За волшебной дверью - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 11

Если же вы захотите узнать, каким человеком Филдинг был в жизни, прочитайте его „Дневник путешествия в Лиссабон“. В его романах на этот счет ничего обнаружить не удастся. В них его истинная доброжелательность весьма нередко бывает замаскирована ложным цинизмом. Филдинг знал, что его здоровье непоправимо расстроено, а годы сочтены. То были дни, когда человека можно видеть таким, каков он есть на самом деле, когда на пороге самой ужасной из всех реальностей у него более нет причин для притворства и обмана. Осененный крылом смерти, Филдинг выказал спокойное и благородное мужество и твердость ума, что свидетельствует о том, какая прекрасная натура была ранее скована своими моральными несовершенствами.

Прежде чем я закончу этот в чем-то поучительный разговор, мне хотелось бы сказать еще немного об одном романе XVIII века. Согласитесь, что еще никогда я не вел столь утомительной беседы. Но сам предмет, да и то время, видимо, побуждают к этому. Я не стану обращаться к произведениям Стерна, поскольку мне не очень-то нравится его вычурная манера. Не затрону я также и романы мисс Берни, которые являются женским подражанием великим мастерам, непосредственным предшественникам писательницы. Но „Векфильдский священник“ Оливера Гольдсмита сам по себе заслуживает внимания. Как и все книги писателя, это произведение несет в себе отпечаток его прекрасных человеческих качеств. Тот, у кого нет сердца, не смог бы написать такой роман. Точно так же лишь тот, у кого золотое сердце, мог создать „Покинутую деревню“. Удивительно думать, что старина Джонсон покровительственно относился и делал резкие замечания застенчивому ирландцу, хотя Гольдсмит в поэзии, прозе и драме проявил себя гораздо более одаренной личностью. В этом случае перед нами предметный урок того, как к фактам жизни можно относиться без всякой обиды. Ни от чего нельзя уклоняться, все следует надлежащим образом фиксировать. Если бы мне хотелось какой-нибудь юной впечатлительной особе порекомендовать для чтения книгу, не оскорбляя при этом никоим образом ее деликатных чувств и желая подготовить к жизни, то нет произведения, которое я выбрал бы с большей охотой, чем роман „Векфильдский священник“.

Думаю, что на этом разговор об английских романистах XVIII века следует и закончить. Они занимают не только полку в моем книжном шкафу, но и уголок в моем сознании. Можно годами не вспоминать о них, но вдруг неожиданно какое-то случайное слово или вереница мыслей приведут вас прямо к ним. Взглянув на их книги, вы порадуетесь, что читали их, и полюбите их. Однако давайте обратимся к тому, что интересует вас больше.

Если бы из бесплатных библиотек Англии можно было получить сведения для сравнения популярности разных романистов, то с уверенностью могу сказать одно: Джордж Мередит котируется очень невысоко. Но если бы какая-то группа писателей собралась вместе, чтобы решить, кого из собратьев по перу они считают наиболее талантливым и стимулирующим их собственное воображение, то я в той же мере уверен, что Джордж Мередит получил бы огромное большинство голосов. Его единственным мыслимым соперником оказался бы только Томас Харди. Поэтому весьма интересным вопросом для исследования становится вопрос о том, почему же существует такое расхождение во мнениях о достоинствах Мередита и каковы те характерные особенности, в силу которых его отвергло так много читателей, но которые в то же время заслужили одобрение писателей, а их мнению позволено обладать особым весом.

Дело прежде всего заключается в абсолютной необычности произведений Мередита. Публика читает, дабы развлечься. Романист читает, чтобы увидеть что-то новое в своем искусстве. Читать Мередита не значит только развлекаться. Это превосходное упражнение, своего рода умственная гимнастика, которая развивает ваши мыслительные способности. Читая Мередита, вы все время находитесь в состоянии умственного напряжения.

Если вы будете руководствоваться моей интуицией, точно охотник чутьем пойнтера, то поймете, что мои рассуждения навеяны моей любимой книгой „Ричард Феве-рел“, которая спряталась вон там в углу. Какой это замечательный роман! Сколько в нем мудрости и остроумия! Другие произведения этого мастера могут быть более яркими или более значительными, но что касается меня, то именно с этим произведением я всегда должен познакомить нового гостя, еще не испытавшего его влияния. Думаю, что смогу отвести ему третье место после романов „Ярмарка тщеславия“ и „Монастырь и очаг“, если уж я должен назвать три романа, которые более всего люблю из числа созданных в викторианскую эпоху. Роман „Испытание Ричарда Феверела“, помнится, был опубликован в 1859 году, но лишь чуть ли не через двадцать лет назрела необходимость второго издания романа. Это почти невероятно и мало говорит о проницательности не только литературной критики, но и читающей публики.

Однако никогда не бывает следствия без причины, какой бы пустяковой, возможно, ни оказалась сама причина. Что же стояло на пути успеха этого произведения? Без сомнения, его стиль. И это еще несмотря на то, что витиеватость и цветистость, присущие позднейшим творениям писателя, здесь в определенной степени смягчены и умерены. Подобное считалось тогда новшеством и ввело в заблуждение не только публику, но и критику. Они, определенно, приняли это за искусственность, в чем обвиняли Карлейля еще двадцать лет назад, забывая, что если перед нами истинный гений, то его стиль органически присущ ему, является в такой же мере частью человека, как и цвет его глаз. Это не рубашка, по словам Карлейля, которую можно надеть и снять согласно желанию, а кожа, приросшая навсегда. Этот удивительный яркий стиль Мередита! Как его описать? Очевидно, лучше всего с помощью собственных выразительных слов писателя о Карлейле, где, не исключено, таится arriere-pensee[9], что эти слова можно отнести в той же мере и к нему самому.

„Любимый автор его писал в стиле, похожем либо на первобытную архитектуру, либо на ее развалины, столь тяжелым и грубым он казался. Его стиль был словно ветер, разгулявшийся во фруктовом саду, то здесь, то там с диким ревом срывающий красивый плод; словно волны, разбивающиеся о дамбу, с его туманными фразами без начала и конца; точно косые солнечные лучи, прорвавшиеся через бегущие по небу облака; стиль, где ученые слова соседствовали с уличным сленгом, а ударения проставлены наугад. Все страницы здесь были как налетевший шквал, а вся книга действовала как электрический заряд“[10].

Какое замечательное описание и какой пример стиля! Сколь большое впечатление оставляют такие выражения, как: „Все страницы здесь были как налетевший шквал“. Этот отрывок одинаково безупречен не только как характеристика стиля Карлейля, но и как образец манеры Мередита.

Итак, „Ричарду Феверелу“ мы воздали наконец должное. Признаюсь, я очень верю в проницательность читающей публики и не думаю, что истинное произведение может долго оставаться незамеченным. Литература, как и вода, находит свое истинное место. Мнение создается медленно, но в конце концов бывает правильным. Убежден, что если критики единодушно станут превозносить плохую книгу или поносить хорошую, то их влияние может сказываться (и сказывается) в течение пяти лет. Но на окончательную оценку это никоим образом не воздействует. Шеридан говорил, что если все блохи в его постели набросятся на него скопом, то ему придется убраться из нее. Я не считаю, что какое-либо единодушие критики сможет когда-нибудь „убрать“ из литературы действительно достойную книгу.

К числу достоинств „Ричарда Феверела“ — надеюсь, тут вы простите мне мою неуемную восторженность — принадлежат щедро рассыпанные в романе афоризмы, заслуживающие места в ряду английских пословиц. Например, что может быть лучше, чем выражение: „Если, помолившись, ты чувствуешь, что стал лучше, это значит, что твоя молитва услышана“, или „Целесообразность — вот мудрость человека, справедливость же — мудрость Бога“, или „Все хорошие мысли идут от сердца“. Весьма правдивы и следующие слова: „Так кто же из нас трус?… Тот, кого потешают промахи человечества“. Здоровым оптимизмом веет от фразы: „Существует один-единственный путь, которым душа постигает счастье: ей надо взойти на вершину мудрости, и она увидит оттуда, что все в этом мире имеет свое назначение и служит на благо человеку“. Более шутливый оттенок чувствуется в словах: „Мужчине легче цивилизовать кого угодно, только не женщину“[11]. Однако поспешим прервать это занятие, поскольку примерам из „Ричарда Феверела“ несть числа.