Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Собрание сочинений в четырех томах. Том второй. Лирика, повести в стихах, сатира, пьесы

Маршак Самуил Яковлевич

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Собрание сочинений в четырех томах. Том второй. Лирика, повести в стихах, сатира, пьесы - Маршак Самуил Яковлевич - Страница 11

Изменить размер шрифта:

Шаляпин

В тот зимний день Шаляпин пел

На сцене у рояля.

И повелительно гремел

Победный голос в зале.

«Шаляпин»… Вижу пред собой,

Как буквами большими

Со стен на улице любой

Сверкает это имя.

На сцены Питера, Москвы

Явился он природным

Артистом с ног до головы,

Беспечным и свободным.

Всего себя он подчинил

Суровой строгой школе,

Но в каждом звуке сохранил

Дыханье волжской воли.

Дрожал многоэтажный зал,

И, полный молодежи,

Певцу раек рукоплескал,

Потом — партер и ложи.

То — Мефистофель, гений зла, —

Он пел о боге злата,

То пел он, как блоха жила

При короле когда-то.

Казалось нам, что мы сейчас

Со всей галеркой рухнем,

Когда величественный бас

Затягивал: «Эй, ухнем!»

Как Волга, вольная река,

Катилась песня бурлака.

И, сотрясая зданье,

В ответ с балконов, из райка

Неслись рукоплесканья.

______

Печален был его конец.

Скитаясь за границей,

Менял стареющий певец

Столицу за столицей.

И все ж ему в предсмертный час

Мерещилось, что снова

Последний раз в Москве у нас

Поет он Годунова,

Что умирает царь Борис

И перед ним холсты кулис,

А не чужие стены.

И по крутым ступенькам вниз

Уходит он со сцены…

Ялта

Вот набережной полукруг

И городок многоэтажный,

Глядящий весело на юг,

И гул морской, и ветер влажный.

И винограда желтизна

На горном склоне каменистом —

Все, как в былые времена,

Когда я был здесь гимназистом,

Когда сюда я приезжал

В конце своих каникул летних

И в белой Ялте замечал

Одних четырнадцатилетних.

Здесь на верандах легких дач

Сидел народ больной и тихий.

А по дорогам мчались вскачь

Проводники и щеголихи.

Я видел Ялту в том году,

Когда ее покинул Чехов.

Осиротевший дом в саду

Я увидал, сюда приехав.

Белеет стройный этот дом

Над южной улицею узкой,

Но кажется, что воздух в нем

Не здешний — северный и русский.

И кажется, что, не дыша,

Прошло здесь пять десятилетий,

Не сдвинув и карандаша

В его рабочем кабинете.

Он умер, и его уход

Был прошлого последней датой…

Пришел на смену новый год —

Столетья нынешнего пятый.

И тихий ялтинский курорт

Забушевал, как вся Россия.

И Ялтой оказался порт,

Суда морские, мастерские.

Идет народ по мостовой.

Осенний ветер треплет знамя.

И «Варшавянку» вместе с нами

Поет у пристани прибой.

Пусть море грохает сердито

И город обдает дождем, —

Из Севастополя мы ждем

Эскадру под командой Шмидта.

Она в ту осень не придет…

Двенадцать лет мы ожидали,

Пока на рейде увидали

Восставший Черноморский флот.

ПОВЕСТИ В СТИХАХ

Быль-небылица

Шли пионеры вчетвером

В одно из воскресений.

Как вдруг вдали ударил гром

И хлынул дождь весенний.

От градин, падавших с небес,

От молнии и грома

Ушли ребята под навес —

В подъезд чужого дома.

Они сидели у дверей

В прохладе и смотрели,

Как два потока всё быстрей

Бежали по панели.

Как забурлила в желобах

Вода, сбегая с крыши,

Как потемнели на столбах

Вчерашние афиши…

Вошли в подъезд два маляра,

Встряхнувшись, точно утки, —

Как будто кто-то из ведра

Их окатил для шутки.

Вошёл старик, очки протёр,

Запасся папиросой

И начал долгий разговор

С короткого вопроса.

— Вы, верно, жители Москвы?

— Да, здешние — с Арбата.

— Ну, так не скажете ли вы,

Чей это дом, ребята?

— Чей это дом? Который дом?

— А тот, где надпись «Гастроном»

И на стене газета.

— Ничей, — ответил пионер.

Другой сказал: — СССР.

А третий: — Моссовета.

Старик подумал, покурил

И не спеша заговорил:

— Была владелицей его

До вашего рожденья

Аделаида Хитрово.

Спросили мальчики: — Чего?

Что это значит — Хитрово?

Какое учрежденье?

— Не учрежденье, а лицо! —

Сказал невозмутимо

Старик и выпустил кольцо

Махорочного дыма.

— Дочь камергера Хитрово

Была хозяйкой дома.

Его не знал я самого,

А дочка мне знакома.

К подъезду не пускали нас,

Но, озорные дети,

С домовладелицей не раз

Катались мы в карете.

Не на подушках рядом с ней,

А сзади — на запятках.

Гонял оттуда нас лакей

В цилиндре и в перчатках.

— Что значит, дедушка, лакей? —

Спросил один из малышей.

— А что такое камергер? —

Спросил постарше пионер.

— Лакей господским был слугой,

А камергер — вельможей,

Но тот, ребята, и другой —

Почти одно и то же.

У них различье только в том,

Что первый был в ливрее,

Второй — в мундире золотом,

При шпаге, с анненским крестом,

С Владимиром на шее.

— Зачем он, дедушка, носил

Владимира на шее?.. —

Один из мальчиков спросил,

Смущаясь и краснея.

— Не понимаешь? Вот чудак!

«Владимир» был отличья знак.

«Андрей», «Владимир», «Анна» —

Так назывались ордена

В России в эти времена.

Сказали дети: — Странно!

А были, дедушка, у вас

Медали с орденами?

— Нет, я гусей в то время пас

В деревне под Ромнами.

Мой дед привёз меня в Москву

И здесь пристроил к мастерству.

За это не медали,

А тумаки давали!..

Тут грозный громовой удар

Сорвался с небосвода.

— Ну и гремит! — сказал маляр.

Другой сказал: — Природа!..

Казалось, вечер вдруг настал,

И стало холоднее,

И дождь сильнее захлестал,

Прохожих не жалея.

Старик подумал, покурил

И, помолчав, заговорил:

— Итак, опять же про него,

Про господина Хитрово.

Он был первейшим богачом

И дочери в наследство

Оставил свой московский дом,

Имения и средства.

— Но неужель жила она

До революции одна

В семиэтажном доме,

В авторемонтной мастерской,

И в парикмахерской мужской,

И даже в «Гастрономе»?

— Нет, наша барыня жила

Не здесь, а за границей.

Она полвека провела

В Париже или в Ницце,

А свой семиэтажный дом

Сдавать изволила внаём.

Этаж сенатор занимал,

Этаж — путейский генерал,

Два этажа — княгиня.

Ещё повыше — мировой,

Полковник с матушкой-вдовой,

А у него над головой —

Фотограф в мезонине.

Для нас, людей, был чёрный ход,

А ход парадный — для господ.

Хоть нашу братию подчас

Людьми не признавали,

Но почему-то только нас

Людьми и называли…

Мой дед арендовал подвал.

Служил он у хозяев.

А в «Гастрономе» торговал

Тит Титыч Разуваев.

Он приезжал на рысаке

К семи часам — не позже,

И сам держал в одной руке

Натянутые вожжи.

Имел он знатный капитал

И дом на Маросейке.

Но сам за кассою считал

Потёртые копейки.

— А чаем торговал Перлов,

Фамильным и цветочным,-

Сказал один из маляров.

Другой ответил: — Точно!

— Конфеты были Ландрина,

А спички были Лапшина,

А банею торговой

Владели Сандуновы.

Купец Багров имел затон

И рыбные заводы.

Гонял до Астрахани он

По Волге пароходы.

Он не ходил, старик Багров,

На этих пароходах,

И не ловил он осетров

В привольных волжских водах.

Его плоты сплавлял народ,

Его баржи тянул народ,

А он подсчитывал доход

От всей своей флотилии

И самый крупный пароход

Назвал своей фамилией.

На белых вёдрах вдоль бортов,

На каждой их семёрке,

Была фамилия «Багров» —

По букве на ведёрке.

— Тут что-то, дедушка, не так.

Нет буквы для седьмого!

— А вы забыли твёрдый знак!

— Сказал старик сурово. —

Два знака в вашем букваре.

Теперь не в моде твёрдый.

А был в ходу он при царе,

И у Багрова на ведре

Он красовался гордо.

Была когда-то буква «ять»…

Но это — только к слову.

Вернуться надо нам опять

К покойному Багрову.

Скончался он в холерный год,

Хоть крепкой был породы.

А дети продали завод,

Затон и пароходы…

— Да что вы, дедушка!

Завод нельзя продать на рынке.

Завод — не кресло, не комод,

Не шляпа, не ботинки.

— Владелец волен был продать

Завод кому угодно,

И даже в карты проиграть

Он мог его свободно.

Всё продавали господа:

Дома, леса, усадьбы,

Дороги, рельсы, поезда,-

Лишь выгодно продать бы!

Принадлежал иной завод

Какой-нибудь компании:

На Каме трудится народ,

А весь доход — в Германии.

Не знали мы, рабочий люд,

Кому копили средства.

Мы знали с детства только труд

И не видали детства.

Нам в этот сад закрыт был вход.

Цвели в нём розы, лилии.

Он был усадьбою господ —

Не помню по фамилии…

Сад охраняли сторожа.

И редко, только летом,

В саду гуляла госпожа

С племянником-кадетом.

Румяный, маленький кадет,

Как офицерик, был одет

И хвастал перед нами

Мундиром с галунами.

Мне нынче вспомнился барчук,

Хорошенький кадетик,

Когда суворовец — мой внук —

Прислал мне свой портретик.

Ну, мой скромнее не в пример,

Растет не по-кадетски.

Он тоже будет офицер,

Но офицер советский.

— А может, выйдет генерал.

Коль учится примерно! —

Один из маляров сказал.

Другой сказал: — Наверно!

— А сами, дедушка, в какой

Вы обучались школе?

— В какой?

В сапожной мастерской

Сучил я дратву день-деньской

И натирал мозоли.

Я проходил свой первый класс,

Когда гусей в деревне пас.

Второй в столице я кончал,

Когда кроил я стельки

И дочь хозяйскую качал

В скрипучей колыбельке.

Потом на фабрику пошёл —

И кончил забастовкой.

И уж последнюю из школ

Прошёл я под винтовкой.

Так я учился при царе,

Как большинство народа,

И сдал экзамен в Октябре

Семнадцатого года!

Нет среди вас ни одного,

Кто знал во время oно

Дом камергера Хитрово

Или завод Гужона…

Да, изменился белый свет

За столько зим и столько лет.

Мы прожили недаром.

Хоть нелегко бывало нам,

Идём мы к новым временам

И не вернёмся к старым.

Я не учён. Зато мой внук

Проходит полный курс наук.

Не забывает он меня

И вот что пишет деду:

«Пред лагерями на три дня

Гостить к тебе приеду.

С тобой ловить мы будем щук,

Вдвоём поедем в Химки…»

Вот он, суворовец — мой внук

С товарищем на снимке!

Прошибла старика слеза,

И словно каплей этой

Внезапно кончилась гроза.

И солнце хлынуло в глаза

Струёй горячей света.