Враг Шарпа (ЛП) - Корнуэлл Бернард - Страница 21

Фредриксон кивнул и поднялся.

– И еще, капитан...

– Сэр?

– Я люблю кусочки из середины, где почки.

В темноте мелькнула улыбка.

– Так точно, сэр.

Они съели свинину на закате следующего дня под сенью дубовой рощицы, оставив позади долгий переход. Сегодня ночью привалов не будет, только тяжелый ночной марш: форсировать реку – и дальше, в горы. Шарп построил их и приказал предъявить мешки, фляги, ранцы, подсумки, шинели и кивера. Он лично наблюдал за тем, как сержанты проверяют каждого человека и его снаряжение на предмет алкоголя: в следующие сутки никто не должен напиться. Стрелки молча смотрели, как их выпивка льется на землю. Потом Шарп указал на груду фляг:

– Бренди! – раздались радостные возгласы. – Понадобится завтра, чтобы согреться. А когда закончим работу, сможете пить хоть до одурения.

Всю ночь они взбирались по крутому склону среди обломков скал и мрачных теней. В ушах стоял непрестанный волчий вой. Волки редко нападали на людей, но Шарп как-то видел стреноженную лошадь: волк прыгнул ей на круп, выдрал кусок плоти и скрылся в темноте, провожаемый нестройным грохотом мушкетов. Двигаясь на восток, они взбирались все выше. В неверном свете луны Шарп пытался разглядеть приметы, которые запомнил с первого посещения монастыря. Он провел солдат к северу от Господних Врат, а после полуночи свернул на юг. Когда подъем закончился, идти стало легче. Но пугало приближение рассвета: нужно было спрятаться до того, как люди Пот-о-Фе, засевшие на башне, смогут заметить их появление.

Заплутав, они подошли слишком близко: часовой на другом конце долины кинул в костер целый куст терновника, пламя взметнулось, осветив камни дозорной башни, и Шарп зашипел, призывая к молчанию. Боже! Как близко! Он отвел людей назад и, покружив по склону, нашел глубокий овраг, успев прямо перед рассветом.

Овраг, хотя и недостаточно далеко расположенный от монастыря, чтобы чувствовать себя в полной безопасности, оказался идеальным укрытием: майор, два капитана, четыре лейтенанта, одиннадцать сержантов и сто шестьдесят пять рядовых спрятались в его глубине. Им придется провести здесь весь день.

Странный это способ встретить канун Рождества. В Британии сейчас готовят еду к празднику. Ощипанные гуси повиснут на стенах ферм по соседству с окороками прямо из коптильни, рождественский пудинг с изюмом расположится над очагом рядом с закипающим студнем, в богатых домах слуги вытащат из бочонка маринованные свиные головы и станут их фаршировать. Будут печь пироги с телятиной и говядиной, в кирпичных печах зардеются румянцем яблоки, наполняя кухни своим ароматом, смешивающимся с густым запахом свежесваренного пива. Отблески пламени заиграют на бутылках домашнего вина и огромной чаше для пунша, где специям уже не терпится стать тем самым глинтвейном, что уже вечером хлынет в заздравные кубки. Рождество нужно встречать в теплом уютном доме, полном ароматов стряпни. В этот день нужно думать только о пиршестве, ни о чем другом.

Шарп гадал, не возмущает ли его людей столь неравноценная замена Рождества на военную операцию, но чем дольше длился этот бесконечный холодный день, тем больше он видел гордости в их глазах – гордости за то, что именно они были выбраны для такой сложной задачи. По отношению к дезертирам они чувствовали лишь горькую ненависть, хотя Шарп подозревал, что здесь не обходилось и без легкой зависти. Большинство солдат время от времени думали о дезертирстве, но мало кто на него решался. Зато все до единого мечтали о райском местечке, где нет дисциплины, зато много вина и женщин. Пот-о-Фе и Хэйксвилл оказались очень близки к воплощению этой мечты, и люди Шарпа горели желанием наказать их: ведь дезертиры преуспели в том, о чем сами они могли только мечтать.

Фредриксон, видимо, посчитал, что Шарп слишком уж задумчив. Усевшись рядом с ним и Харпером на склон, капитан кивнул на своих людей:

– Они романтики, сэр.

– Романтики? – услышать такое от Милашки Вильяма было несколько неожиданно.

– Гляньте на них: половина готова убить за десять шиллингов, а то и меньше. Пропойцы, материнское обручальное кольцо продадут за пинту рома. Боже! Настоящие ублюдки! – произнес Фредриксон нежно, потом ухмыльнулся, машинально приподнял край изношенной повязки на глазу, поковырялся пальцем в ране – похоже, этот жест вошел у него в привычку – и вытер палец об обшлаг. – Видит Бог, они не святоши, но судьба женщин в монастыре их очень беспокоит. Освободить их кажется ребятам правильным, – он ухмыльнулся, показав отсутствующие зубы. – Все вокруг ненавидят проклятую армию, пока не понадобится кого-нибудь спасти – тогда мы становимся чертовыми героями и рыцарями на белых конях, – он расхохотался.

Все утро стрелки спали: на часах стояли красномундирники Прайса. Потом и им дали отдохнуть: овраг патрулировали, старались не высовываться за край, пикеты капитана Кросса. Шарп видел силуэты на верхушке дозорной башни, а около полудня на востоке показались трое всадников. Майор подумал было, что это патруль, но они растворились в какой-то лощине и в течение часа не показывались, поэтому он решил, что это любители выпить, прихватившие с собой пару бутылок под вымышленным предлогом разведки.

Больше всего Шарпа заботил холод: ночью был морозец, но тогда они двигались, сейчас же вынуждены были сидеть без движения, не зажигая костров, а промозглый дождь и ветер, гулявший по всей длине оврага, лишь усугубляли положение. После появления неизвестно куда сгинувшего патруля Шарп затеял детскую игру в салочки, чуть изменив правила, ограничив территорию половиной высоты оврага и настояв на обязательном молчании. Игра продолжалась два часа, согревая и солдат, и офицеров. Когда в нее вступал офицер, она становилась особенно неистовой. Нужно было не просто осалить другого игрока, но и повалить его на землю. Самого Шарпа дважды уронили мощными бросками, от которых трещали кости, и оба раза он тут же возвращал должок своему обидчику. Лишь когда начали спускаться сумерки, люди разбрелись чистить оружие и готовиться к ночи.

Палаш Шарпа забрал Харпер. Оружие было тяжелым, с длинным прямым лезвием, несколько неуклюжим из-за своего веса, но убийственно опасным в сильных руках. Харпер сам купил этот клинок, перековал и подарил Шарпу, когда казалось, что тот при смерти и уже не выкарабкается. Это случилось в армейском госпитале в Саламанке. Человеком, подстрелившим Шарпа и почти прикончившим его, был француз по имени Леру – и сам он погиб от этого же клинка. Харпер затачивал лезвие длинными продольными движениями оселка. Потом он перешел к острию и, наконец, снова передал клинок Шарпу.

– Вот, сэр. Как новенький.

А внимание Фредриксона привлекло семиствольное ружье, стоявшее рядом с Харпером – единственное заряженное оружие, с которым первый отряд отправится к монастырю. В состав этого отряда вошли лучшие бойцы трех рот, лично отобранные Шарпом. Их оружием будут лишь клинки, ножи и штыки. Возглавит отряд сам Шарп, вместе с ним пойдет Харпер, и именно грохот выстрела сержантского ружья станет сигналом для остальных стрелков. Харпер поднял ружье, куском проволоки прочистил запальное отверстие, плюнул в него и довольно пробурчал:

– Пирог с ягнятиной, сэр.

– Пирог с ягнятиной?

– Мы едим его дома, да. Пирог с ягнятиной, картошка и еще немного пирога с ягнятиной. Мама всегда готовит пирог с ягнятиной на Рождество.

– Гусь, – ответил Фредриксон. – А как-то был еще лебедь с хрустящей корочкой. И французское вино, – он ухмыльнулся, забивая пулю в пистолет. – Сладкий пирог. И, чтобы брюхо набить, хорошая рубленая котлета.

– Нам давали рубленую требуху, – сказал Шарп. Фредриксон недоверчиво посмотрел на него, но Харпер кивком подтвердил слова майора.

– Если вежливо попросите, сэр, он вам расскажет про сиротский приют.

Одноглазый капитан перевел взгляд на Шарпа:

– Это правда?

– Чистейшая. Пять лет. Я попал туда, когда мне было четыре.

– И вам давали требуху на Рождество?