В направлении Окна - Лях Андрей Георгиевич - Страница 22

Франциск кивнул, не отрывая глаз от разрыва в линии кустов. Наступила ночь, светили звезды, было тепло, но Холл приказал включить электроподогрев, и еще — кого ухватит крокодил — молчать, отбиваться без стрельбы.

Вокруг звучала страшная какофония. Неистово орали какие-то птицы, кто-то стрекотал, лягушки не жалели резонаторов — наступал сезон размножения. Холл посматривал на небо и на часы. В руке у него была здоровенная ракетница.

Наконец, когда ожидание уже утратило всякую напряженность, из темной гряды кустов на воду упала тень. За ней вторая. Франциск впился пальцами Холлу в плечо. Холл деликатно освободился. Четырнадцать человек брели по пояс в воде, неся оружие на плечах. Холл поднял ракетницу и, вздохнув, выстрелил.

Шипя и оставляя за собой след, горящий белый шар завис над этой сценой. Загрохотала стрельба, каждый думал, что глупо тащить домой полные обоймы; поднимались фонтаны черной воды, красные и желтые трассы, догоняя друг друга, летели над топями, перекрещивались, сжимались в точку; Холл, паля из ракетницы, наблюдал за ними и думал, как это красиво и как, в сущности, медленно они летят. Слева, за кустами, завыл МГ Брассара, заплясал похожий на щетку для волос огненный язык, и стало ясно, что Брассар, по особому роду пижонства, навернул пламегаситель задом наперед. Стервец, подумал Холл, перезаряжая ракетницу, но тут какой-то, как чертик из табакерки, выскочил перед самым носом, пришлось браться за винтовку, кто-то радостно завопил: «Командирская синяя!», и Холл был вынужден орать в ответ: «Оставить командирскую синюю!», а когда обернулся, то обнаружил, что доктор Франциск исчез.

— Что за... — начал было Холл, но Франциск тут же появился, всплыв из пучины вод, словно рубка подводной лодки.

— Боже мой, — пролепетал он. — Вы живы?

Из болота извлекли четырнадцать трупов, отвезли на базу в Заповедник и разложили на причальной платформе для опознания. Холл прошелся вдоль этого невеселого ряда и неожиданно остановился на середине. Он узнал двоих — люди Сарчемелия, Холл помнил их по Колонии. Они пришли сюда с другого края Территории. Кто ответит, зачем? Чтобы здесь лечь под его пулями?

Франциск был совершенно покорен Холлом, называл его коллегой и, вероятно, его восхищению Холл был обязан своим следующим повышением много больше, чем той дурацкой перестрелке на болоте.

Семьдесят первый год. Вонсон. Операция... Кто теперь вспомнит, как она именовалась официально, все говорили просто Баки — короче, взрывали нефтехранилище. Никакой благодарности командования, заочно оправдан военным трибуналом, тринадцать месяцев госпиталей. Множественное осколочное ранение внешней стороны бедра, плюс еще что-то там правой стороны тела и всякие другие грустные слова вроде «остеомиелит».

Тоже, кстати, помнится смутно. После всего он тащился по сельве и тащил Кантора — сначала просто на плече, потом на волокуше, которую смастерил из двух палок, защитной куртки и ремня. В голове гудело, он опирался на срезанное деревце, а на правую ногу вообще предпочитал не смотреть; Кантор, вдобавок к их общей контузии, умудрился еще подцепить лихорадку — пропали бы пропадом с вашими прививками — и непрерывно бредил.

Баки они не взорвали, даже не дошли до них, Холл потерял всех людей, убит даже Брассар — тот, что стрелял из пулемета в Заповеднике. Но все же везение не отвернулось окончательно и на этот раз, потому что им удалось выйти к реке, и там уж вовсе Господь Бог послал четыре бревна.

Мысли у Холла путались, но он знал, что за отмелями, на ничейной земле стоит одна развалюха, где есть шанс встретить людей. Дарханов или своих? Через неделю? Через месяц? Что толку гадать.

Когда в десятый раз не удалось зацепиться за берег, Холл заплакал, опустив руки в темную утреннюю воду, а когда, наконец, вылез и выволок Кантора на увязшие в иле кусты, то даже не было сил обрадоваться. А может быть, подумал, что еще и не половина пути. Потом снова шел через кусты, в одну сторону, затем в другую, вернулся за Кантором, снова тащил его, и вот он, покосившийся остов, редкие горбыли.

Холл привалил Кантора к доскам, сел — та, неживая нога и лежала-то как-то на сторону — и понял, что совершил ошибку: встать он, пожалуй, уже не сможет. Холл стер с лица целый инсектарий и стал смотреть в небо над верхушками деревьев.

Кажется, финиш. Будем утешать себя тем, что даже доберись он до своих, его все равно бы расстреляли — за Брассара, за Пека, за целехонькие Баки. Дурацкая была жизнь, и дурацкая, надо сказать, выходит смерть. Говорят, в таких случаях людей мучает чувство несправедливости. Его не мучало.

Когда он проснулся, был день. Светило солнце, и у Холла было впечатление, что и траву, и лес, и небо он видит из какой-то дали; в теле плавала мерзкая легкость, нога почти не болела. Он услышал гудение турбин, это шел обычный двухмоторный «скиф», но Холла что-то вело и закручивало, несло как воздушный шарик, ему почему-то не терпелось увидеть дарханов, и он так скверно теперь слушающейся рукой достал ставший неподъемным кольт — единственное оружие, которое у него было, а в кольте оставалось пять патронов.

Холл оглянулся на Кантора — тот лежал у стены, глаза закрыты, губы чуть заметно шевелятся, кожа сделалась почти прозрачной. Ну, старина, подумал Холл, тебе уже все равно. Он оторвался от нагревшегося дерева, перевалился на живот, дотянулся до угла и выглянул. «Скиф», до палуб заляпанный грязью, остановился метрах в пятидесяти, турбины сменили рев на свист и смолкли. На землю один за другим спрыгнули полтора десятка человек. Холл, сцепив пальцы, сжал рукоять, прикрыл и открыл глаза и сдвинул предохранитель. Кто это?

А это был Малютка Грегори — длинный нескладный парень, неплохо, кстати, бренчавший на гитаре. Холл смотрел несколько секунд, пока не убедился, что это действительно он, и выпустил пистолет, уперев его стволом в землю. Потом кое-как перевернулся на спину и некоторое время глядел в облака. а затем сказал с трудом:

— Грегори, железяка! Поди сюда, сукин сын.

Он знал, что у него за спиной сейчас всех как ветром сдуло. Наступила тишина, и после нее к уху ему осторожно прикоснулся холодный язык компенсатора, а сверху, словно корабельный форштевень, нависла громада Грегори.

— Тигр! Старый геморрой... ты же помер!

— Не дождетесь, сволочи, — пробормотал Холл.

Потом он лежал на разостланных палатках, турбины пели свою песню, и сквозь дрему доходили слова Грегори: «...а мне сказали — Тигр на точке положил джизханов без числа, сам убит, отряд расформирован. Мы уже за упокой души НЗ раздавили...»

У медицины в тот раз что-то не заладилось, и год, будто в старой сказке, прошел как сон пустой. В этом году ему исполнилось сорок, в этом году он получил последнее письмо от матери. Постумия Холл скончалась в декабре семьдесят первого года. Они переписывались с начала войны через католическую миссию в Монтерее. Сколько ей было? Вроде бы шестьдесят четыре. Или шестьдесят шесть? Он врал ей в письмах, как мог. Холл о собственном дне рождения вспомнил случайно, на складе, среди цинков с патронами, когда ему сказали: «Вот здесь распишитесь и поставьте месяц и число».

Итак, его не расстреляли и не разжаловали, и весной семьдесят второго, живой и в общем здоровый, он снова летел над Западным Водоразделом. Радист кивнул ему, Холл надел наушники, поправил микрофон и начал так:

— Алло, Водораздел, обращаюсь ко всем, кто меня слышит. Говорит подполковник Тигр. Меня интересует такой сержант Мартиньяк, Кантор Мартиньяк. Он француз, белобрысый, невысокого роста, неуклюжий, но хорошо стреляет. Да, еще он непьющий. Говорит Тигр, кто мне скажет, как найти Кантора Мартиньяка?

Водораздел отозвался мгновенно, заговорила сразу дюжина голосов: «Тигрилла, поздравляем!», «Тигр, тебя приветствует старший сержант Лейла Десмонд!», «Тигр, в двенадцатом десантном нет твоего друга, но мы всегда рады тебя видеть!» — и так далее. Наконец, зазвучала другая речь.