Обитель Тьмы - Грановский Антон - Страница 25

– Вот так, – кивнул он. – Все будет хорошо, ратник. Держись. Я сбегаю за помощью.

Глеб выпрямился.

– Постой… – хрипло окликнул его Зыба.

Глеб обернулся:

– Что? Говори!

Зыба сделал усилие и пробормотал побелевшими от боли губами:

– Раненым… нельзя…

– Чепуха, – жестко проговорил Глеб. – Я не позволю Бранимиру тебя тронуть. Ты, главное, держись. Через пару минут вернусь с подмогой и носилками. Кроме того, в сумке у меня есть чудодейственное снадобье. К завтрашнему утру будешь как новенький.

Глеб быстро пробежал через полянку, нырнул в кусты и исчез из вида.

Зыба пару мгновений лежал неподвижно, таращась на торчащую из плеча кость. Сцепил зубы, уцелевшей рукой достал из-за пояса кинжал, секунду помедлил, собираясь с духом, а затем быстро перерезал себе горло.

6

– Тринадцать. Мы потеряли уже тринадцать воинов. – Воевода стоял перед Глебом, угрюмо глядя на него исподлобья и сжав кулаки. – Я говорил, что надо было взять больше стрелков!

– Количеством тут ничего не решишь, – возразил Глеб. – Ты мог бы взять с собой пятьсот стрелков – и потерять триста.

Они стояли вдалеке от полыхающего костра, один на один.

– Голодная грязь, ожившие деревья!.. – прорычал Бранимир. – Да что это за место такое?!

– Гиблое, – ответил Глеб. – Угадай с трех раз, почему его так назвали.

Первоход сунул в угол рта бутовую сигарету и небрежно проговорил:

– Тебе не стоило идти со мной, Бранимир. Я был бы рад отправить вас всех назад, но это невозможно. Теперь у нас один путь – вперед.

Глеб, посчитав разговор законченным, снова отошел к костру.

Некоторое время воевода стоял неподвижно, хмуря брови и усиленно о чем-то размышляя. Кровь его вскипала от злобы, но на широком лице не отображалось ничего, кроме обычной угрюмости.

«Какое это несчастье, что нельзя прикончить заносчивого ходока прямо сейчас, – размышлял Бранимир. – Но можно и нужно сделать его уязвимее. Шелковым Первоход от этого не станет, но спеси у него поубавится».

Мрачно усмехнувшись, воевода взглянул на самого молодого из ратников – такого же широкоплечего, как другие, но с мягкой, почти юношеской бородкой и чистым лбом, на котором еще не обозначилось ни одной морщинки.

– Починок! – позвал его воевода. – Поди-ка сюда! Разговор есть.

Молодой стрелок быстро поднялся с бревна и с готовностью подошел к Бранимиру.

– Слушаю тебя, воевода.

Бранимир окинул молодого воина хмурым, внимательным взглядом и сказал:

– Погибло уже тринадцать твоих товарищей.

– Да, – согласился Починок и сдвинул брови. – Мне жаль, воевода.

– Могло бы погибнуть больше, кабы не доблесть моих воинов.

– Должно быть, так, воевода.

– Ведаешь ли, в чем причина таких потерь?

Починок еще больше нахмурился, подумал и ответил:

– В том, что мы в Гиблом месте, а это самое страшное место на свете.

– Верно, – кивнул Бранимир. – Но дело не только в этом.

– А в чем же еще, воевода?

Бранимир подергал себя пальцами за багровый нос. Быстро глянул на ратника из-под кустистых бровей и сказал:

– Думаю я, парень, что Первоход и его дружок толмач нарочно завели нас в погиблые места. Нешто ты думаешь, что они не знали про голодный ручей и про взбесившиеся деревья?

Починок растерянно пожал плечами.

– Того не ведаю, воевода. Но мне показалось, что они были так же напуганы, как и мы.

Бранимир усмехнулся.

– Конечно, напуганы. Стремясь погубить нас, каждому из них пришлось рискнуть и собственной башкой. Но теперь они совсем не грустят. Ты видел, как спокойны и невозмутимы их лица? Только что не светятся от довольства.

Починок покосился на Глеба и Рамона, сидевших на бревне, чуть в стороне от воинов, и вынужден был согласиться:

– Да. Они и впрямь спокойны.

Воевода тоже покосился на ходока и его друга и мрачно усмехнулся.

– Пусть себе радуются. Недолго им осталось. – Он вновь перевел взгляд на Починка. – Теперь, когда я открыл тебе глаза на правду… ненавидишь ли ты их так же люто, как я?

– Я… не знаю. – Починок сглотнул слюну и виноватым голосом произнес: – Я не слишком умен, воевода. Если что-то нужно сделать, скажи прямо, и я сделаю.

– Что ж, я скажу. – Бранимир прищурил тяжелые веки и проговорил, понизив голос почти до хриплого шепота: – Их двое. И нужно их разлучить.

– Как?

– Догадайся.

Починок наморщил лоб, несколько секунд думал, затем качнул головой и уныло проговорил:

– Прости, воевода, но я не понимаю.

– Есть лишь один способ развести этих двоих, – тихо и спокойно отчеканил Бранимир. – Нужно убить одного, и тогда второй останется один. Понимаешь?

Починок долго таращился на воеводу, не веря собственным ушам. А когда понял, что уши не обманули его, прошептал севшим от изумления голосом:

– Но это… бесчестно.

– Что бесчестно? – сухо осведомился воевода.

– Бить в спину.

Лицо Бранимира потемнело, глаза сверкнули свирепым блеском.

– Когда ты пришел ко мне два года назад, ты сказал, что готов положить за князя жизнь, – тихо пророкотал он. – Было такое?

– Было. Но я…

– Я тогда ответил тебе, что быть княжьим дружинником – это большая обязанность. Для многих неподъемная. Еще я сказал тебе, что многие парни идут в дружину не за тем, чтобы исполнить свой долг перед родиной, а за большими благами. Было такое?

– Было, воевода.

– Тогда мне показалось, что ты еще слишком молод для ратной службы. Но твой отец Ретивой попросил за тебя, и я согласился. Согласился, потому что не было воина честнее и храбрее, чем Ретивой.

– Воевода, я…

– Знаю, Починок, знаю. – Бранимир положил на плечо ратника тяжелую руку и посмотрел ему в глаза прямым, суровым взглядом. – Ты не посрамишь своего отца. Не посрамишь, потому что ты так же предан князю и так же смел. И так же, как и он, ты не ослушаешься моего приказа и сделаешь все, чтобы быть достойным своего отца. А теперь ступай. И прошу тебя – сделай все быстро. Промедление подобно смерти.

7

Воин Починок сел на бревно и исподлобья посмотрел на итальянца. Тот сидел в сторонке от прочих, смуглый, спокойный. Веки его были прикрыты, руки сложены на груди лодочкой, а губы тихонько шевелились. Должно быть, молился своим богам. Или вернее – Богу. Починок слышал от товарищей, что толмач – христианин.

Починок много раз думал о христианах, но никак не мог взять в толк – как это всем огромным земным хозяйством может управлять единый бог? Это как если бы князь Добровол распустил всех своих слуг и ратников и стал сам с самого утра и до позднего вечера бродить по княжеству и наводить в нем порядок.

Представив себе это, Починок усмехнулся. Чтобы разок пройтись из одного конца княжества до другого, князю Доброволу понадобилось бы года два жизни. А если при этом еще и заглядывать в каждый амбар… то этак и ста жизней не хватит!

Починок покачал головой: нет, не может такого быть, чтобы со всем земным хозяйством управлялся един бог. Не может, и все тут.

И потом, если бог должен быть един, то куда прикажете девать маленьких божков, которые каждый день попадаются на глаза и снуют под ногами? Куда девать домового, банника? А что делать с лешим и анчуткой? Сделать вид, что их нет?

Но Починок сам много раз встречал их на своем пути. Видел сладкие пирожки, погрызенные лешим. Распутывал веревку, которую запутал домовой. А однажды едва не угорел в бане, когда подлый банник закружил ему голову и повалил на полати.

…А иноземец все держал руки лодочкой и все шевелил губами. Да только все это зря. Если бог и впрямь един, то за день он слышит столько молитв, что все они должны превратиться в неразборчивый, бессмысленный гул. И как в таком гуле различить одинокий голос отчаявшегося человека? Да никак!

Вот потому-то и не верил Починок христианам, потому-то и считал их тщетоделами и глупцами.