Тайна любви - Гейнце Николай Эдуардович - Страница 20

Федор Дмитриевич хотел видеть в ней только человека, но против воли она все настойчивее и настойчивее представлялась ему женщиной.

Эта-то жестокая борьба с самим собою и причиняла ему наравне с неизъяснимым наслаждением — чувствовать около себя близость любимого существа, неизъяснимое страдание — знать, что это существо навеки принадлежит другому.

Дни шли за днями.

Малютка Кора окончательно поправилась, и не было причин не продолжать путь в Киев, куда уже съездила Ольга Ивановна и где было приготовлено помещение для нее и для ее племянницы и внучки.

Они решили пробыть в этом городе древних святынь с месяц, а потому и устраивались с возможными удобствами.

Найдена была меблированная, соответственно положению графини Белавиной, квартира, нанята местная прислуга.

— Мы, может быть, пробудем и более, — говорила молодая женщина.

Ей хотелось подольше сохранить для своей дочери наблюдения спасшего ее врача, а она надеялась, что Федор Дмитриевич не откажет время от времени навестить в Киеве свою бывшую пациентку.

Мать, впервые перенесшая муку страха и надежды у постели больной дочери, естественно боялась за ее здоровье гораздо более, чем раньше.

Маленькая Кора была действительно слабым ребенком, как и все дети, подобные ей, отличающиеся ранним развитием. Девочка была слабенькая, нервная и опасения матери за ее здоровье, особенно после перенесенной ею болезни, не были преувеличены.

Переезд в Киев состоялся со всевозможными предосторожностями. Федор Дмитриевич Караулов сам проводил дам и сам всю дорогу наблюдал за ребенком.

В нанятом доме-особняке на одной из киевских улиц, близких от Киево-Печерской лавры, оказались антресоли, которые графиня Конкордия Васильевна с обворожительной улыбкой просила доктора Караулова считать своим помещением.

Федор Дмитриевич решил переночевать, с твердым намерением на другой же день уехать к себе домой, так как маленькая пациентка была совершенно здорова.

Судьба или случай, руководившие его жизнью за последнее время, и тут решили иначе.

На другой день, утром приехал граф Владимир Петрович Белавин, заранее извещенный о киевском адресе своей жены.

Надо сказать, что графиня Конкордия Васильевна тотчас по прибытии со станции в квартиру доктора Караулова с больной дочерью, уведомила мужа письмом о счастливой встрече с его другом в тяжелую для них минуту. Она назвала в письме эту встречу счастливой встречей, посланной Провидением.

Граф Владимир Петрович тотчас же написал Караулову длинное и горячее послание, в котором в самых витиеватых выражениях благодарил его за заботы об его жене и дочери.

Сам прибыть, однако, несмотря на отчаянные письма жены, в мрачных красках обрисовавшей опасность для жизни ребенка постигшей ее болезни, он, как мы видели, не торопился и приехал уже тогда, когда всякая опасность миновала и маленькая Кора, только с несколько побледневшими щечками, была окончательно возвращена к жизни.

Граф не хотел и слышать об отъезде своего друга в день его приезда, и Федор Дмитриевич волей-неволей должен был остаться в Киеве два дня, два тяжелых дня.

В первый же день, проведенный вместе с мужем и женой, он вполне убедился, что огонь их домашнего очага, который и светит, и греет в супружеской жизни, потух совершенно.

Граф, впрочем, и не старался скрывать холодность своих отношений к жене, и, оставшись поздним вечером наедине с Карауловым, дословно повторил свои жалобы, изложенные в письме, доставившем его другу столько горьких минут.

Он открыл ему раны своего сердца, но медицинская помощь была бессильна для их исцеления.

Граф снова погряз в омуте своей прежней жизни и окончательно погиб для семьи.

Он снова вращался в петербургском полусвете, считался коноводом «веселящихся петербуржцев».

Женщины снова овладели им, доведя его до болезни воли.

Если бы Караулов жил в Петербурге и имел хотя бы небольшое соприкосновение с представителями петербургского света, он узнал бы, что его друг граф Владимир был недавний герой пикантной истории, жертвой которой была одна молоденькая артистка, прямо с курсов пения попавшая в круговорот «веселящегося Петербурга». Ее звали Иреной.

Это был особого рода способ со стороны графа Белавина поощрять таланты.

Этой новой связью, наделавшей шум в Петербурге, он был обязан балетной Марусе, в число недостатков которой не входила ревность.

В описываемое время, впрочем, эта связь уже была в прошедшем — опереточная дива явилась на смену будущей оперной знаменитости, каковыми считают себя все ученицы курсов пения.

Проведя два дня, Федор Дмитриевич возвратился на свой служебный пост.

Он дал слово графу как можно чаще навещать «киевских богомольцев», как иронически назвал себя, жену и ее тетку граф Владимир Петрович Белавин.

— Как можно реже! — сказал между тем самому себе Федор Дмитриевич, когда поезд, уносивший его из Киева, двинулся.

Увы, при произнесении этих слов рассудка сердце его болезненно сжалось и он понял, что он не сдержит слово, данное графу.

Его стало тянуть в Киев, несмотря на то, что летом этот город не представлял ничего привлекательного. Жара и пыль отравляют существование его жителей.

Отчего же Федору Дмитриевичу казалось, что в Киеве прохладнее, нежели в его живописном селе, на берегу Днепра, который разливался в этих местах во всю могучую ширь, отчего киевский воздух представлялся для него пропитанным не пылью, а ароматом цветов?

Да просто потому, что в Киеве жила графиня Конкордия, которая овладела всеми его помыслами и была альфой и омегой его желаний.

Его тянуло, повторяем, в Киев, и он ездил туда довольно часто.

В доме Белавиных он испытывал то же двойное чувство, которое началось с момента встречи с графиней Конкордией в дамской комнате железнодорожной станции: наслаждение и страдание.

То, что было для него счастьем, таким счастьем при одной мысли о котором он терял голову и в нем бушевала вся кровь, другой человек принимал совершенно равнодушно, с презрительною холодностью.

Где он, Караулов, обрел бы величайшее земное блаженство, там граф Владимир Петрович Белавин не находил даже простого удовольствия.

Это было ужасно.

Отношения графини Конкордии между тем к доктору были искренни и задушевны. В его присутствии она, казалось, находила спокойствие, на ее губах играла улыбка, которая, как заметил Федор Дмитриевич, исчезала при его отъезде.

Симпатии любимой женщины, как он ни хотел в том разуверить себя, были на его стороне.

Это было мучительно сладко.

Во время этих пребываний в Киеве, Караулов сделал несколько новых знакомств.

В Киеве, между прочим, были тоже прибывшие из Петербурга супруги Ботт.

Муж — богатый человек, сын канатного фабриканта, композитор-дилетант, весь преданный музыке и ей принесший в жертву свое наследственное канатное производство, доставившее ему солидный капитал от его покойного отца. Ему было лет за тридцать.

Она — двадцатичетырехлетняя женщина, мать единственной дочки, принадлежавшая к категории тех пикантных дурнушек, которые умеют заменять недостаток красоты искусством нравиться.

Кто осмелился бы утверждать, что эта женщина дурна собою, когда ее большие горящие глаза, блистая из-под умело созданных искусных бровей, освещали лицо с неправильными чертами и улыбку пурпуровых губ, далеко не скромную, но и не неприятную.

Прибавьте к тому оригинальность туалета портнихи, умеющей создавать фигуру.

Словом, Надежда Николаевна принадлежала к числу тех женщин, которые сотканы из сплошного греха и соблазна и которые умеют носить так свои туалеты, что в самом скромном из них кажутся полуобнаженными.

С этой молодой женщиной подружилась графиня Конкордия, подтвердив французское правило, что крайности сходятся.

Кроме того, г-жа Ботт, как старшая летами, быстро приобрела над этим ребенком-женщиной, какова была графиня, неотразимое влияние.

Одиночество последних лет, на которое осудила себя Конкордия Васильевна, одиночество, которое было последствием соприкосновения с тем полусветом, в котором теперь снова вращался ее муж, сделало свое дело.