В направлении Окна - Лях Андрей Георгиевич - Страница 30

Валентина. Валентина. Все рядом, все сторожит, лишь чуть-чуть отпусти себя, чуть-чуть расслабься — и снова яма, из которой тебя год вытаскивала лучшая в мире психиатрия. Холл провел ладонью по теплым тумблерам автопилота-компьютера. Включено. Но нельзя же вовсе не думать об этом, что же за такое проклятие, от собственного мозга не убежишь и не спрячешься. Ладно... Он прикрыл глаза и сразу же увидел разъезжающиеся под тяжестью породы крепежные секции, над ним — двенадцать километров гранитных толщ, Блайя, семьдесят шестой, что-то сдвинулось в недрах, толчок в шесть баллов, сейчас...

Он свернул колонку, а ногой — что там такое? — Господи, ручной тормоз. Черт с вами, все-таки придется. Холл надорвал упаковку и проглотил кисловатую таблетку.

Успокойся, сказал он себе. Это кончилось. Этого нет. Ты жив, едешь в прекрасной машине по прекрасной автостраде, впереди приятная работа, отдых, а не работа. Трясет — ну и пусть себе трясет. Соберись. Как тебя учили. Ты не был трусом. Даже там. Ты был знаменитостью.

Пока не спятил. Как и все.

Нет, давай разберемся. Не все. Звонарь вышел оттуда с ясной головой, старик Кьезе. Интересно, сколько же сейчас Кьезе? В самом начале в разведотделе сектора их было двести сорок два человека, а в семьдесят восьмом, попав как-то в Зиммергласс-Студио, Холл — что-то подтолкнуло — провел радиоперекличку по старому секторному индексу — и отозвался один Кьезе. Вот как было. Три года ждал смерти, все вокруг сменились, все погибли, только он, как заговоренный, зная, что по всем законам следующая очередь — его.

Нет, так тоже нельзя. Не все же на Валентине было кошмар и безумие, была там и своя логика. Да, люди сходили с ума от клаустрофобии, но воевали. Надо начать с этого. Как вышло, что они забились в эти норы, и война пошла по вертикали?

«Нас загнали в эти пещеры, — подумал он, — вот как мы там очутились». Впрочем, заранее было известно, что так будет. Если на Земле карст — достаточно редкое явление, то на Валентине редкое то место, где его нет, три четверти суши пронизаны ходами и пустотами, как сырная головка; кроме того, есть еще какое-то интрузивно-химическое выветривание, или что-то в этом роде, это тоже как будто карст, только вулканический, разрушаются магматические породы, и под землей остаются обширнейшие полости, простирающиеся на очень большую глубину — такие нижние этажи на тамошнем жаргоне именовались «метро».

Пещеры — это одно. Другое — то, что не то пять, не то шесть тысяч лет назад на Валентине существовала цивилизация, которая тоже чрезвычайно активно закапывалась в землю, сооружая тоннельные системы и подземные города. Почему? Неизвестно, но скорее всего, по той же причине, что и в наши дни — слишком близко располагался выход из Системы. От той цивилизации сохранились только циклопические комплексы на разных глубинах, да геометрические орнаменты на стенах. Ее не спасли землекопные ухищрения, как не спасли бы они и Звонаря с его компанией, если бы Кромвель не вошел в Систему и не взял штурмом Тихану-Главную. Но все эти древности здорово пригодились.

На поверхности они не продержались и двух недель — после двадцатого января, когда ушли последние войска, и отстоять ничего не удалось. За эти две недели погибло более трех миллионов человек — Звонарю предлагали вывезти детей — он отказал. Пусть будут те, сказал он, кто уцелеет. Зато потом мы сможем рассчитывать на это поколение.

Запылали прославленные валентинские леса, спекся в шлаки культурный почвенный слой, пропали города и провинции, и стали сектора. Через месяц, в конце февраля, прекратилась связь — фронты ушли далеко вперед, и три года без малого никому на свете не было известно — что там, на Валентине, да и существует ли она вообще.

Холл закурил. Сигареты кончаются. Впервые он сознательно это допустил до себя и, видимо, дела пошли на поправку, потому что, оказывается, если держать дистанцию, можно думать и о Валентине. А Кантор? Может быть, ему там нехорошо оттого, что его друг не вспоминает о нем?

Я сегодня расхрабрился, подумал Холл. Как бы не сорваться. Что же, попробуем подобраться к Герсифу. Все равно придется рано или поздно.

Герсиф — это город на плоскогорье севернее Халона, там размещался координационный центр. Нет, тогда еще не размещался. Тогда кончался второй год войны.

Шел декабрь семьдесят пятого. Было уже и совсем плохо, было и ничего, потом обстановка до какой-то степени стабилизировалась. Уже сдали Охос, сдали Авейру, полностью был разрушен медицинский центр в Бассете, и врачевание отступило на рубежи многовековых традиций; сгорели три четверти киборгов, которых Звонарь беспощадно гнал в бой, говоря, что лучше учиться на чужих ошибках, и от кибремонтных баз осталась едва ли десятая часть. Бои шли повсюду, но тиханцы быстро и как будто торопливо обживали Валентину — строили свои многоярусные моря, дренажно-регуляционные колонны, даже привезли с Тиханы-Третьей китов. С этими китами мы тоже помучались, подумал Холл, кошмарные твари, дурной сон. Но хуже всех тиханских пакостей давила неизвестность — что там, на той, большой войне.

Итак, в декабре Звонарь вызвал его к себе в Зиммергласс-Студио — тоннельный «еж», вырубленный в базальтах — и ткнул пальцем в карту.

— Вот примерно здесь, — сказал он. — Герсиф.

Кабинет Звонаря находился в одном из «аквариумов», и сквозь зеленое напыление на стенах было видно, как операторы колдуют за вводными пультами карлойд-схем и компьютеров. На Звонаре был все тот же лохматый свитер, но кобура с дедовским кольтом исчезла — в ознаменование отмены запрета на электронное оружие. Кажется, в комнате были еще какие-то люди, но кто именно — Холл не помнил.

— За последние две недели, — говорил Гуго, — туда прошли пять караванов, два удалось потрепать, но знаешь, как шли? В обход, вот так, через Кассерос. Это они нас уважают. Слушай, обязательно надо нам узнать, что за чертовщину они там затевают.

Холл смотрел на карту, и то, что он видел, ему совсем не нравилось.

— Подгони «Миссури» и разнеси все, что там есть.

— Подгони... Куда подогнать? Кто там что видел? Да и не с руки нам туда соваться, одноэтажное мелководье, залипнешь — ни по каким чертежам не соберут. Тигр, дружище ты мой дорогой, — теперь Звонарь заговорил почти нежно, — ты у нас авторитет, возьми самых лучших ребят, придумай что хочешь, но расскажи, что там творится.

— Опять галерным способом? — спросил Холл. — А по-моему, хватит.

— Хорошо. Не так? А как? Я не знаю. Может быть, ты знаешь?

— Знаю. Сказать?

Зависнув над картой, они с полминуты смотрели друг на друга. Спор был давний. Стратегия, которую повел Звонарь, далеко не у всех вызывала восторг. Холл указал на карту.

— Вот здесь что?

— Саскатун, старый кольцевик. Дам прикрытие.

— На сколько?

— На трое суток.

— Что мне эти твои трое суток.

Сумрачное обаяние, присущее Звонарю, не изменяло ему даже в минуты гнева; в голосе его явственно послышался рваный рык:

— Я тебе сейчас кое-что скажу. Здесь, знаешь ли, война. Они, знаешь ли, уже в Боссоме. Туда сегодня ушла Двенадцатая резервная. И я тебе людей с Марса не приведу. Так что имей уважение к нашей горькой жизни и ступай черпани герсифской водички. Чем бы она там ни пахла. За три дня.

У них тогда был четырехдвижковый «Стормер-12-Г», который за две его кабины — переднего и заднего хода — прозвали Тяни-Толкаем. Экипажа было десять человек — я помню каждого, подумал Холл. Нет. Как звали штурмана? Штурмана не помню. Он был невысокого роста, кажется, откуда-то с юга, его им дали только на это задание.

А водил Тяни-Толкая Ги Сахена, темный и высохший как щепка, бывший трассовый гонщик, бывший чемпион, ему перевалило за шестьдесят, худобой и шапкой седых волос он походил на Кромвеля и сознательно это подчеркивал, хотя вслух никогда не говорил. Еще он носил зеркальные стрекозиные очки, пальцы у него были длинные, нервные, и второго такого механика не было, наверное, на всем Юго-Западном фронте.