Прекрасная мечта - Лэндис Джил Мари - Страница 3

Полная решимости найти выход из создавшейся ситуации, она поспешила к шкафу и вытащила из него алый лиф, украшенный разноцветными перьями. Одна из танцовщиц чуть не на коленях умоляла продать его ей, но до настоящего момента Эва все не соглашалась. Она пробежала ладонью по прохладному атласу и дунула на перышки, оживив их на мгновение. За эту вещичку можно выручить по меньшей мере долларов восемь, а отныне такой вызывающий наряд ей будет абсолютно ни к чему. Решено. Она бросила его на постель.

Встав на колени, Эва полезла под кровать за своим чемоданом. Она вытащила его на свет Божий, улыбнувшись ему, как старому доброму другу. Этот чемодан, как и сундук, исколесил большую часть Америки в то время, когда она кочевала из театра в театр. Она взгромоздила чемодан на кровать, открыла его и начала запихивать туда комплекты нижнего белья всех цветов радуги. За этим последовали платья. Затолкав туда последние вещи, она вдруг поняла, что дикие звуки, доносившиеся снизу, уже стихли. Времени у нее оставалось не так уж много.

Накинув на себя красный шелковый халат, едва прикрывавший ноги, и затянув пояс на талии, она услышала стук в дверь. Впрочем, она была к этому готова.

– Кто там? – Не дай бог, Куинси. Впрочем, он может торчать здесь, сколько влезет, и барабанить в дверь хоть до второго пришествия. Открывать ему у нее особой охоты не было.

– Это Джон, – раздался приглушенный голос. – Открой, Эва.

Она пересекла комнату и отперла дверь, отступив в сторону, чтобы впустить его. Остановившись на пороге, он уставился на ворохи одежды и на открытый чемодан, красовавшийся на постели. Она втащила кузена в комнату, чтобы закрыть дверь и запереть замок.

– Где Куинси? – решительно осведомилась она.

– Внизу. Его постиг удар, когда он подсчитал убытки.

– Ах, бедняжка. И что же, он убит наповал?

– Я бы сказал, ему понадобится время, чтобы прийти в себя… А что здесь происходит? – Он кивнул в сторону вещей и чемодана.

– А ты как думаешь? Просто я сматываю удочки, Джон. С меня довольно.

– Но куда ты поедешь? И на что ты будешь жить? – Он был растерян, потом на его лице появилось выражение обиды. – Ты – вся семья, все, что у меня есть.

– Ничего подобного. Ты можешь вернуться к моим родителям и присоединиться к их труппе.

Он передернул плечами.

– Но мы же с тобой строили планы, как организуем собственный театр, станем независимыми…

Ей очень не хотелось огорчать его, но нужно смотреть правде в глаза.

– Я действительно думала, что хочу именно этого, Джон. Собственный театр – это, конечно, замечательно, однако со временем я пришла к выводу, что при заработках, которые нам достаются в заведениях вроде этого, это неосуществимо. Кроме того, я окончательно поняла – такая жизнь не для меня.

– Но чем ты собираешься заняться?

– Я заслуживаю большего, чем быть просто куском плоти. Я хочу чего-то добиться в жизни, я хочу, чтобы ко мне относились не как к пустышке, которая не имеет права на какие-то чувства. Я буду искать работу… приличную работу.

Бедняга Джон растерялся еще больше.

– Ты оставляешь шоу-бизнес?

Она кивнула, ожидая, что он как-то приободрит ее. Но вместо этого его лицо выразило сомнение.

– Я просто представить тебя не могу за каким-то другим занятием. Это ведь у тебя в крови.

Это у тебя в крови. Сколько раз она слышала то же самое из уст своих родителей. Эва тряхнула головой, пытаясь отогнать охватившее ее щемящее чувство тоски. Она подошла к окну, которое выходило на Мейн-стрит, и, глянув вниз, заметила повозку и знакомую недавно прибывшую супружескую пару.

– Верно, это у меня в крови. Но теперь у меня такое чувство, что тяга к лицедейству – это зараза, поражающая кровь, как малярия. Это волей-неволей приходится признать, – сказала она, возвращаясь к кровати. Она смела с нее ворох кружевных вещичек и села, поджав под себя одну ногу. – Мне никогда не стать великой актрисой, вроде Агнес Бут или Кейт Клакстон.

Мечты о том, чтобы блистать на подмостках самых известных нью-йоркских театров в самых нашумевших постановках, как ее кумиры, развеялись, как дым, когда она стала настолько взрослой, чтобы начать читать рецензии на спектакли с ее участием.

– И потом, я уже слишком стара. Боже, мне уже двадцать три. По-моему, самое время повзрослеть, не так ли? Я не собираюсь всю жизнь заниматься этим.

– Когда мы уехали, твои родители столько раз упрашивали тебя вернуться назад, – напомнил Джон.

– И снова стать одной из Изумительных, Великолепных Эберхартов? – Она смахнула слезинку с ресниц и опустила голову. – Я просто не могу, Джон, – прошептала она, и ее голос предательски дрогнул. – Хоть мама и папа так хотят этого, я не могу. Я хочу большего, чем постоянно переезжать с места на место и жить впроголодь.

Она повернулась так, чтобы он не мог видеть слез, которые непроизвольно наворачивались у нее на глаза.

– Me хочется определенности, хочется иметь собственный домик, в котором бы резвились дети и собаки, и чтобы у меня были шуршащие скатерти и беленький заборчик вокруг сада.

Джон бросил взгляд на дверь, как будто ждал, что в нее с минуты на минуту ввалится хозяин.

– Но Куинси…

Она встала и откинула со лба волосы. Пальцем она зацепила волнистые огненные пряди, ниспадающие ей на плечи, и поморщилась.

– Куинси – это ерунда. И не смей больше упоминать при мне это имя.

Вспоминая о том, как ее лишил невинности этот лживый грязный ублюдок, она всякий раз заливалась румянцем стыда. К счастью, этой ее единственной любовной интрижке быстро пришел конец.

Джон, который не обратил никакого внимания на ее смятенное состояние, продолжал:

– Там, внизу, – дым коромыслом, поэтому мы закроемся на ближайшие часа два, по крайней мере. Куинси вопит о том, что вычтет стоимость попорченного имущества из твоего жалованья, Эва. И если ты сейчас удерешь, он будет в ярости.

Сознание того, что потасовка внизу помешала Куинси полностью насладиться его кабинетным свиданием, доставило ей немало удовольствия и даже вызвало легкую улыбку.

– Передай ему, что я скорее сгорю в аду, чем дам ему хоть цент.

Он оглядел комнату.

– А что будет с Честером?

Эва встала. Полы халатика взметнулись вокруг ее бедер. Она взглянула на покарябанный, с облупившейся краской, саркофаг с мумией, притулившийся в углу рядом с гардеробом. Это было настоящее произведение искусства, раскрашенное в малиновый, королевский голубой и ярко-желтый цвета с золотой отделкой. Саркофаг с мумией был очень древней реликвией, которую родители унаследовали от ее прапрадедушки. Мать Эвы, суеверная донельзя, постоянно твердила ей, что прапрадедушка считал эту вещь счастливым талисманом их семьи. Мать просто-таки заставила Эву и Джона взять мумию с собой, когда они решили начать самостоятельную жизнь.

Никто не знал, был ли Честер настоящей египетской мумией и был ли вообще останками человека, обмотанного тряпками и помещенного в старинную гробницу. Но одно ясно, что при жизни Честер был карликом, потому что саркофаг был всего три с половиной фута высотой.

– Я не могу взять его с собой сейчас, – решила Эва, пожав плечами. – Я оставлю его тебе на хранение вместе с моим сундуком.

Она посмотрела на Джона, который в задумчивости заложил пальцы за ремень. Перед его рубашки был перепачкан чьей-то кровью, на правом плече красовалась ссадина размером дюйма в три. Но идеальная прическа ничуть не пострадала. Она знала, что его хлебом не корми, дай только подраться.

– Я волнуюсь, потому что не знаю, куда ты собираешься ехать, – сказал Джон, а потом, долго крепившись, вымучил: – Хочешь, я поеду с тобой?

Эва полезла в свою сердцевидную жестянку, вынула оттуда объявление и протянула ему. Он молча прочел. Затем она пояснила:

– Я уезжаю одна, хотя мне придется одолжить у тебя столько денег, сколько только можно, но я обещаю, что верну долг, как только представится возможность. Мне нужно купить кое-какую одежду и билет на поезд.