Наваждение - Лэм Шарлотта - Страница 2

— Когда ты купил этого Дэмиана Хейса? — спросила она, не глядя на Макса. Он задумался и ответил не сразу.

— Пару недель назад, когда ездил в Лондон. Я увидел ее в витрине одной галереи. Тебе она понравилась?

— Да, — ответила она, вспоминая, как она нравилась ей, когда Дэмиан писал ее. Она следила за каждым ударом его кисти, помнила каждое его движение. Он не мог умереть, это была не правда. Она ждала, что Макс что-нибудь скажет, обронит какую-нибудь фразу о Дэмиане. Наверняка, если бы он умер, Максу сказали бы об этом, когда он покупал картину. Но она не смела спросить его прямо, не могла заставить себя задать этот вопрос. Быть может, она и не хотела услышать, что это правда, быть может, она предпочитала, чтобы ей оставили хоть немного надежды.

— Она оказывает какое-то успокаивающее действие, — сказал Макс.

— Да.

Дэмиан был в умиротворенном настроении, когда приступил к этой работе. В его темных глазах и на губах таилась теплая улыбка. В самом воздухе витало какое-то волшебное очарование, под сенью деревьев возле реки они были счастливы. Всего несколько часов, но воспоминания об этом дне долго согревали ей душу, и это полотно вновь оживило их. Печаль охватила ее.

— Я хотел купить еще что-нибудь подобное, — сказал Макс. — У них была другая его работа, совсем непохожая на эту, но у меня к ней душа не лежала. Они мне сказали, что он изменил манеру письма, а я им сказал, что ему лучше было продолжать в том же духе. — Он рассмеялся, а Элизабет резко обернулась, в ужасе глядя на него. Его смех показался ей кощунственным.

— Отчего ты так веселишься? — возмущенно спросила она.

— Я вспомнил лицо парня из этой галереи. Он выглядел так, как будто мои слова были величайшей глупостью. Я мог купить картину, но это не давало мне права иметь свое мнение. — Макс отрезвел. — Хотя, я полагаю, он прав. Хейс безусловно обладал большим талантом, он мог бы однажды сотворить шедевр. — Макс замолчал и, видя, что она качнулась и снова прислонилась к стене, шагнул к ней. — Эй, ты не собираешься упасть в обморок, а? Лиз, черт возьми, что происходит?

— Ничего, — ответила она, не разжимая плотно сжатых губ. — Устала, наверное. Сезон был долгий, и теперь, когда показ закончен, думаю, я могла бы взять отпуск. — Она с трудом подняла глаза. — Он… это была автомобильная катастрофа, да?

Макс недоуменно посмотрел на нее.

— Кто? О чем ты? — Он нахмурился. — А, Хейс? Да, они мне так сказали. Жаль, он был чертовски талантлив. Послушай, Лиз, почему бы тебе не слетать на Майами и не провести несколько недель на моей вилле на берегу? Тебе нужен отдых. Я и не думал, что ты так устала, ты выглядишь как выжатый лимон.

— Я бы лучше съездила в Англию на месяц, — сказала она. — Я не была дома два года и страшно тоскую. Мне бы хотелось повидать родных.

Макс пристально взглянул на нее.

— Конечно, если ты так хочешь, — сказал он. Чувствовалось, что ему это совсем не нравится. — Но ты ведь вернешься, не так ли? Я не хочу, чтобы ты осталась там, ты нужна мне здесь. Помни, у тебя контракт со мной еще на два года.

Она заставила себя улыбнуться — Я не забыла, и я вернусь.

— Постарайся не забыть.

Они вышли из лифта и направились к подземной автостоянке. Макс положил руку ей на плечо. Он источал силу, в которой она могла бы сейчас найти утешение; Элизабет захотелось уткнуться ему в плечо и заплакать, но она этого не сделала. Твердой походкой она дошла до машины, и Макс бережно, будто она была сделана из хрупкого фарфора, усадил ее не сиденье.

Минутой позже он сел рядом с ней.

— Я бы не справился без тебя, радость моя, ты же знаешь.

Прежде чем она успела что-либо ответить, машина рванула с места. Макс считал эмоции делом опасным, проявлением слабости. Он не желал давать другим повод думать, что у него есть слабинка. Он был женат, вскоре развелся, и это обошлось ему весьма дорого — он платил огромные алименты одной очень красивой и очень жадной рыжеволосой женщине, у которой в Калифорнии была масса загорелых любовников, сменяющих друг друга. Теперь Макс был настроен против брака, он говорил, что не может позволить себе такую роскошь — еще немного алиментов, и он обанкротится. Ему было тридцать девять, и он был обручен со своей фирмой. Это, естественно, не мешало ему заглядываться на хорошеньких женщин. Но ни к чему серьезному это никогда не приводило. Макс держал ситуацию под контролем. Он относился к женщинам как к бабочкам, порхавшим в его саду, — смотрел на них с улыбкой, иногда ловил какую-нибудь, играл с ней, но всегда отпускал еще до того, как она успевала окрутить его. Элизабет знала, что нравится ему, она часто замечала, с каким восхищением он смотрит на нее, но никогда не поощряла его; их отношения носили чисто деловой характер. Ее это устраивало, и его, по всей видимости, тоже.

Он вез ее по безлюдным нью-йоркским улицам.

— Когда ты думаешь ехать?

— А когда ты сможешь отпустить меня?

— Можно и сейчас. Ты должна будешь примерно через месяц начать работу над новой коллекцией для следующего сезона. До этого мы постараемся как-нибудь выкрутиться без тебя. — Он улыбнулся.

— Я вернусь, — пообещала она. Он остановил машину возле ее дома и повернулся к ней.

— Да уж, в противном случае я разыщу тебя и увезу силой. Мне необходимы твои эскизы, Лиз.

Она улыбнулась и вышла из машины.

— Спокойной ночи. Макс.

— Спи крепко, — сказал он, и его машина рванула в ночь.

Воздух еще не остыл после дневной жары. Небоскребы тесно громоздились вокруг нее, уходя высоко в облака, подсвеченные дымно-оранжевым сиянием уличных фонарей.

Элизабет любила Нью-Йорк. Она прожила здесь два года — интересных и увлекательных, но сегодня она вдруг почувствовала себя такой уставшей, что ей неожиданно страстно захотелось домой, в Англию. Она вспомнила тихие поля Саффолка, простиравшиеся за их домом, где только ветер шумел в кронах деревьев да был слышен отдаленный шум моря.

Войдя к себе, она услышала за стеной в соседней квартире пронзительные женские голоса и перекрывающую их громкую музыку. Сверху раздавались выстрелы — кто-то, вероятно, смотрел вестерн по телевизору. Вечером в доме всегда было очень шумно. Но жаловаться не имело смысла, поскольку никто все равно не обратил бы на это внимания; если кто-то и пожаловался бы, соседи, скорее всего, только бы прибавили громкость.

Элизабет согрела себе молока, разделась, приняла душ и забралась в постель. Скоро она выключила свет, но не могла уснуть и долго лежала в темноте, думая о Дэмиане. Ее глаза горели от непролитых слез. Она все еще не могла поверить. Он всегда был таким жизнелюбивым, энергичным. Как мог он умереть? Когда кто-то умирает, он исчезает насовсем. Но Дэмиан не исчез. Весь год он жил в ее мыслях. Это, наверное, ошибка, это не может быть правдой.

Утром она проснулась в холодном поту. Ей снился Дэмиан. Это был путаный сон. Она бежала куда-то через бесконечную вереницу комнат, пробиралась сквозь частокол ветвистых деревьев. Кто-то преследовал ее. Она не знала, где находится. Незнакомые люди вокруг перешептывались, глядя ей вслед. Но куда бы она ни бежала, она везде натыкалась на Дэмиана, который поджидал ее; от одного взгляда на него щемило сердце, и она испытывала смешанное чувство страха и желания и снова убегала от этого смуглолицего человека, от угрозы, таящейся в пристальном взгляде темных глаз. Внезапно она оказалась в его объятиях на траве под деревьями, она ощущала его губы на шее, его руки, скользящие по ее бедрам, — ее тело откликалось на каждое его прикосновение, и она почувствовала, что уступает, отдается охватившей ее страсти целиком и полностью. И тут же она вновь бежала куда-то, движимая отчаянием, желанием непременно найти его. Шепот становился громче, и она смогла разобрать несколько слов. «Вы знаете, он умер», — произнес чей-то голос, а другой рассмеялся: «Она никогда теперь не найдет его». Элизабет закричала и проснулась. Она села в постели, лицо ее было мокрым от слез. Два последних года она провела, прячась от Дэмиана, теперь же она отдала бы все, чтобы только увидеть его, но было слишком поздно. Жизнь иногда преподносит страшные сюрпризы.