Ваш выход, рыцарь Вешковская! (СИ) - Саринова Елена - Страница 13

— Пока… да. Основные моменты не искажены.

— Ага… — и, набрав в грудь воздуха, выдохнула. — Ну, а раз так, остается один лишь Велиар. Весьма опасен именно в разжигании тупой ненависти, однако сам себя считает эстетом. Отсюда две любимые оболочки: ангел небесной красоты и черный медведь с огненно-красной мордой и торчащими ушами… Глеб, обе эти личины он нам продемонстрировал. И еще…

— Что именно? — нахмурясь, уточнил некромант.

— Запах. Я почуяла его запах, пока он меня изучал. Он мне тогда показался абсурдным, но, потом я много литературы и здесь, в дедовской библиотеке, пересмотрела и маму просила мои конспекты перенести. Велиар, кроме таланта в разжигании войн, известен своим сладкоречием. Он очень любит вмешиваться в дела «сильных мира», а там без такого таланта — никак… Глеб, у него из медвежьей пасти несло цедрой апельсина и медом. Ни один демон из перечисленных больше так не «воняет»… Или я не права?

— Про запах ты мне не говорила, — прозвучало даже с претензией.

— Да потому что, я повторяю: он мне абсурдным тогда показался. Не тем вся знакомая мне нечисть и нежить несет. А уж потом я…

— Получается, все же, Велиар. Ну, я, впрочем, так и предполагал, — Глеб встал со стула и снова на него упал. — Агата, у меня к тебе просьба будет. Я, в принципе, за этим сюда и…

— А кто б сомневался, — глядя на него, нервно хмыкнула я.

— Не лезь в это дело.

Вот это… заявление:

— Ты знаешь, у меня на отпуск другие планы были.

— Другие планы? — прищурился некромант. — Это — хорошо. Потому что и без тебя есть, кому загадки разгадывать.

— Кому, например?

— Да хоть твоей собственной конторе.

— А какое к ней имеешь отношение ты? Ты ведь на Главного канцлера Ладмении работаешь?

— А вот это уж, точно, не твое дело, — постучал себя по коленям Глеб.

— Ну, хорошо. А можно, чисто для профессионального роста поинтересоваться: чем этого монстра можно завалить? Ведь, по силе он равен, разве что, Вельзевулу, а опыта «общения» с ним на Алантаре до сих пор нет. Его еще на нашей общей прародине обратно вниз затолкали. И, исходя из курса демонологии, уж точно, не аланты.

— Не аланты, точно, — с расстановкой повторил мой бывший начальник. — Но, это тоже вне служебных полномочий обычного рыцаря Прокурата, — и снова покинул стул. — Агата, а ты знаешь, кто такие «балансии»?

— В общем-то, да, — удивленно воззрилась я на мужчину. — Эти милые полукровки, как раз — мой уровень. А причем здесь они?

— Да так, — скривился Глеб, глядя мимо в окно. — Вспомнились что-то. Балансии всегда появляются на свет, когда в них возникает нужда, и поддерживают природное равновесие. Как противовес стихии… Ты меня поняла?.. А вообще, пора мне. Пойду к твоим очаровательным дамам прощаться. А ты лечись давай: дыши правильно и нюхай целебные цветочки… Агата, а может, все-таки, вернешься ко мне?

— Ну, маршрут до тинаррских степей ты уже знаешь. Так что…

— Агаточка! — вот смелая женщина, моя тетя Гортензия. — Там мать твоя нарисовалась. И мы все вместе тебя… уф-ф, ждем… Агаточка?

Я, оторвавшись от перил, в два шага обогнула дедовскую трубу и шлепнулась на край люка с откинутой в сторону крышкой. Как раз напротив торчащей в нем тетки:

— Тетя Гортензия, а может, сюда, ко мне? Я вам такую красоту покажу.

— Что ты, что ты?! — шустро отпрянула та. — Да ни в жизнь! Ни ногой! Да пусть хоть алантской магией это место за тросы к небу подвяжут.

— Ну, это вы на себя наговариваете. Ведь, раньше блажили мне лишь с третьего этажа. Потом — с четвертого. А сейчас — вон какой прогресс!

— Да ну тебя!

— А у меня тогда предложение: вы ментальным каналом умеете пользоваться? Мысленным?

— Ну, мыслей у меня всегда полно. Творческих идей и…

— Это другое: обычный разговор между двумя, но, про себя, — и добавила с секретным прищуром. — Прокуратская разработка.

— А-а.

— Ну-у?

— А если вот я, например, нечаянно ляпну не для твоих уше… мозг… головы?

— Я услышу только то, что вы мне позволите. И лишь произнесенное в радиусе не больше десяти миль… Точно. Стоит лишь специальное свое согласие на ментальную связь с другим магом дать.

А вот про то, что «некоторые» и после запрета туда вторгаются, я тете Гортензии не сказала. Хотя, впрочем, и она ломалась недолго:

— «Агаточка?», — шепотом мне в голову.

— «Ага-а?», — аналогично ей.

— «О-ой… Кхе-кхе… Так, я зачем пришла-то? Мать твоя нарисовалась, не сотрешь… И опять будет носом своим столичным водить — пыль с полок нюхать и на Нинульчика моего коситься. А потом…»

— Тетя Гортензия.

— Ой!

— Ну, в общем… работайте над техникой. Работайте.

— Ага… Агаточка, — с помидорными, как и атласный бант на воротнике щеками…

А мама моя действительно, «нарисовалась». Яркими разноцветными узорами на парадном зеленом платье, и длиннющими бусами из прозрачного горного хрусталя. Хоть сейчас к живописцу и — на портрет. Однако истинные причины данного антуража выяснились очень скоро:

— Я к вам прямо с утра собиралась, — важно огласилась она, сидя в кресле и накручивая бусы на пальчик. — Да были дела, — быстрый взгляд в сторону и на меня.

Я — передернулась и насторожилась. Тетя Гортензия продолжила брякать на каминной полке передвигаемыми за тряпкой статуэтками (и сдалась ей эта пыль?):

— И какие же у тебя, мама, были «дела»?

— А, сначала отца твоего провожала и встречала — у них на службе конференция была, и он на ней выступал. Сильно так волновался. А, потом… Доча, я с Софико в ресторанчике на нашем углу встречалась.

— Да что ты?

— А что? — вскинулась та. — Подумаешь… Агата, ну, разве то плохо? Мы с ней столько вместе пережили, пока ты моталась по своей страшной Бередне.

— Ма-ма, — и тишина. Только слышно, как за окном у дровенника Нинон самовар сапогом раздувает: а-апф, а-апф, а-ап… — Мама, а, знаешь… делай, что хочешь. И дружи, с кем захочешь. Только я тут совершенно теперь…

— Не причем?

— Так точно.

— Да как же Агата, «не причем», когда мы с ней только о тебе и говорим все эти годы?

— Ну, у «подруг» много других тем должно быть. О семье, например.

— О семье?

— Рецептиками там разными обмениваться. По магазинам вместе…

— Агата, не ёрничай, я тебя умоляю. Софико, если уж на то пошло, единственной тогда настаивала на том, чтоб тебе все рассказать. И даже на этой почве с Ником вдрызг разругалась. А Ник потом — с Годардом, за то, что тот ЕЙ все рассказал. А на твоем дне рождения изо всех сил крепилась, чтоб праздник тебе не испортить. Вот такая была история. А ты…

— А я его взяла и сама… испортила, — продолжила, уставясь прямо перед собой и… — Ладно. Как она поживает?

Вот, если б мама моя в тот момент не сжимала пальцами кресельные борта, то, непременно бы воспарила. Но, просияла, точно:

— Софико?!.. Ой, они с Годардом той же осенью поженились. И теперь у них уже двое детишек. Замечательные такие: мальчик и девочка младшенькой. Она к нам в гости с ними иногда заглядывает и я… В общем, все у них… у нее хорошо. А Годард, — и отчаянный взгляд на меня. — пять лет в Прокурате, в одиннадцатой комтурии прослужил и после ранения на Склочных болотах вышел в отставку. А теперь — вместе с твоим отцом, в главной канцелярии, только в соседних отделах. Госстатистикой занимается, — отбарабанила и выдохнула. — Доча…

— Что?

— Софико очень хотела с тобой… Встретились бы вы с ней?

— Мама, не так всё скоро.

— Но, ты же мне обещаешь?

— Я обещаю подумать.

— Но, доча!

— Голубцы с плиты сняты. Прошу всех ужинать на веранду!

— «Вот Нинульчик мой — всегда молодец! Всегда вовремя».

И я вот даже сейчас не знаю: мне ли данный восторг предназначался… Тысь моя майка…

Когда живешь с такими родственниками, как мои, «многодеятельными» и «многогранными», польза и вред — всегда на одной узкой «полке последствий». Тут главное — уметь, извлекая одно, не задеть то, что лежит по соседству. Тонкое мастерство. Жаль, что двенадцать лет в учебном корпусе Прокурата и семь «беспризорных» береднянских, такому искусству не обучили. Пришлось наверстывать.