Вскрытие покажет - Градова Ирина - Страница 13

– А ты не… – начала Лариска, когда зазвонил мой телефон. Увидев на экране незнакомый номер, я недоуменно спросила:

– Кто это?

– Вы мне звонили, – раздался женский голос. – Я – Дарья Бурко.

– Бур… – Боже, ну, конечно же: совершенно забыла, что полдня названивала матери погибшего солдатика!

Быстренько представившись, я изложила суть проблемы.

– Я не совсем понимаю, что вы от меня хотите? – тихо спросила женщина. – Мне Ромочку доставили в урне.

– То есть… его кремировали на месте?!

– Вот именно! – почти закричала в трубку Дарья. – А он ведь верующий сильно был, для него кремация была… ну просто недопустима, понимаете?!

Конечно, я все понимала. Неважно, насколько человек верующий, но он сам или его родственники, и только они, имеют право решать, как именно следует похоронить покойного. Существуют некоторые обстоятельства – к примеру, высокие температуры, в результате которых тело может испортиться, или ситуация, в которой невозможно перевезти тело из очень отдаленной точки, но это – не наш случай!

Пока эти мысли проносились в моей голове, я, естественно, молчала. Дарья Бурко, видимо, решила, что я обиделась, поэтому сказала:

– Вы уж меня извините, я не хотела грубить. Просто, хоть это и случилось несколько месяцев назад, я до сих пор так и не оправилась. Каждый день благодарю бога, что родила четверых, но разве это означает, что можно обойтись без одного или двоих? Разве можно обойтись одной рукой или одной ногой? Со дня гибели Ромы я чувствую себя инвалидом – не могу ничего делать, не могу с людьми разговаривать, которые знали моего сына… А вы почему мне звонили? – внезапно сменила она тему.

– Как вам объяснили происшедшее? – спросила я, избегая прямого ответа. – Как погиб Роман?

– Они сказали, что он подорвался на гранате.

– В самом деле?

– Ну да. Поэтому, сказали, от него… мало что осталось, вот и пришлось кремировать.

Слова давались несчастной матери с трудом, но она все же говорила, и я почувствовала к ней благодарность: отец Петра Терехина вообще отказался со мной беседовать, и это можно понять!

– Так он не один, что ли? – снова спросила Дарья, так как я слишком долго молчала, размышляя над ее словами. – Рома-то мой – не один такой?

– Похоже, не один, – ответила я.

– И сколько их?

– Как минимум пятеро – вместе с Романом.

Между нами повисло длительное молчание. В сущности, говорить было больше не о чем, но я сама не решалась прервать тишину и попрощаться – мне казалось, это выглядело бы бездушным.

– Сделайте что-нибудь, – вновь заговорила Дарья голосом, в котором чувствовалась надежда. – Сделайте так, чтобы кто-то получил наказание за то, что произошло, пожалуйста! Я ведь не поверила, что с Ромой такое случилось. Он всегда был аккуратным мальчиком, спортсменом, потому-то я и в армию его безбоязненно отпустила, думала, станет самостоятельным, чему-то полезному научится… Да и сам он хотел служить, откосить и не думал даже! Не мог он «неаккуратно обращаться с гранатой» – никак не мог! Вы хотя бы попытаетесь?

– Попытаюсь, – пообещала я, чувствуя растущую уверенность. – Обязательно попытаюсь!

– О чем это вы таком говорили? – спросила Лариска, как только я повесила трубку. – Какие-то ужасы опять, да?

– Понимаешь, Ларис, – задумчиво ответила я, – в одной и той же военной части на погранзаставе слишком часто погибают или пропадают солдаты. Мы уже пятерых насчитали. Самое непонятное то, что двоих ребят доставили в цинковых гробах, а вот этого кремировали на месте, хотя, на мой взгляд, в этом не было никакой необходимости. Последние мальчики, по словам командования, застрелили друг друга. Чему они там учат призывников, раз они сами себя калечат, спрашивается? Что-то тут нечисто… А еще один парень, оказывается, в день смерти этих двоих сбежал из части, о чем никто не потрудился сообщить родителям!

Лариска глядела на меня широко распахнутыми глазами и трясла головой, словно пытаясь стряхнуть невидимую пыль с туго накрученных локонов.

– Слава богу, у меня только девчонки! – пробормотала она. – Слава богу!

Уже во второй раз за короткое время я слышала подобное. Кто же произнес эту фразу в первый раз? Ах, да – Инга Шацкая! Если я правильно помню, она дословно сказала: «Надо девочек рожать».

– Так как вам кажется, мы могли бы получить разрешение на повторную эксгумацию тела Ивана Смолянинова? – спросила я Карпухина, изложив ему все, что узнала за последнее время.

– На повторную эксгумацию? Ну-у-у, даже не знаю, – протянул он. – Уж больно свидетель ваш неадекватен! Будь этот, как его…

– Смолянинов.

– Вот-вот, будь он нормальным…

– Но психиатр говорит, что он совершенно нормальный! – перебила я майора. – Человек находится в глубокой депрессии, но он не псих.

– Это, пардон, придется доказывать сначала прокурору, а потом и суду, – рассудительно заметил Карпухин. – Показания Смолянинова легко подвергнуть сомнению.

– Какому сомнению? Если у парня отсутствуют внутренние органы…

– Вот оно!

– Что – оно?

– Ключевое слово, Агния: «если»! Вы уверены, что дело обстоит именно так, что это не бред шизофреника?

– А показания ветеринара? Он чувствует себя виноватым в том, что не помог соседу в тот, первый раз, поэтому, полагаю, сейчас согласился бы свидетельствовать в его поддержку.

– Это его свидетельство тоже недорого стоит.

– Почему же?

– Да потому, – вздохнул майор, – что этот ветеринар участвовал в той неправдоподобной авантюре. Разве вы не понимаете, что невозможно доказать изъятие органов до того, как за дело взялся этот самый умелец!

– Неужели вы считаете, что отец и ветеринар выпотрошили мальчика собственноручно?!

– Разумеется, Агния Кирилловна, я так не считаю! – поморщился Карпухин. – Но прокурор может так посчитать, особенно если военная прокуратура решит дискредитировать свидетелей.

– А зачем им это может понадобиться?

– А зачем понадобилось скрывать факт изъятия органов? Думаете, их устроит, если в газетах поднимется шумиха? Если станут болтать не только о том, что в армии пачками гибнут парни – это уже давно не новость! – а что их уродуют и отправляют родителям в цинковых гробах?!

– Вы думаете, что, если дело все-таки возбудить, начнется борьба военной и гражданской прокуратур? – задумчиво спросила я, бессознательно потирая подбородок.

– Боюсь, что так. Кроме того, не забывайте, что область моих полномочий весьма ограничена территориально – парни погибли у черта на куличках!

– И что, вы предлагаете все бросить? Забыть о случившемся, оставить несчастных родителей наедине с вопросами, которые они задают себе каждый день?

– Я этого не говорил. Выход есть, но он может вам не понравиться.

– Какой выход?

– Сделайте это делом ОМР.

Ответ был настолько очевиден и банален, что я не сразу нашлась что ответить. В самом деле, разве, по крайней мере, у одного из солдат не изъяты органы? Конечно, речь может идти и о ритуальном убийстве, к примеру, но что, если нет?

– Во-первых, – словно боясь, что я не восприму его слова всерьез, снова заговорил Карпухин, – ОМР не имеет территориальных границ – неважно, где погибли эти солдатики, где проживали и похоронены. Во-вторых, военная прокуратура вам не указ, так как вы – гражданское подразделение, подчиняющееся губернатору Санкт-Петербурга. На вашем месте я бы поговорил с Кропоткиной – она хорошо к вам относится, гораздо лучше, чем к Андрею, и, возможно, ее заинтересует возможность вновь выставить себя и губернатора в выгодном свете? Совсем недавно их вновь переназначили, и нужно срочно продемонстрировать, что Президент не ошибся и что они по-прежнему, так сказать, держат руку на пульсе!

Вице-губернатор Кропоткина и в самом деле отлично ко мне относилась – даже не представляю почему. Именно с ее легкой руки я оказалась в ОМР, чем первоначально и вызвала глубокую неприязнь Андрея. Он счел меня ставленницей вице-губернатора, призванной шпионить за ним! Но упоминание об Андрее также заставило меня засомневаться. Да, он оставил меня за старшую, но я ведь ничегошеньки не умею! Руководитель из меня никудышный, я понятия не имею, с чего начать – каждый раз я всего лишь выполняла указания Андрея. У него имелись обширные связи, он всегда знал, кому позвонить, на кого надавить, какие механизмы задействовать, а я – что я могу? Очевидно, моя нерешительность отразилась на моем лице, потому что майор сказал: