Завтра все наладится - Аппиано Алессандра - Страница 16

— А я не знаю, дорогой мой Франче, я не знаю, сколько я теряю! Может, мы ни черта не знаем, потому что боимся узнать?

— Или потому, что уже слишком поздно что-то менять, пробовать жить проще, заглядывать вперед.

— Да просто чтобы понять.

— Тебе очень не хватает Стефано?

— Несколько лет назад я бы не смогла выглянуть в окно в такую ночь. Постепенно я научилась разговаривать с ним, я представляла себе, как он дремлет в кресле или смотрит с неподдельным восторгом идиотский фильм по телевизору.

— Как он любил идти против течения! Вечно сомневающийся Обломов в мире хронически деятельных людей, всегда и во всем уверенных.

— Точно, благородный молодой человек из прошлого века, который предпочитает проигрыш, потому что победа не бывает элегантной.

— И амбиции тоже, но свои амбиции он холил и лелеял. У него был талант, у твоего Стефано…

— Я знаю, у меня лежат сотни исписанных им страниц, они замечательны.

— Почему ты не разберешь их? Может, хватит на книгу?

— Я уже давно собираюсь это сделать, но не могу: слишком больно. Читаю абзац — и начинаю ощущать панический страх, не могу дышать: кажется, что он стоит рядом, и мы обсуждаем, вставить прилагательное или нет.

— Вы двое все время спорили о литературе, а я вам завидовал: счастливая, талантливая пара.

— А сколько бесценных советов он мне давал! Мне не хватает наших с ним разговоров в четыре часа ночи, споров о дневных происшествиях и о знакомых… Мы были редакторами нашего собственного журнала, который читали только мы одни.

— Идеальный, стопроцентно востребованный журнал.

— Так странно, я помню наши бесчисленные разговоры, но совсем не помню его тела, иногда я не могу вспомнить черт его лица, только уши: маленькие и смешные, как у ребенка.

— Почему у вас не было детей?

— Мы были молоды и уверены в том, что не хотим их, нам казалось банальным погрузиться в быт, превратиться в классическую семью. Красиво одеваться по воскресеньям и отправляться втроем в гости к бабушке и дедушке: в коляске ребенок с куклой, а мы несем бутылочки с детским питанием.

— Вы так это себе представляли?

— Именно. А мы так гордились друг другом, нам было так интересно вдвоем, нам казалось, что ребенок только разрушит нашу гармонию.

— Странно, бросалась в глаза ваша оригинальность, а не гордость. Ты знаешь, что вас называли иррациональной парой?

— Конечно. Кто бы мог подумать, что мы поладим: я — взбалмошная и общительная, и Стефано — обидчивый и замкнутый.

— Но вы так подходили друг другу…

— Да, и нам хватало друг друга, в глубине души мы были гораздо более похожи, чем казалось. Нам нравилась наша жизнь, мы сознательно ее выбрали и наслаждались ею.

— Счастливчики.

— Если бы Стефано был жив, может, мы бы в какой-то момент и перестали быть самодостаточными, и в нашей жизни тоже появились бы сиропы от кашля, памперсы и погремушки.

— Или, как многие тридцатилетние, вы бросились бы рожать детей, пока не стало слишком поздно.

— Родить накануне сорокалетия, чтобы продлить молодость, найти себе новое занятие, подзарядиться энергией…

— Или почувствовать настоящее счастье, Лаура. Моя дочь Констанца — мой цветочек в петлице, моя единственная победа, единственное, что нам удалось сделать достойного в нашем катастрофически неудачном браке.

— Она, между прочим, самая умная из вас троих. Как дела с Клаудией?

— А как ты думаешь? Каждый раз, когда созваниваемся, ругаемся, повод каждый раз новый, она изобретает их со скоростью света: низкие алименты, отсутствие у меня чувства ответственности, недостаточный интерес к занятиям Констанцы, я не общаюсь с ее учителями, дарю бесполезные подарки. Она хочет, чтобы я был с дочерью, когда это удобно ей! А на все лето отправляет ее к родителям на море, и я почти совсем с ней не вижусь.

— Почему, по-твоему, она ведет себя так? Она несчастлива? Как ее личная жизнь?

— Какая там личная жизнь! Кто захочет встречаться с больной на всю голову истеричкой за сорок?

— Будь с ней поласковей, вы же любили друг друга когда-то.

— Наш брак — природный катаклизм. Никакими дамбами и плотинами его было не спасти. Мы начали жить вместе, хотя ни она, ни я не были до конца уверены в том, что это правильно. Даже Амброзии удивился. Почти сразу же родилась Констанца, и я подумал: это судьба, пора мне создать настоящую семью…

— А ты уверен, что сделал все, что мог?

— Уверен. Клянусь, я изо всех сил пытался спасти нас! Господи, почему мне удаются самые невероятные предприятия, а здесь я потерпел полное фиаско?

— Ну, здесь ты упал не ниже других.

— Чего нам не хватает? Почему у нас не получается?

— Потому что мы не верим в успех, это типичная ошибка интеллектуалов и им подобных, у нас слишком много знаний, мы не можем слепо верить в удачу, в свои силы…

— Но я не интеллектуал.

— Я сказала: интеллектуалов и им подобных.

— Милая моя Лаура, ты будешь моим спасательным кругом, когда мой корабль попадет в экзистенциальный шторм.

— Мой попадет туда первым. Я живу в своем идеальном мирке, отгородившись ото всех и вся. Сначала я думала, что такая жизнь досталась мне в наследство от чересчур бурной и мятежной молодости, а сейчас понимаю, что это классический образ жизни старой девы.

— Ну, на классическую старую деву ты не тянешь…

— Послушай, несмотря на то что со мной случилось, я рада, что у меня нет детей, что после меня все закончится. Я свободна как воздух, по большому счету, мне не страшны удары судьбы. Аминь.

— Звучит не слишком весело, но убедительно.

— Моя юношеская храбрость и решимость теперь мне кажутся идеализмом.

— Понимаю, ты привыкла рассчитывать только на свои силы, двигаться вперед, не оглядываясь на других и не прислушиваясь к чужому мнению. Но ты знаешь, без Констанцы мне было бы гораздо хуже.

— Так и вижу вас вместе: идеальная пара — отец и дочь. Ты просто чудо!

— Да, но ты меня не хочешь.

— Предать дружбу — совершить святотатство.

— Ты умеешь поставить меня на место! Давай лучше вернемся к нашему разговору.

— У меня такое чувство, что мне только кажется, что я свободно дышу. Я никогда не боялась ошибаться, но…

— Чего ты боишься?

Сейчас? Хочешь, прочту тебе лекцию о тотальной неуверенности? Я боюсь всего: растратить свою жизнь, превратиться в сухую и сморщенную старуху, чье лицо напоминает лимон, упавший с джипа, мчащегося сквозь пустыню. Представляешь, состарившаяся красавица! Такой никто не захочет прийти на помощь, выслушать в трудную минуту.

— Ты никогда не состаришься, Лаура.

— Не подхалимничай!

— Хорошо! Ты влюблялась после Стефано? Можешь не отвечать.

— Почему нет? Сегодня вечер откровений, я начинаю благодарить Питалугу… Так приятно довериться тебе.

— Иногда так хочется рассказать всю правду, включая неудачи и разочарования.

— И вместе заглянуть в самую суть взрослой жизни, что ждет нас впереди.

— Ты заметила, что сегодня ночью мы ведем на редкость оптимистичные беседы?

— Если хорошенько подумать, нет лучшего способа признаться друг другу в том, что молодость закончилась.

— Точно! Дамы и господа, будьте осторожны на поворотах, молодость покидает нас.

— Может, в этом весь прикол? Мы просто должны научиться жить заново: мы стали большими и должны научиться жить как большие.

— Ты мне не ответила…

— Да, конечно, я влюблялась.

— В этот раз, по-видимому, не слишком счастливо?

— Бинго!

— Может, в Милане такая атмосфера? Или в редакции завелся вирус несчастной любви?

— Не говори ерунды! Несчастливую любовь можно встретить в любой точке планеты: в затерянной в горах деревушке или на Сицилии…

— Когда это случилось?

— Через четыре года после смерти Стефано. Я тогда думала только о работе, потому что решила, что надо встряхнуться, начать новую жизнь, делать карьеру. Я превратилась в лошадь, что все время носится галопом, потому что боится умереть, остановившись. Моей целью было возродиться и, увлекшись делом, как можно меньше страдать. Энергетическое безумие. Я даже начала бегать по утрам, чтобы избавиться от злости и вырабатывать эндорфины тысячами.