюда к Петру Иванычу приезжала. Она же бывшая жена Петра Иваныча.

— Скажи-ка!— удивился полковник.— Мало того, что он в государственный карман забраться сумел, он другой рукой еще чужую жену увел. Ну, ловкач! А чего ей с ним не пожилось, не говорила?

— Сказала, что ушла от него сама. По моральным соображениям.

— По моральным?

— Женщины!— пояснил Борис Борисович.— Говорили, что покойная Бессонова его любовницей была.

Тут уж удивилась и я:

— Разве? Ведь у нее жених был.

— Так это еще до того.

Я вспомнила Валюту, и мне не хотелось верить. Такого поворота я не ожидала. Здесь было над чем подумать. Полковник только вздохнул молча, не глядя на меня.

— Деньги!— произнес Борис Борисович.— Приучила девчонку Аллахова к деньгам, приохотила. А денег у Башкова, видимо, было много.

Я и верила, и не верила. Полковник перебил мои размышления:

— Я на него пока гласный розыск не объявил. Тем более, что фотография у нас старая, из личного дела. А там он еще с усами снят.

— Усов у него уже нет,— сказала я.

— Я попросил нашего фотографа его «побрить». Покажи, Борис Борисович, что получилось. Похож?

Я пригляделась к фотографии:

— Весьма приблизительно. Сейчас он совсем не такой. Думаю, трудно будет тому, кто его в глаза не видел, по этой фотографии распознать.

— Трудно, значит? Что ж, другой у нас пока нет. Вот я и не вывешиваю. Пугать Башкова заранее не хочу.

— А он здесь, думаете?

— Если он даже прятаться собрался, паспорт ему новый нужен. А здесь кое-кто из друзей-приятелей еще на свободе, помогут. Хотя бы этот… директор ателье.

— Саввушкин,— подсказал Борис Борисович.

— Вот, этот самый. У него тоже рыльце в пуху,

— Саввушкина не взяли?

— Пока бегает. Нет у нас против него явных улик. Одна накладная липовая и боле ничего. Он пока у нас как свидетель проходит. Если Аллахова молчать будет, мы к Саввушкину не подберемся.

— А она молчит?

— Не то, чтобы совсем молчит, но и ничего серьезного не говорит. Опытная… Так, по мелочам признается. И то, когда носом ткнут. «Ах, я же совсем забыла!» Актриса, куда там. А время идет. Чувствую, что у прокурора продления срока следствия просить придется. А что я могу? Два ревизора днем и ночью сидят, бумажки перебирают. А их там… Да еще уничтожено много… Как в потёмках, ощупью действуем.

— А если не найдете?

— Вы мне этого слова и не говорите. Вот, ей-богу, если бы Башков к нам пришел, да рассказывать начал — мужчина, все-таки, я на мужчин больше надеюсь, я бы на него первый ходатайство написал. Учитывая, мол, добровольное признание…

— А как же Бессонова?

Здесь полковник задумчиво посмотрел на меня.

Я понимала его. Мой начальник мыслил профессионально и заключения свои делал только на основании бесспорных фактов. А фактов, прямо уличающих Башкова в смерти Бессоновой, ни у следователя, ни у полковника Приходько — да и у меня тоже — не было.