Ваш выход, рыцарь Вешковская! (СИ) - Саринова Елена - Страница 11

— Кадет Вешковская! Долго вы будете отлынивать от состязания?!

Прищуренный взгляд вечно смеющихся, гранитно-серых глаз. А русые волосы треплются на ветру. Тренировочный меч в руке, облаченной в обрезанную до пальцев перчатку, выписал в воздухе руну. О-о, значение ее я знала прекрасно: «защита».

— Кадет Подугор, вы — хвастун! И-и…

— Агата, хватит тянуть время. Или сразу сдавайся.

— Ну, уж — нет! — и сделала первый рывок.

Хотя, он всегда дрался лучше. Зато «личины» мои выходили куда эффективней. Я даже умудрилась однажды, накинув «облик» Ксю, сдать за нее экзамен. Правда, проходил он не в нашем родном корпусе, защищенном от «кадетских финтов», а на университетской кафедре педагога. Но, зато педагогом тем был алант.

— Бей и сразу корпус — в защиту!.. Бей!.. Бей! Закрывайся!

— Ого!

Ник, отпрыгнув, позволил себе смешок:

— Ха-х! А ты быстро учишься. Так я, пожалуй, проспорю.

— Ах, сударь, — сдула я наглую прядь со лба. — На то уповаю, — и снова ринулась в бой.

— Ну, уж — нет! — лязг металла об металл. И мой меч боком — в траву. Я лишь взглядом его проводила:

— Это — как?

— «Вертушка». Мой личный прием. Закручиваешь своим мечом меч противника и ребром выбиваешь, — и, воткнув в землю свой, подошел вплотную ко мне. — Я тебя потом научу… Ну что, кадет Вешковская?

— Что, кадет Подугор? — снова эта наглая прядь на глаза. Все из-за нее, но… подумаешь.

— Я так думаю, — пальцами мои волосы за ухо. — Раз прием мой был неожиданным, то и счет наш… «ничья».

— А это значит?

— Мы все равно с тобою целуемся.

— Решение мудрое. Совершенно согласна, — сама запустила я пальцы в русые волосы Ника. И притянула к себе.

— Агата, — обхватил он меня руками.

— Ага?

— Закрой глаза.

— Нет. Я хочу видеть твои… — и больше нет ничего в этом мире… Ничего в этом мире… Ничего…

— «Что же ты наделал, Ник?.. Что же ты сотворил?»

— «Что?.. Ага-та?..Агата!»

— О-ой! — отдернув пальцы от прутьев ограды, уставилась я в пустое поле за ней. — Это… как? Это… всё этот город! — и развернувшись, понеслась по улице прочь…

Как такое вообще удалось? Перекрыв все мысленные и внешние с ним контакты через семь лет «тишины» услышать запретный голос? Как такое случилось?!.. Вот же скобан, рыцарь Вешковская! Скобан!

— Мама!

Родительница моя на всех парусах выскочила из спальни:

— Доча, что?!

— Мама… мама, ты что, ревела?

Та скосила в сторону предательски красные очи:

— Ну, немножко. Я думала, ты меня… уважать перестала. После…

— После чего? — уставилась я на нее. — А-а! Вот же глупости. Прекрати. Я тебя уважаю любую. Даже раскалашенную[8].

— Это… какую? — шмыгнула родительница «раскалашенным» носом.

— Это?.. Ой, мам, я сама сейчас глупость огромную сотворила и теперь…

— Опять собираешься отсюда бежать?! — как быстро-то она отошла!

— Нет! Я решила сменить место жительства на… а к тетке своей махну, в Гусельницы! Там и предписания лекаря легче всего исполнять. И ты мне поможешь.

— Доча, как?

— Так я же теперь «безподвальная». Вот своим подвалом меня туда и забросишь.

— Когда? — глаза навыкат и неожиданным басом.

— Сейчас.

— Ну, уж нет! Я сестру свою полгода не видела и мне нужно к встрече с ней подготовиться. Да и без подарка… А чтобы ей пода…

— Мама!

— Агата! Ты Гортензию нашу не знаешь.

— Даю тебе десять минут! И не минутой…

Через два с четвертью часа мы с мамой скромно торчали на высоком скрипучем крыльце. Ожидание, однако, затягивалось. Я, от нечего делать, решила пока осмотреться… Да… Уже — не деревня и точно — не город. Провинциальные Гусельницы. Северо-восток нашей, окантованной Рудными горами, страны. Широкая улица за калиткой. Приземистые, желто-веселенькие дома и лопухи вдоль низкого резного штакетника. Красота и раздолье. А прямо передо до мной, не считая материнской нервной спины — высоченный, серый от времени и ветров, деревянный… мавзолей? Терем? Курятник? Так вывеска же… «Ржавый гвоздь». В общем, родовое гнездо.

— Катаржина!.. Агата? — где-то я сегодня уже слышала точно такой же удивленный вопрос. Только, на этот раз — с иллюстрацией. Будто широкое мамино лицо с медной гривой взяли и вытянули. Хотя, по-моему, тетка моя, с таким родилась. — Агата! Племянница!

— Здравствуй, Гортензия! А мы тут в гости. И… — быстро — в сторону. — Доча!

— Подарок! — старый медный подсвечник, как букет, тетке в нос.

— Ух, ты! — по-моему… оценили. И разве что не понюхали. — Прелесть какая! Спасибо и… проходите, — и дальше — по ходу. — У нас в лавке сегодня выходной (значит, лавка). Нинон на кухне хлопочет, а я — в мастерской. Скоро же Уроженье. А вы открытку мою на Купальник? — фамильным зорким взором — в упор.

— Получали, конечно… Спасибо.

— Ах, что ты, Катаржина! Агаточка, а ты давно… из провинции?

— Из Бередни?

— Откуда?!

— Я — не заразная, тетя Гортензия. И от лекаря справка с собой.

— Ха… Ха-ха. Это шутка такая прокуратская… Ну, я сейчас. А вы пока… осмотритесь, — и ушуршала кружевами за дверь.

Ну я опять… осмотрелась. Значит, лавка. И, скорей всего, раритетная. Раз с рядами погнутых самоваров, деревянных и фарфоровых кукол, облезлых шкатулок, да и много еще чего, не поддающегося анализу. Под полками же — сундуки. Одни — гостеприимно распахнуты, другие — скромно закрыты. Пара буфетов со следами былой красоты и, не то прялка, не то молотилка. Я в сельской специфике плохо ориентируюсь. Только знаю, что веретено, как колющее оружие — самое то. А вот что меня, действительно, впечатлило, так это половики. Яркими пестрыми полосами на широких выпуклых досках пола. И запах… запах здесь замечательный: пылью и старым деревом. Да еще, пожалуй, травой, сквозь открытое настежь окно. В общем… красота.

— Во что превратили?

— Ты о чем, мама?

— Родовое гнездо. Я говорю, во что его превратили?

— А-а, — усердно насупилась я. — Мам, а кто такая Нинон?

— А кто его знает? Подруга, по-моему. И партнерша… по лавке.

— Подруга.

— Здравствуйте, я — Нинон.

Нинон… Вот, когда я ее увидела, то представила в цвете, как такая… внушительная дама может «хлопотать» у стола. И в моей фантазии еще фартук был. Мясницкий:

— Здравствуйте.

— Добрый вечер… Нинон, — сглотнула слюну родительница. Видно, тоже… представила. — О-очень приятно.

— Вы, наверно, голодные?

— Нет! — дуэтом выдали мы. Мама — с испугом. Я — с интересом.

— Да что там в ваших столицах едят? — усугубила оба чувства разом Нинон. — А у нас сегодня картофельные оладьи. Со сметанкой и жареным луком.

— А-а, — облегченно открыла рот мама.

— Так, я вас приглашаю к столу…

Еще часа через два, мы сидели все вместе за столом на веранде и вдавались в воспоминания. Точнее, вдавались в них сестры. Мы с Нинон — молча внимали. Под наливочку и хор из сверчков:

— Вот я тогда испугалась.

— Да что ты, Гортензия!

— Точно-точно. Захожу, а она сидит и разговаривает… с камином. Это ж потом мы узнали, что с домовым… Агаточка, он ведь только с тобой и общался. А со мной, ну ни в какую.

— Ага, — зевая, присоединилась к воспоминаниям я.

— А сейчас ты с ним сможешь? А то, что-то расшалился он в последнее время. Две куклы разбил. Дорогущие.

— Сейчас, к сожалению, не могу.

— Почему? — протянула моя тетка с кулачком у щеки.

— Ее главную чакру… повредили на работе.

— А-а.

— Тетя Гортензия, я вам так могу сказать: у вас на левой полке, третьей куклой — шаманский идол из Бередни. Инородная магия.

— Это, которая в платьице? — открыла та рот.

— В ритуальном костюме. У нее свечение специфическое. Чуть заметное. Вот вы и не разглядели. А вашему домовому… Он ее достать не может, а… куклы рядом разбил?