Театр под сакурой(СИ) - Сапожников Борис Владимирович - Страница 5

— А формальный? — поинтересовался сёсё Нагумо.

— Он выбыл из боя первым, — ответил Такацугу, — получив прямое попадание.

— Ютаро! — раздался из мембраны голос Сей-куна. — Ютаро-сан, нас прижали к небу! Надо выходить из боя!

— Нельзя, Сей-кун, — ответил в микрофон сэйто Кусуноки Ютаро. — По нам палят боевыми, это — проверка. Мы не должны сдаваться!

— Верно! — поддержал Ютаро Садао, обожавший встревать в чужие переговоры. — Веди нас, Юта-сан!

Ютаро усмехнулся детскому имечку, которым назвал его Садао — друг, которого Ютаро, казалось, знал всю жизнь.

— Сада-сан, за мной! — скомандовал Ютаро. — Кодзима-сан, вы с Сей-куном атакуете «Хокадзэ». Обходите эсминец по широкой дуге и атакуйте его.

— Хай, Ютаро-сан, — чётко отозвался потомок самураев рода Кимура. — Сей-сан, за мной!

С носовых башен обоих эсминцев по парящим в небе доспехам духа дали залп наугад. Снаряды взорвались несколько ниже — осколки простучали по броне доспехов, не причинив им вреда. Однако и долго висеть на одном месте они не могли — быстро расходовалось драгоценное топливо, да и двигатели изнашивались сильно.

— А что мы? — спросил Садао.

— Уходим вниз, — коротко ответил Ютаро, — пройдём между эсминцами, как можно ближе к воде.

— Очень рискованно…

— За мной! — прервал его Ютаро, сваливая свой доспех духа в пике. Садао оставалось только последовать за ним.

Ошеломляя миноносных офицеров, два доспеха духа едва не нырнули в воду. Они неслись с дикой скоростью, поднимая тучи брызг. Ютаро потянул на себя рычаг управления правой рукой, наводя спаренные стволы авиапушки на закрытые щитами пулемётные гнёзда, надавил на гашетку. Двадцатимиллиметровые пули из мягкого олова простучали по щитам, сбили на палубу закованного в простую, но прочную броню «Рикусэнтай» (морской пехотинец) пулемётчика, второй морпех успел укрыться за щитом. Впрочем, очереди из пушки Садао срезали его. Над пулемётными гнёздами посредники подняли красные флажки, пулемётчики уселись у станин, менять их теперь было бессмысленно, ибо эти флажки означали, что орудия выведены из строя. А вот стрелять из пушек на столь близком расстоянии от другого миноносца комендоры «Сиокадзэ» не решились. Однако стволами они провожали несущиеся на дикой скорости доспехи духа. Видимо, из-за этого у Садао сдали нервы. Его доспех дёрнулся, чиркнул стопой по поверхности воды, что на той скорости, с которой летел Садао, было фатально. Его мотнуло в сторону, завертело, наконец, приложило о воду — да с такой силой, что только шестерёнки во все стороны. Ютаро понял, что остался один.

При заходе на боевой разворот Сей-кун и Кимура подверглись интенсивному обстрелу из всех четырёх пушек миноносца и обоих зенитных пулемётов. К тому же, они допустили две ошибки — зашли со слишком очевидной позиции и держались слишком близко друг к другу. Оба их доспеха накрыли залпами, и они включили белую дымовую завесу, означавшую «выходим из боя».

Теперь Ютаро оказался прижат к воде, поднимись он хоть немного выше — и получит сразу восемь снарядов из пушек обоих эсминцев. Да и выйди он из промежутка между миноносцами, опять же схлопочет из всех пушек. Осталось только идти в последний бой. Ютаро потянул рычаги на себя, вытягивая свой доспех в «свечу», расставив руки его, он надавил на гашетку — обе спаренные авиапушки выплюнули последние пули, без особых результатов. Стволы орудий эсминцев с какой-то зловещей медлительностью наводились на последний доспех духа.

— Довольно, — распорядился тайса Накадзо, — прекратите учения. Результаты экзамена ясны.

На палубе «Касуга Мару» около покорёженных доспехов духа выстроились сэйто. Мундиры молодых людей потемнели от пота, были разорваны во многих местах, под тканью красовались повязки. Не хватало только троих сэйто. Формального лидера эскадрильи, пострадавшего от прямого попадания в его доспех, будущего офицера флотских ВВС прямо с катера унесли в лазарет миноносца «Сиокадзэ». Пилота доспеха, нырнувшего под воду, тела его так и не нашли — море стало его могилой. И сэйто Кусуноки Ютаро, чей доспех как бы в нерешительности завис над мачтами эсминцев.

— Вы довольны результатами экзамена, Накадзо-тайса-доно? — поинтересовался Нагумо.

— Вполне, — кивнул Накадзо. — Можно возвращаться на ваш флагман.

Нагумо коротко махнул рукой командиру отряда бойцов в ударной броне «Самурай». Те вновь взяли его и Накадзо под свою опеку. Офицеры спустились по трапу в катер сёсё, и уже там тайса обратился к Нагумо:

— Я бы попросил вас написать письмо родителям погибшего молодого человека. Мы ведь, в некоторой степени, несём ответственность за его гибель. Я напишу такое письмо с извинениями, но хорошо бы, чтобы и вы написали.

— Я понял вас, Накадзо-тайса-доно, — кивнул Нагумо. Он больше всего в жизни не любил писать такие вот письма.

Глава 3

Дорога до Токио заняла около недели. «Особый инспекционный» поезд Усуи-дайсё нёсся вне расписания. Его пропускали, заставляя остальные рейсы задерживаться иногда на несколько часов. До военного порта Гэндзан мы добрались по ветке, примыкающей к многострадальной КВЖД, за считанные дни. И дни эти были наполнены долгими беседами с Усуи-доно, открывавшими мне глаза на «наше дело».

— Вот вы, товарищ Руднев, — любил рассуждать дайсё, сидя на жёстком стуле с плоской спинкой и покуривая сигару, — осуждаете наш экспасионализм. Однако маршал Тухачевский, которому вы служите, — он вполне по-японски воспринимал меня кем-то вроде вассала Михаила Николаевича, — собирается двинуть Красную армию на Европу. Варшава-Берлин-Париж, такова его военная концепция.

— Вы позволяете себе передёргивать, — я не заметил, как употребил русское слово и тут же поправился: — verdrehen, Усуи-дайсё-доно. — Я обращался к японцу исключительно так, как это принято в их армии, он же говорил мне «товарищ», такая негласная традиция закрепилась с первых часов нашего общения. — Мы не собираемся покорять народы Европы. Мы только покончим с их капиталистическими правительствами и позволим рабочему и остальным угнетаемым империалистами классам организовать у себя такую власть, о какой он может только мечтать. Наши нынешние правители, во главе со Сталиным, больше не желают этого, им выгоднее устроить у нас государственный капитализм и торговать с заграницей, отодвигая час Мировой революции всё дальше.

— Мы делаем примерно то же самое, — затянулся ароматным дымом сигары дайсё. — Ведь мы же не сажаем на оккупированных территориях своих генерал-губернаторов, как делали британцы в той же Индии.

— Вот только как вы относитесь к населению оккупированных территорий, Усуи-дайсё-доно, — я посмотрел в глаза японскому комбригу, — да и вообще ко всем остальным. Не японцам. Даже стюард ваш — холуйская морда — каждый раз сморит на меня, как на дикаря, когда кладёт на стол ложку. А уж о зверствах Квантунской армии по отношению к китайцам вам и рассказывать не надо, сами всё отлично видели. Ваши солдаты их и за людей-то не считают, обращаются как со скотом.

— Снова эти ваши нападки, товарищ Руднев, — выпустил клуб дыма после тяжёлого вздоха Усуи. — Мы вынуждены быть крайне строгими с народом, который мы покорили. Да-да, именно покорили, я не использую всех этих ваших лицемерных эпитетов и не рассуждаю о Мировой революции и освобождении рабочего класса. Теперь китайцы — такие же подданные нашего императора, но они не желают пока признавать этого. Вот потому мы и применяем суровые, зачастую даже жестокие, меры, принуждая их к подчинению.

— Весьма удобная позиция, — позволил себе усмехнуться я. — Покуда бунтуют, можно обходиться с ними, как со скотом. Да только перестанут они бунтовать только когда совсем до скотского состояния вы их затравите. Этого вы не можете не понимать, Усуи-доно.

— Не могу принять этого упрёка от вас, товарищ Руднев. — Казалось, Усуи замер на своём жёстком стуле, живым в этом замершем теле японца были только лицо и правая рука с сигарой, левая покоилась на ручке старинного фамильного меча, лишь несколько переделанного по уставу нового времени. — Вы — бывший дворянин, представитель, как вы сами это называете, эксплуататорского класса. Ваши предки сотни лет угнетали собственный народ — миллионы ваших крестьян были совершенно бесправны, словно рабы. Вы низводили собственный народ до скотского состояния, называли крестьян серым быдлом.