Тайна любви - Гейнце Николай Эдуардович - Страница 61

— Не плачь, мама, не плачь, мне будет хорошо там, — говорила девочка.

Мать обещала дочери пригласить священника, когда она этого пожелает.

Кора задремала, и графиня Конкордия, позвав прислугу, вышла в залу, где в глубокой задумчивости ходил взад и вперед Федор Дмитриевич Караулов.

Конкордия Васильевна передала ему только что происшедший разговор между ней и ее дочерью.

— Ужели это предчувствие? — с дрожью в голосе спросила она.

Он ответил ей чуть слышно коротким:

— Да.

— И ей жить осталось только две недели?

Она смотрела на него с надеждой, что он будет отрицать, но он только печально наклонил голову в знак того, что предчувствие умирающей девочки не обманывает ее.

Описать состояние духа графини Конкордии Васильевны в эти страшные две недели невозможно.

К довершению ее мучений вопросы об отце со стороны Коры учащались и стали настойчивее и настойчивее.

Несколько раз графиня, по настоянию дочери, телеграфировала и писала мужу.

Но увы, мы знаем, что письма и телеграммы в это время не могли доходить до графа Владимира Петровича.

Он лежал раненый, под строгим надзором г-жи Ботт, которая, как известно, уничтожала, не читая, всю получаемую корреспонденцию.

Графиня Конкордия негодовала на мужа.

Что он совершенно забыл ее — это она понимала, но забыть свою дочь — это было выше ее понимания.

Она терялась, какие давать ответы на беспрестанные, полные грусти вопросы Коры.

Бедная девочка, чувствуя приближение конца, ежедневно спрашивала раздирающим душу голосом, с глазами, полными слез.

— А что же папа! Отвечал ли он? Скоро ли будет?

Однажды под впечатлением напрасного ожидания Кора воскликнула с гневом, если только гнев имел доступ к чистой душе ребенка.

— Мама, разве существуют на свете отцы, которые допустят умереть дочь, не дав ей прощального поцелуя?..

Графиня Конкордия вздрогнула при этом полном отчаяния вопросе.

Чтобы не допустить умирающую дочь проклясть своего отца, мать стала уверять ее, что ее отец скоро будет у ее изголовья.

Роковой момент между тем приближался.

Доктор Караулов видел это по учащенному биению сердца и по ослабевающему пульсу больной.

Больная исповедовалась и причастилась и по окончании церемонии снова спросила об отце.

— Он приедет, он приедет… — смущенно отвечала графиня, между тем как ее сердце положительно разрывалось на части.

Девочка приподнялась на постели с искаженными чертами лица и с глазами, полными слез.

— О если бы я не была так больна, — с рыданием воскликнула она, — я бы сама поехала за ним.

Конкордия Васильевна стояла молча, сдерживая готовые вырваться из ее груди рыдания.

Федор Дмитриевич взял руку больной, с чувством пожал ее и произнес:

— Вы правы, Кора… Надо за ним съездить… Я поеду с первым отходящим поездом, и завтра ваш отец будет здесь, вместе со мною…

— Благодарю вас, доктор, — сказала Кора, прижав руки к сердцу, — за это я люблю вас еще больше…

Караулов быстро собрался в дорогу.

Прощаясь с графиней, он сказал:

— Я не знаю, как и где я найду Владимира, но будьте уверены, что я сделаю все возможное.

Графиня верила, безусловно, в Федора Дмитриевича, и поездка его за графом Владимиром была в ее глазах равносильна тому, что граф непременно будет около дочери.

Она с чувством пожала ему руку.

— Во всяком случае телеграфируйте мне завтра, а может быть и послезавтра, на мою квартиру, о состоянии здоровья больной!.. — сказал доктор.

Он уехал на железную дорогу с тяжелым сердцем и горькими думами.

Он уехал в Петербург разыскивать человека, который когда-то был его лучшим другом, а теперь в его сердце не находилось для него даже сочувствия, так как Федор Дмитриевич был из тех людей, которые никогда не возобновляют прерванные отношения, так как разрыв у них всегда имеет серьезные причины.

Он должен будет явиться к человеку, которому он объявил, что он для него умер, исполняя тяжелое поручение — заставить его прийти к постели умирающей дочери.

Но это было не все.

Федор Дмитриевич искренно и сердечно привязался к маленькой Коре. Он полюбил ее чисто отцовской любовью, заботился о ней с нежностью, уступавшей лишь нежности матери. Сердце его было полно отчаяния, что эти его заботы были бесполезны, но он все же хотел принять последний вздох этого ангела. Но именно тогда, когда эта минута была близка, он должен был покинуть свой пост у постели умирающей, чтобы исполнить совершенно естественное и законное желание ребенка — видеть в последний раз в жизни своего отца.

«А если он опоздает? Если смерть наступит раньше, нежели он разыщет и привезет графа Владимира?»— мелькала у него в голове роковая мысль.

VII. Прозревший

Граф Владимир Петрович, захватив второпях первые попавшиеся шляпу и пальто, выбежал как сумасшедший из-под крова жилища, стены которого были свидетелями его преступной любви.

Хотя сообщение женщины, к которой он чувствовал теперь чисто физическое отвращение, об измене графини Конкордии и его бывшего друга Караулова, было неправдоподобно и гнусно, но оно все же жгло ему мозг.

Еще не освободившийся от понятия о жизни, как о ряде чисто плотских наслаждений, он судил по себе о других, и это отчасти поселило в его больном мозгу вероятность отвратительной клеветы.

Эта-то кажущаяся вероятность мучительно отзывалась в его сердце.

Нет людей безусловно и окончательно испорченных.

Как низко ни пал человек, он не может окончательно заглушить теплящуюся в нем искру Божию.

Поклонение идеалу в той или другой форме сохраняется в душе самого порочного человека.

Возьмите падшую женщину, превратившуюся в жертву общественного темперамента, которая имела счастье быть матерью.

Она расскажет вам с восторгом о своем сыне или дочери, которых воспитывает вдали от себя, на деньги, добытые грехом.

При воспоминании о ребенке она преображается. Перед вами мать, в полном святом значении этого слова.

Она скажет вам, что ее ребенок не будет таков, как его мать.

Попробуйте усомниться в этом громко, она не простит вам этого, хотя за минуту простит какое угодно оскорбление ей лично — она привыкла к отношению к себе, как к животному.

Ребенок и материнство — ее идеал.

Идеалом графа Белавина было уважение к жене и другу.

Змея ужалила его в самое больное место, яд сомнения проник в его душу.

И это произошло именно в то время, когда он только что начал надеяться на прощение жены и друга. Он готов был принять от них всевозможные условия и испытания.

Он любил своих судей и хотел видеть их безупречными.

Даже в аду он бы не проклинал своих богов — Конкордию и Караулова.

И вдруг все изменилось.

Святотатственная рука уничтожила разом двойную святыню его погрязшей в пороке души, низвела его божества с пьедестала на землю, разбила его единственные идеалы.

Граф вдруг сделался, в свою очередь, судьей.

Это ему казалось более чем странным.

Эта новая роль его пугала, она была ему не по силам.

Он был виноват, он был осужден, он это знал, он, подобно падшему ангелу, сохранил на вечное мучение себе в своей душе некоторое впечатление светлого неба — он это чувствовал.

Он мог бы ненавидеть Конкордию и Караулова, но видеть их падение было для него невыносимо.

Он шел по аллее Каменного острова в кое-как надетом пальто с надвинутой на лоб шляпой.

Редкие, встречавшиеся здесь в этот час, прохожие с любопытством смотрели на него.

Он это заметил.

Чтобы скрыться от любопытных взглядов, он повернул в более глухую аллею и замедлил шаг.

Аллеи островов ранней весною и поздней хорошей осенью очаровательны, но графу Белавину было не до красоты природы.

Он несколько пришел в себя под влиянием свежего благорастворенного воздуха, и первый вопрос, который появился в его уме, был: «Куда он идет»?