Завтра все наладится - Аппиано Алессандра - Страница 6

— Согласна, жизнь без иллюзий — нагромождение событий, сквозь которые невозможно продвигаться, если не мечтаешь в один прекрасный момент попасть в идеальное место, где все счастливы и довольны. Объясни мне, какой смысл в этом сне про осла?

— Осел — это, конечно, ты, и тебе, как всегда, удалось вытянуть повозку своими силами. Это не у всех получается.

— Именно. Не все такие дураки.

— Не забывай, Лаура, что мы вкладываем свой смысл в происходящее между двумя людьми; что думает и как чувствует другая сторона, нам никогда не узнать, мы можем только догадываться об этом. И не в нашей власти изменять по нашему желанию чувства других людей.

— После сокрушительного поражения, что он нанес мне, я это слишком хорошо понимаю.

— Молодец. Иногда потеря — это освобождение. Теперь ты можешь бросить свою повозку или, по крайней мере, перестать думать, что груз ожиданий, планов и надежд — гарантия успеха.

— Или вознаграждения в денежном эквиваленте, или, что еще хуже, возможности получить премию. Как будто у меня навязчивая идея — выиграть как можно больше призов и завоевать максимум медалей.

— Кто так говорит?

— Гая. Она все время смеется надо мной… Я и правда такая?

— Уже неплохо. Гая или не Гая — значения не имеет в любом случае жизнь — немножко не то, что ты себе представляешь, — не велосипедная дорожка со стартом и финишем.

— Что ты имеешь в виду?

— Чтобы занять первое место, не обязательно финишировать первой. Вот что.

— Ну, знаешь ли, финишировать последней — тоже не фонтан.

— Почему ты все время говоришь «финишировать»? Можно, никуда не торопясь, ехать медленно, смотреть по сторонам, так больше шансов не пропустить что-нибудь стоящее — райский уголок, например.

— Знаешь, я в эти сказочки больше не верю.

— Молодец, постарайся поверить в то, что имеешь, постарайся по максимуму использовать свои силы, и кто сказал, что у тебя нет права на передышку?

— О'кей, так-то лучше, это мне уже нравится, есть надежда на облегчение. Смотри, я почти довольна.

— Чего тебе не хватает, чтобы почувствовать себя полностью довольной жизнью?

— Чего мне не хватает? Мне не хватает передышки. Я не могу больше бежать, я хочу остановиться и перевести дух.

— Отличная мысль, Лаура. Я думаю, на сегодня достаточно.

Глава девятая

Место было не ахти, слишком близко к дорожке, ведущей к туалетам, но Рита утешила себя мыслью, что все хотя бы раз сталкивались с подобного рода неудобствами. Зато никто не ускользнет от ее хищных глаз: ни одна женщина с тюрбаном на голове, ни один мужчина с сигарой во рту не пройдут незамеченными мимо ее лежака. Не останется без ее внимания ни одна модная новинка, ни одна удачная поза, ни одна вежливая улыбка на бездушном лице; ни один растрепавшийся локон не будет водворен на место без ее ведома. Она всех рассмотрит, оценит и раскритикует. Последний писк этого сезона — этническая коллекция Adelphi. Престарелые господа и пожилые дамы разгуливали по пляжу в этнических купальниках, с непременным аксессуаром — соломенной корзинкой или сумкой из джута, идеально сочетающейся с полотенцем пастельных тонов. Черт, во сколько же им обошлась эта псевдоаскетическая пляжная мода, показная беспечность и слегка загорелая кожа, вся эта атмосфера, из-за которой ее отдых превратился в круглосуточную работу: смотреть, запоминать, перенимать?

В следующем ряду — в более выгодной позиции — сидела Ломбарди. Она лениво просматривала прессу: три газеты и два местных журнала — способ не хуже других, чтобы убить скуку, в которой она пребывала до появления ее ненаглядного Карло Бонино. Примитивная попытка скрыть свою любовь к разбившему ей сердце дряблому шестидесятилетнему журналисту. Карло — давно женатый мужчина, разочаровался в работе и в карьерном росте, как только его карьера перестала расти, не достигнув тех высот, на которые он рассчитывал. Он так и не стал главным редактором еженедельной газеты, но потратил целое состояние на ужины и обеды, аперитивы и закуски, на визиты к нужным людям, на фрачные вечеринки и смокинговые свадьбы, на бесполезные собрания и ping-pong party, на бесчисленные презентации, выставки авангардных художников и литературные салоны; он крутился как белка в колесе, светский модник, пустышка, уверенная — в качестве компенсации за профессиональную несостоятельность — в собственной неотразимой элегантности. От таких, как он, надо бежать без оглядки, но Рита посоветовала Марии-Розе обратное: «Не отступайся, Карло Бонино — стоящий мужик! Кстати, как тебе удалось подцепить его?» И тут Ломбарди пустилась в нескончаемый рассказ со всеми подробностями и без пауз о том, как они с Карло познакомились. Она зачитывала десятки сообщений, которые ее «молодой олень», ее «хищный ястреб» отправлял ей в порывах нежности и приступах ревности (!). Совсем потеряла голову, бедняжка. А вот Рита никогда не теряет голову. Ни разу в жизни ни один мужчина не заставил ее чувствовать себя красивой и желанной, и уж точно не ее муж — католический аятолла, фанатичный унитарист, ярый противник прогресса, абортов, противозачаточных средств и развода. К счастью, Мария-Роза была бесплодна, иначе сидела бы сейчас в деревне и скребла тарелки, а трое или четверо сопливых детишек вертелись бы вокруг нее, положив конец ее любимым занятиям и мечтам о мировой славе. Она бесплодна, как сушеный финик, а потому не опасна. Сама Рита изо всех сил старалась забеременеть, ее муж Джакопо — красивый, стройный, утонченный мужчина тридцати лет (она звала его Герардески) делал карьеру в университете. Она жила в постоянном страхе, что в один прекрасный день ее муж проснется и сбежит от нее. Как ужасно остаться одной, без его имени, без ребенка, без надежды на алименты (они живут на ее деньги, и это ее главное оружие). Но у нее никак не получалось забеременеть. Черт, в сорок лет не так-то просто оказаться в интересном положении, это вам не дорогу перейти, такие вещи удаются только актрисам, миллионершам и рок-звездам, в общем, сучкам, которым открыты все дороги. Откуда эта вселенская несправедливость?! Она была бы самой ласковой мамой на свете; вне дома — мегерой, как всегда (даже хуже, ведь пришлось бы наверстывать упущенное во время беременности), но своей малышке она отдала бы всю любовь, которой ей самой так не хватало: ее не любил ни муж, ни рано умершая мать, ни отец, конторский служащий, слишком скоро снова женившийся на припадочной лахудре. Жизнь — дерьмо! Некрасивая, неуклюжая, с выпученными глазами, в которых на всю жизнь застыло нездоровое любопытство, а вместе с ним глубокая тоска, она стала зубрилой еще в детском саду, когда поняла, что некоторым девочкам с белокурыми косичками не надо бороться за место под солнцем, они все получают просто так. И чтобы добиться того, чего она добилась — места журналистки на телевидении (она представляла себе желтые от злости и зависти лица ее бывших одноклассниц, например лицо спокойной, как танк, Гайи), — ей пришлось прожить жизнь, постоянно пресмыкаясь и угождая, витиевато льстя и бесстыдно унижаясь. Она демонстрировала тотальную преданность работе и готовность отдать ей свои лучшие годы. Она не любила никого из коллег, точнее, она всех их ненавидела, особенно после того, как узнала, что в редакции ее прозвали жополизой экстракласса. Ребенок искупил бы все ее грехи: мать может вести себя как подлая тварь, мать — почти святая, ей все сходит с рук, и ее малыш будет последним, кто узнает правду. Ну почему она не может забеременеть?! А что, если он не хочет от нее ребенка? Может, он хочет для своей дочки другую маму: утонченную женщину со стройной, как у манекенщицы, фигурой? Сколько же дерьма приходится глотать! А эта кошелка Ломбарди уже строит планы: уйдет от мужа, переедет из захолустной Сиены в Рим к Бонино… В рафинированный, шикарный Рим — центр интеллектуальной жизни Италии. По какому праву, собственно говоря? Ладно, наплевать, главное, что завтра он устраивает вечеринку на своей роскошной вилле, и весь цвет Монте-Альто придет к нему посплетничать и потанцевать, а приглашение можно получить только через Ломбарди, надо ее поторопить, а то парочка смуглых филиппинцев в белоснежных перчатках уже сервирует к празднику стол.