Кролик, беги - Апдайк Джон - Страница 15

В лице Тотеро что-то гаснет, оно становится рыхлым и вялым.

– Верно, ты никогда не нарушал правил. Никогда. Гарри всегда был идеалистом.

– Просто не было нужды, – пожимает плечами Кролик.

– И второе удивительное свойство Гарри — с ним никогда ничего не случалось, – сообщает Тотеро девушкам.

– Нет, однажды я растянул запястье, – поправляет Кролик. – Но что мне действительно помогало, как вы сами говорили, так это...

– А что было дальше? Просто ужас, до чего я все забыл.

– Дальше? Дальше был Пенноук. Ничего не было. Они нас побили.

– Они победили? Разве не мы?

– Да нет же, черт возьми. Они здорово играли. У них было пять сильных игроков. А у нас? По правде говоря, только я один. У нас был Гаррисон, он был о'кей, да только после той футбольной травмы он уже больше никогда не оправился.

– Ронни Гаррисон? – спрашивает Рут.

– Вы его знаете? – с тревогой спрашивает Кролик. Гаррисон был знаменитый бабник.

– Я не уверена, – довольно равнодушно отзывается Рут.

– Невысокого роста, курчавый. Чуточку прихрамывает.

– Нет, не знаю, – говорит она. – Пожалуй, нет.

Как ловко она управляется одной рукой с палочками; вторая лежит на коленях ладонью вверх. Он с удовольствием смотрит, как она наклоняет голову, как наивная толстая шея подается вперед, сухожилия на плече напрягаются, губы смыкаются вокруг куска. Палочки точно рассчитанным движением зажимают еду. Просто удивительно, сколько нежности у этих толстух. Маргарет — та, словно лопатой, сгребает еду тусклой изогнутой вилкой.

– Мы проиграли, – повторяет Тотеро, зовет официанта и просит еще раз повторить те же напитки.

– Мне больше не надо, спасибо, – говорит Кролик. – Я уже и так пьян.

– Вы просто большой пай-мальчик, – говорит Маргарет. Она до сих пор не усвоила, как его зовут. Господи, до чего она ему противна.

– О чем я начал говорить и что, по вашим же словам, мне и вправду помогало, так это одна хитрость — держать мяч обеими руками, почти соприкасаясь большими пальцами. Вся штука в том, чтобы держать мяч перед собой, и тогда появляется это славное легкое чувство. Мяч со свистом сам летит вперед. – Он показывает руками, как это делается.

– Ах, Гарри, – грустно замечает Тотеро, – когда ты ко мне пришел, ты уже умел бросать мяч. Я внушил тебе всего лишь волю к победе. Волю к совершенству.

– Знаете, моя лучшая игра была не в тот раз, когда мы набрали сорок очков против Аленвилла, а в предпоследнем классе. Мы в самом начале сезона поехали в дальний конец округа, в маленькую забавную провинциальную школу, там было всего около сотни учеников во всех шести классах. Как она называлась? Что-то птичье... Вы должны помнить.

– Птичье... Нет, – отвечает Тотеро.

– По-моему, это был один-единственный раз, когда мы их включили в программу соревнований. Там был такой смешной малюсенький квадратный спортзал, и зрители сидели на сцене. Какое-то забавное название.

– Птичье, птичье, – повторяет Тотеро. Он озабочен. Он все время потирает ухо.

– Иволга! – вне себя от радости восклицает Кролик. – Средняя школа «Иволга». В Ориоле. Такой маленький разбросанный городишко, дело было в начале спортивного сезона, так что было еще тепло, и на полях торчали копны кукурузы вроде вигвамов. И вся школа пропахла сидром, помню, вы еще насчет этого острили. Вы мне велели не принимать все это близко к сердцу, мы приехали попрактиковаться и вовсе не должны их расколошматить.

– У тебя память лучше, чем у меня, – говорит Тотеро.

Официант возвращается, и Тотеро, не дожидаясь, пока ему подадут, берет стакан прямо с подноса.

– Ну вот, – продолжает Кролик, – мы приходим и начинаем играть, а там эта пятерка фермеров топчется по площадке, и мы с ходу набираем пятнадцать очков, и я ничего не принимаю близко к сердцу. А на сцене сидит всего десятка два зрителей, и игра эта вовсе не зачетная, все это не важно, и у меня появляется такое удивительное чувство, будто я могу все на свете, и мне надо только бегать просто так, пасовать и больше ничего, и вдруг я вижу, понимаете, вижу, что действительно могу все на свете. Во второй половине я делаю всего каких-нибудь десять бросков, и каждый мяч летит прямо в корзину, не то что ударяет в обод, а даже и не задевает, будто я камушки в колодец бросаю. А эта деревенщина носится туда-сюда, они все мокрые, а запасных у них всего только двое, но наша команда не в их лиге, так что им тоже все равно, и единственный судья наклоняется над краем сцены и заговаривает с их тренером. Средняя школа «Иволга». Вот так, а потом их тренер приходит в раздевалку, где переодеваются обе команды, достает из шкафчика кувшин сидра и пускает по кругу. Неужели вы не помните? – Как странно, даже смешно, почему-то они никак не могут понять, что в этом было такого особенного. Он снова принимается за еду. Остальные уже поели и теперь выпивают по второй.

– Да, сэр, Как-вас-там, вы и вправду милый мальчик, – говорит Маргарет.

– Не обращай внимания, Гарри, – замечает Тотеро. – Шлюхи всегда так разговаривают.

Рука Маргарет, оторвавшись от стола, пролетает мимо ее тела и бьет его прямо в зубы.

– Один — ноль, – хладнокровно произносит Рут.

Все происходит так тихо, что китаец, который убирает со стола тарелки, не поднимает головы и явно ничего не слышит.

– Мы уходим, – объявляет Тотеро и пытается встать, но натыкается бедром на край стола, застревает и стоит ссутулясь, как горбун. От удара рот его чуть-чуть скривился, и Кролик отводит глаза от этой двусмысленной болезненной смеси бравады, стыда и, что еще хуже, гордости, скорее тщеславия. С искаженных кривой ухмылкой губ слетают слова:

– Вы идете, дорогая?

– Сукин сын, – отзывается Маргарет; однако ее крепкое, как орешек, тельце выскальзывает из кабинки, и она оглядывается посмотреть, не оставила ли она сигарет или кошелька. – Сукин сын, – повторяет она, и в невозмутимости, с какой она это произносит, есть что-то даже красивое. Вид у них с Тотеро теперь более спокойный, решительный и как бы даже суровый.

Кролик хочет выскочить из-за стола, но Тотеро поспешно кладет ему на плечо руку; твердое прикосновение этой тренерской руки Кролик, сидя на скамейке, частенько ощущал незадолго до того, щепок по спине отправлял его на баскетбольную площадку.

– Нет, нет, Гарри. Оставайся. Не все сразу. Пусть наша грубость тебя не смущает Ты бы не мог дать мне на время машину?

– Что? Мне же без нее никуда не попасть.

– Да, да, ты прав, ты совершенно прав. Прости, пожалуйста.

– Да нет, я хотел сказать, что если она вам нужна... – Ему не хочется одалживать автомобиль, который принадлежит ему лишь наполовину.

Тотеро это понимает.

– Нет, нет. Нелепая идея. Спокойной ночи.

– Обрюзгший старый болван, – говорит ему Маргарет.

Взглянув на нее, Тотеро суетливо опускает глаза. Гарри видит, что она права, Тотеро и вправду обрюзг, лицо его искривилось, как спущенный баллон. Однако этот баллон смотрит на Кролика, словно распираемый какой-то важной мыслью, тяжелой и бесформенной, как вода.

– Куда ты денешься? – спрашивает Тотеро.

– Все будет о'кей. У меня есть деньги. Я возьму номер в гостинице, отвечает Кролик. Отказав Тотеро, он хочет, чтобы тот поскорее ушел.

– Дверь моей обители открыта, – говорит Тотеро. – Правда, там всего одна койка, но можно сделать матрас...

– Нет, нет, – резко возражает Кролик. – Вы спасли мне жизнь, но я не хочу садиться вам на шею. Все будет хорошо. Я и без того не знаю, как мне вас благодарить.

– Мы еще побеседуем, – обещает Тотеро; рука его дергается и как бы случайно шлепает Маргарет по заду.

– Я готова тебя убить, – говорит ему Маргарет, и они удаляются.

Похожие со спины на отца с дочерью, они минуют стойку, возле которой шепчется с девушкой-американкой официант, и выходят сквозь стеклянную дверь, Маргарет впереди. Словно так и надо, словно они — деревянные фигурки, входящие и выходящие из старинного барометра.