Щит - Рагимов Михаил Олегович - Страница 1

Михаил Рагимов

Волхвы скрытной управы. Щит

«Я пишу эти строки тебе, потомок! Не знаю, умеет ли ваша наука датировать документы. Если нет – подождите, такие методы обязательно появятся в будущем. И будущем не столь далеком. Какая-нибудь тысяча лет после моей смерти, и появятся. Тысяча лет – миг на фоне истории. Могут возникнуть и раньше. Но это в том случае, если наша экспедиция оказалась удачной. И мы сумели сделать, что хотели. А нашим потомкам посчастливилось не растерять полученное.

А пока ты можешь просто прочитать мои записи. Не поверишь – хотя бы сохрани их для будущего. Когда-нибудь каракули старика сильно помогут историкам. Или, наоборот, окончательно запутают. Не знаю. И знать не хочу. Это будет уже ваша жизнь, а не наша. И не моя.

Я слишком стар, чтобы видеть будущее. Да и в молодости не умел. И никто из наших не умел. Мы не предсказывали события, мы поворачивали историю, куда нужно нам, а не «исторической неизбежности».

Кстати, советую сначала убедиться в древности рукописи. Убедиться до того, как продолжишь читать дальше. Иначе ты не поверишь. Боюсь, и узнав истинный возраст, не поверишь. В таком случае прошу об одном – не выбрасывай, а передай тем, кто сможет проверить. Проверить и поверить. Надеюсь, что-то из наших вещей сбереглось до ваших дней, и археологи уже сломали сотни копий, пытаясь объяснить необъяснимое. Попробую немного облегчить задачу. Всегда был добр к ученому люду.

Время неумолимо. И бежит, без устали наматывая путь часовой стрелки… Без малого девяносто прожитых лет за спиной. И одиночество. Нет, я живу не один. Мои внуки и правнуки многочисленны, сильны, уважаемы и являются одной из опор великокняжеского престола. Так что я не отшельник и не затворник. Я – последний из русинов. Последний из тех пятидесяти двух человек, что в лето 6447-е от сотворения мира пришли на земли вятичей.

Ваши историки, подозреваю, не раз в пылу полемики доходили почти до поножовщины, выясняя, кто мы и откуда взялись. Ученые – люди горячие. Зря они это. Нож в печень – не аргумент. Если в переносном смысле. В прямом, наоборот, самый лучший. Так было всегда. И в наше время тоже. В оба наших времени.

Интересно, сколько экспедиций искало древнюю страну, из которой пришли князь Ярослав и воевода Серый со соратники. Ты, читающий эти записи, достучись до высоких кабинетов, скажи им, чтобы перестали разбазаривать силы и средства. Не стоит мелким бреднем проходить север Урала и просторы Сибири. Хотя у вас эти земли могут зваться другими именами. Неважно, где бы ни искали, ничего не найдут. То, что ищут, находится не там и не тогда. Главное – не тогда. Все началось в далеком тысяча девятьсот девяносто первом году от рождения Христа. Да, потомок, я не оговорился. Мы считали года не от Сотворения Мира и не от Взятия Царьграда. Мы вели счет времени от рождения Христа. Если не знаешь, кто это – больше наша слава. Мы сумели и это. Впрочем, неважно. Важнее, что все началось через тысячу пятьдесят два года после нашего появления в Кордно. Или перед? Никогда не мог добиться чеканной четкости фраз и определений…»

Кордно, лето 782 от взятия Царьграда, травень

Высокий крепкий мужчина оторвался от чтения старинной книги. Закрыл том, затянутый в потрепанную кожу. Уперся взглядом в левый верхний угол горницы. В клуб паутины, раз за разом пропускающий мимо себя веник и ставший изрядным пылесборником. Усмехнулся, мотнул давно не стриженной головой. Как относиться к этому документу? Рукопись хранится в роду с незапамятных времен. По крайней мере именно так дед говорил. И нет никаких оснований подозревать его в дурацком розыгрыше. Не тот человек. Но…

Хочется подозревать, и ничего с этим не поделаешь. Слишком все явно указывает на шутку. Глупую и непродуманную. Многое, очень многое не укладывается в единую картину. Язык совсем не архаичен. Очень близок к нынешней разговорной речи, хотя заметны и различия. Отдельные слова просто непонятны. Похоже на заимствования из других языков. Неизвестных, между прочим, языков. Или так «удачно» подобравшиеся слова из забытых говоров? И написание букв чуждое. Сейчас пишут иначе. И раньше тоже писали не так. Но все понятно, стоит лишь приложить немного усердия. А вот содержание…

Читавший не увлекался фантастикой. Тем более стародавней, вышедшей из-под пера неведомого автора за много лет до его рождения. Но привыкший к аналитическому мышлению ум отказывался воспринимать книгу как художественное произведение. Слишком много мелочей, которые просто невозможно выдумать. И из мелочей выстраивалось такое…

«Ладно, – подумал Буривой Володимиров Лютый, старший волхв[1] Скрытной Управы Великого Князя, – прочитаем, проверим подлинность. А там и решим, что делать. Вот же удружил дед напоследок. Можно подумать, у меня мало работы. И паутину надо бы убрать. Не терем, а свинарник!»

«Не знаю точно, как все это начиналось. Кто решал и о чем думали. Не знаю. Не доводили до нашего сведения. Не тот уровень допуска, как не раз говорил воевода Серый.

Краткий курс нашей истории и политическую карту мира я к рукописи приложил. Записал все, что сумело задержать рваное решето моей памяти. Надеюсь, не зря изводил измученный старческим слабоумием мозг. Информация сохранится. Что написано пером, не выжжешь и «Шмелем». Это уже не воеводы любимая присказка, а инструктора по прозвищу Буденный. Вот и проверим очередное его утверждение. Листы укреплены специальным составом, да и не бумага это, что-то высокотехнологичное. Буденный на моей памяти не ошибся ни разу. Не умел, наверное.

Да, если что-то останется туманным и неясным – прости, потомок. Мы были слишком малы, чтобы до последней крупинки знать и понимать, что с нами делают. Сироты, в большинстве своем. Четыре-пять лет от роду. Знали мало и понимали лишь кое-что. Но слушать умели. Как и замечать мелочи, вычленяя важное.

Нас собрали, подготовили, продумали до последнего кольчужного колечка все детали. Мы не видели организаторов. Не знали имен. Разве что сильно позже. И далеко не всех. Впрочем, нетрудно догадаться, кем они были… Потомок, прошу тебя. Если над тобой чистое небо – помни о них. О последних солдатах погибшей страны».

Москва, год 1991 от рождества Христова, май

Майское солнце ярким светом заливало улицы Москвы. Лето только пришло в столицу, но уже вовсю заявило о вступлении в свои права, заставило москвичей и гостей столицы сменить форму одежды. Стройные девичьи фигурки в легких открытых платьях притягивали взоры, заставляя забыть о делах, плюнуть на опостылевшую работу и бежать туда, на улицу, где лето и праздник…

Но в кабинет на третьем этаже ничем не выделяющегося здания в одном из старых кварталов города лето не проникало. Впрочем, и зима мало касалась здешних обитателей. Препятствием служили вовсе не тройные стекла или тяжелые шторы, принимающие в себя жар лета и холод зимы. Не было штор. И окон не было. Ни одного. Кабинет находился в самом центре этажа. И вовсе не по прихоти проектировщика. И к НИИ «Гипротрансмаш», чья вывеска красовалась на облупившейся краске фасада, хозяин кабинета не имел ни малейшего отношения. Хотя, если брать во внимание только внешний вид, вполне мог сойти за начальника лаборатории или главного инженера проекта: недорогой опрятный костюм, ничем не примечательное лицо, задумчивый взгляд серых глаз.

Впрочем, определение было не так далеко от истины. Генерал-лейтенант Кубенин техническими проектами, действительно, занимался. Правда, немного другими проектами, далекими и от «транса», и от «маша». И уж тем более от «гипро».

Сейчас он сидел за столом, прихлебывал чай, придерживая ложечку, и временами поглядывал на гостя, профессора Артюхина. Ученый своим двухметровым ростом, размахом плеч и рельефной мускулатурой, которую даже не пыталась скрыть «ковбойка», очень выбивался из привычного образа кабинетного затворника. А перебитый нос и пара малозаметных шрамов на лице заставили бы знающих людей понимающе хмыкнуть. Мужику полтинник чуть ли не завтра, но не так много молодых найдется, кто с профессором пободаться решит. На фоне невысокого, поджарого, словно гончая, генерала Артюхин смотрелся особенно внушительно.