Когда забудешь, позвони - Лунина Татьяна - Страница 8

— И что потом?

— Отделался компрессионным переломом. Провалялся два месяца в больнице и снова как огурец. Но в строй, правда, не вернулся. Комиссовали.

— Вот и не верь после этого в Бога, — заметил Сергей.

— Бог-то Богом, а сметали тот стог колхознички человечьими руками, — ответил польщенный вниманием старик. — От така правда, ребятки, ускочив, як жаба в жар.

— А вот и мы! Уже не ждали? — Легкая рука ласково Шлепнула Бориса по макушке. Глаза жены сияли, на щеках горел румянец.

— Садись, Аллочка, — засуетился Иваныч, — место твое занял, прости старика.

— Сидите, бога ради!

— Нет, пойду. Я и так разбалакался, як свыння з гускою. Пошли, Семеныч?

— Ну дела! — Ошарашенный Борис смотрел им вслед. — Сталкиваешься нос к носу с человеком каждый день и даже не подозреваешь, какие чудеса были в его жизни.

— Судьба! — философски заметил Сергей.

— Разрешите?

Над Аллой склонился молодой брюнет. Высокий, подтянутый, хорошо одетый, с темными миндалевидными глазами. Лощеный хлыщ, на которого западают бабы. С холодным взглядом и хорошими манерами. Каким Макаром этого чужака сюда занесло?

— Моя жена не танцует, — холодно ответил Глебов. Миндалевидные глаза прошили шилом.

— Извините. — Ледяная улыбка тронула тонкие губы, и незнакомец неспешно удалился.

— Ты его знаешь? — спокойно спросил Аллу. — Кто это?

— Понятия не имею, котик! Один раз всего станцевала.

Бориса передернуло — опять этот идиотский «котик».

— Потанцуем?

— Конечно, милый! — обрадовалась она.

Музыка, как всегда, грохотала, но играли неплохо — плавную мелодию, под которую приятно двигаться. Где-то среди танцующих мелькнула темная голова с идеальным пробором. Остаток вечера, слегка смазанный хлыщом, прошел весело. Первый танец потянул за собой остальные, напрасно он сидел, как приклеенный к стулу. Народ полностью расслабился и выдавал тосты, что Овидий — поэмы. Колючий взгляд подзабылся.

— Серега, может, исчезнем? По-английски.

— Согласен.

— Девчонки, встаем и незаметно уходим. Довольный квартет вышел на освещенную улицу.

Поздний июньский вечер был тихим и теплым, небо расщедрилось на звезды.

— Красота! — вдохнул свежий воздух Борис. — Ал, двигайте к машине. Мы перекурим. — Он достал из кармана пиджака ключи и протянул жене. — Через пару минут подтянемся. Найдешь машину? Я ее здесь, в переулке оставил.

— Борь, сколько можно дымить? Не надоело?

Он молча смотрел на жену, ожидая, пока та возьмет из протянутой руки ключи. Алла вздохнула.

— Упрямый ты, Глебов!

— Борька, а я ведь где-то видел этого типа, — задумчиво сказал Сергей, когда Алла с Галиной направились к машине. — Что-то вертится в голове, с ним связанное. Неприятное что-то… Нет, не вспомню, заклинило.

Покурили, обсуждая везение Иваныча, и не спеша двинули к машине.

— Далеко оставил, — заметил Сергей, когда они вошли в тихий переулок.

— Забито все, не припарковаться.

И тут раздался тихий свист, их обступило четверо.

Били молча, методично, беззлобно, словно выполняли привычную работу. Под дых, по почкам — жестоко и со знанием дела. Напали беспричинно, внезапно, а потому застали врасплох. Но не испугали. И двое так же молча защищались. Наносили ответные удары, стараясь держаться вместе и не поворачиваться к противнику спиной.

— Помогите! — раздался женский крик, и Галина ринулась к дерущимся, храбро размахивая туфлей с каблуком-шпилькой.

— Сука! — коротко бросил чей-то злобный голос.

И тут Борис испугался — за Галку, за Сергея. От сыпавшихся на него ударов было не больно — противно. И еще злила непонятная беспричинность этой тупой бессмысленной драки. Боковым зрением он вдруг увидел спокойно стоявшую в сторонке высокую мужскую фигуру с идеальным пробором. Негромкий свист — и нападавшие растворились в темноте.

— Сереженька, милый, за что они вас так? — Галина всхлипывала, вытирая прозрачным рукавом блузки кровь с разбитой губы Сергея. — Ты видел, как я долбанула одного каблуком по башке? — похвасталась она сквозь слезы.

— Борь, а я ведь вшпомнил его! — прошамкал Сергей, выплевывая зуб.

— Кого? — не понял Борис.

— Хлыща, который приглашал твою Аллу.

Январь, 2003 год

«4 января.

Вчера — по предварительной договоренности — встречалась с киношниками. Клялись-божились уложиться в полчаса, проговорили сорок минут. Забавные.

Милые. Интеллигентные. Совсем не похожие на моих заполошенных экс-коллег. Пунктуальные, что приятно удивило: явились минута в минуту. О режиссере и говорить нечего, известен всем: умница, море обаяния, в жизни гораздо интереснее, чем на экране. Тамара, подавая чай, пылала маковым цветом — давняя поклонница и фанатка вересовских фильмов. После их ухода все сокрушалась, что сейчас таких режиссеров нет, а потому она и в кино не ходит: смотреть нечего. Оставшиеся полдня моя помощница бродила сомнамбулой, со счастливой улыбкой — автограф взяла. Смешная! Народ сразу просек, что «цербер» сегодня явно не в себе. Актриса — скромна, вставляла робкие вопросы, тихо попивая чаек. Чем-то напомнила меня, десятилетней давности. Такая же молчальница и даже внешне чуть похожа. Вересов пытал, как отношусь к жизни, любви, собственной карьере. Но делал это деликатно, не переступая черту. Интересовался: читала ли сценарий. Я ответила, что без росы трава не вырастет. Озадачился, но виду не подал. Потом ухмыльнулся и смешно почесал нос. Кажется, мы друг друга поняли. Интересно будет поглядеть, что у них вылупится?»

Глава 3

19 августа, 1991 год

— Доброе утро, баба Люся!

— Здрастуй, Василисушка! Ты куда это ни свет ни заря? На работу?

— Ага.

— Молодец! Заря деньги родит, а без них, проклятых, в наше время никуда.

Метла бабы Люси исправно делала свое дело, маятником раскачиваясь туда-сюда и беспощадно загребая окурки, бумажную рвань, огрызки и прочую дрянь, беспечно созданную человеком. Очищенная земля была метле благодарна, расцветала зеленью, охорашивая каждую травинку, выметенный асфальт с наслаждением вытягивался вдоль домов, приглашая людей и машины помассировать собой чистое, гладкое, серое тело.

— Как здоровье, баба Люся?

— Это лодырю, милая, всегда нездоровится, а мне работать надо. Какое здоровье в мои годы? Хожу — и слава богу.

— Баба Люся, — Васса пристроилась хвостом, не спуская глаз с ритмичных движений метлы, — вам дворники не нужны?

— Нет, милая. А тебе зачем?

— Подработать хочу.

— Да ты что, Василисушка! Молодая, красивая, ученая — куда тебе к нам? Хотя, — баба Люся вздохнула, — и ученый у нас есть. Вчера приткнулся. То ли спирант, то ли кто — бог его знает. Я-то сама не видала, а Машка сказывала: молодой, в очках.

— Ага, — невпопад поддакнула «молодая и ученая». — Ладно, баба Люся, пойду я.

— Иди, милая, с Богом!

Робкая попытка приобщиться к дворничьему клану провалилась, и, попрощавшись, Васса зашагала на работу. Шаги эскортировали назойливые мысли. Вот уже почти три месяца, как вернулась, а похвастать нечем. И дело не в том, что моет грязную посуду в кафе — всякий труд в почете, а без сохи да бороны, как известно, и царь хлеба не найдет. Тяжелой работой ее не испугать. Коробило другое: сальные глаза и вороватые руки шеф-повара. Владислав Палыч сразу решил показать свою власть над непохожей на других судомойкой. Его раздражали молчаливая обособленность и невозмутимость новенькой. Казалось, она находится в другом мире — непонятном и недоступном. И это настораживало, злило и притягивало. А уж когда ему стало известно, что Василиса прежде работала на телевидении, и вовсе житья не стало. Он не грубил, не хамил и даже не делал замечаний — был подчеркнуто вежлив и обращался на «вы», называя «звездой экрана». Вот только издевательская усмешка кривила толстые, вечно мокрые губы, когда «нечаянно» задевал локтем гору посуды в ее руках. И «искренне» сокрушался потом над грязными или вымытыми черепками. Высчитывали, естественно, из зарплаты судомойки. Но бедный шеф-повар напрасно старался: унизить Вассу было не под силу обрюзгшему толстяку. Она его жалела и от всего сердца желала поменьше испытаний на жизненном пути. А что-то ей подсказывало: будут.