За волшебной дверью - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 6

Любопытно, но кое-какое представление о психологии писателя-романиста дает нам следующий факт. Две свои книги, и к тому же хорошие, Вальтер Скотт написал, когда его здоровье было в таком состоянии, что позже он не мог вспомнить даже слова из них, и если ему читали их вслух, то слушал так, точно это были произведения другого человека. По-видимому, простейшие процессы, происходящие в головном мозге, такие, как обычная память, тут были полностью временно отключены, и все же самый высший и самый комплексный дар — воображение в его максимальной форме — абсолютно не пострадал. Это удивительный факт, и над ним следует поразмыслить. Он кое-что говорит в поддержку того ощущения, которое должно быть свойственно всякому писателю, обладающему творческим воображением, а именно что наиболее важное свершение приходит к писателю каким-то удивительным образом извне и что он только средство передачи его на бумаге. Творческая мысль — зачаток, который дает большие всходы, — пронзает мозг писателя, точно пуля. Он поражен собственной мысли, не сознавая, что сотворил ее. Здесь перед нами человек, у которого все другие функции мозга отключены, человек, созидающий свое прекрасное произведение. Может быть, мы и в самом деле лишь тайные каналы, идущие от нескончаемого источника неизвестного? И, безусловно, нашим лучшим произведением всегда становится то, к которому, как представляется, приложен минимум собственных усилий.

Чтобы продолжить ход наших рассуждений на эту тему, зададим вопрос: „Возможно ли, чтобы слабые телесные силы и неустойчивая нервная система, поддерживая физическое состояние человека на самом низком уровне, превратили его в наиболее подходящего посредника подобных духовных предназначений?“ Существует странное изречение: „Гениальность сродни безумию, меж ними лишь тонкая грань“.

Но, отвлекаясь от темы гениальности, мне кажется, что даже средние способности к творческой работе серьезно ослабляют узы между душой и телом.

Вспомните английских поэтов, живших почти век назад, — Чаттертона, Бернса, Шелли, Китса, Байрона. Из поэтов этой блестящей плеяды Бернс прожил больше всех. Но ему было всего лишь 39 лет, когда он умер. „Сгорел“, как сокрушенно сказал его брат. Шелли, правда, погиб от несчастного случая, а Чаттертон от яда. Но самоубийство — само по себе признак болезненного состояния. Безусловно, Сэмюэл Роджерс прожил чуть ли не век, но он прежде всего был банкир, а потом уже поэт. Вордсворт, Теннисон, Браунинг — все они превысили средний возраст поэтов, но данные о романистах по кое-каким причинам, особенно за последние годы, неутешительны. Они кончают свои дни в том же возрасте, что и рабочие, изготавливающие свинцовые белила, а также рабочие других вредных профессий. Вспомните истинно потрясающий пример с молодыми американцами. Такое созвездие молодых обещающих писателей было унесено смертью за несколько лет! Среди них и автор такой замечательной книги, как „Дэвид Харум“, а также Фрэнк Норрис, писатель, которому, я полагаю, предстояло стать великим более чем кому-либо другому из ныне живущих писателей. Его роман „Омут“ представляется мне одним из лучших американских романов. Норрис также умер преждевременно. Ушел из жизни и Стивен Крейн, который создал в высшей степени блестящее произведение, и Хэролд Фредерик, другой мастер своего дела. Есть ли на свете другая профессия, в которой пропорционально числу занятых в ней можно было бы продемонстрировать подобные потери? В те же годы нас покинули и наши соотечественники Роберт Луис Стивенсон, Генри Сетон Мерримен и многие другие.

Даже те великие писатели, о которых обычно говорят, как если бы они прошли свою стезю до конца, в действительности умирают раньше срока. Например, Теккерей умер лишь 52 лет, но был седой как лунь. Диккенс достиг возраста 58 лет. Сэр Вальтер прожил на свете всего 61 год, но хотя и начал создавать романы, когда ему было уже за сорок, в целом, к счастью для мира, прошел более длинный путь как писатель, чем большинство его собратьев по перу.

Он использовал свои творческие способности почти 20 лет, как и Шекспир. Бард из Эвона — это другой пример ограниченного пребывания, которое отпущено гению на земле. Правда, я думаю, что Шекспир прожил более, чем значительнейшая часть членов его семьи, которые не принадлежали к числу здоровых. Шекспир умер, как мне представляется, от какого-то нервного заболевания. Об этом говорит и все возрастающая неразборчивость его подписи. Возможно, у него была динамическая атаксия, особый бич людей с творческим воображением. Гейне, Доде и сколько еще других стали ее жертвами. Что же касается предания, впервые появившегося много лет спустя после смерти Шекспира, будто он умер от нервного возбуждения в результате запоя, то это абсурд, поскольку подобного нервного возбуждения науке не известно. Но даже очень умеренный запой может привести человека, страдающего хроническим нервным заболеванием, к гибели.

Позволю себе еще одно высказывание относительно Вальтера Скотта, прежде чем я отойду от этой полки с книгами оливкового цвета, из-за которых становлюсь столь болтливым и отклоняюсь от темы. Ни одно описание характера Скотта не будет полным, если в нем не упомянуто об удивительной тайной склонности, присущей его натуре. Вальтер Скотт во многих случаях не только отступал от правды, дабы скрыть тот факт, что он автор знаменитых романов, но даже его близкие друзья, встречавшиеся с ним изо дня в день, не подозревали, что перед ними человек, о котором говорит вся Европа. Даже жена Вальтера Скотта не была осведомлена о его денежных обязательствах, пока банкротство фирмы Баллантайна не возвестило ей впервые о том, что и они также разорены. Психолог мог бы проследить этот странный зигзаг ума писателя в многочисленных загадочных образах, таких, например, как Фенелла в „Певерил Пик“, которые мелькают на страницах его романов, сохраняя свою интригующую тайну.

„Жизнеописание Вальтера Скотта“ Локхарта — печальная книга. Она оставляет вас в мрачном настроении. Зрелище уставшего титана, который влачит свои дни отягощенный долгом, перегруженный работой, жена которого умерла, а нервы расшатаны и у которого не осталось ничего, кроме чести, — это зрелище представляется наиболее волнующим в истории литературы. Но тучи уходят, и остается лишь память об удивительно благородном человеке, который не согнулся под ударами судьбы, а смело смотрел ей в лицо до конца и умер так же, как и жил, без хныканья. Ему были знакомы все человеческие чувства. Велика была его радость и велик успех, однако велико падение и горька печаль. Но из всех сынов человечества, я думаю, найдется немного более великих, чем тот, кто покоится под большой могильной плитой в Драйбургском аббатстве.

Какие рассказы, написанные на английском языке, можно назвать выдающимися? Неплохая тема для спора! Я лишь уверен, что превосходных рассказов куда меньше, чем превосходных больших сочинений. Чтобы вырезать камею, требуется гораздо более тонкое искусство, чем создать статую. Однако самое удивительное в том, что два таких выдающихся по мастерству творения, как рассказ и большое сочинение, по-видимому, существуют сами по себе и даже „враждебны“ друг другу. Мастерство, требующееся для создания одного, никоим образом не гарантирует мастерства для создания другого. С одной стороны, величайшие представители английской литературы Фил-динг, Скотт, Диккенс, Теккерей, Рид не оставили после себя ни одного замечательного рассказа, за исключением, возможно, „Рассказа слепого странника Вилли“ из романа „Редгонтлет“. Но с другой стороны, и мастера короткого рассказа, такие, как Стивенсон, По, Брет Гарт, не создали больших произведений. Спринтер редко бывает хорошим стайером.

И все же, если бы вам пришлось выбирать „вашу команду“, кого бы вы назвали? На деле-то ведь у вас нет большого выбора. Какие критерии вы бы тут избрали? Вы хотели бы найти в рассказах выразительность, новизну, краткость, чтобы они читались с напряженным интересом и произвели бы на вас большое впечатление в целом. Таким мастером прежде всего является Эдгар По. Между прочим, это при взгляде на зеленый томик его сочинений, который стоит следующим по порядку на моей любимой полке, у меня возник ряд мыслей. Я полагаю, что Эдгар По — величайший зачинатель короткого рассказа, когда-либо живший на свете. Его ум подобен стручку, полному семян, которые беззаботно разлетаются вокруг и откуда происходят почти все типы современного рассказа. Вспомните только, какие произведения он создал в присущей ему непринужденной и многообразной манере, редко заботясь о повторении успеха, но стремясь к новым достижениям. Можно сказать, что он — прародитель ужасного поколения писателей детективного жанра, „Quarum pars parva fui“[4].