Исповедь старого дома - Райт Лариса - Страница 37

Этого Аля и ждала: крика души, мольбы о помощи.

— Я могу попробовать помочь.

— Ты?!

— Замолвлю словечко. Знаешь, со сколькими шишками я за одним столом сидела? Уж они не откажут вдове покойного друга.

— Ты не вдова. Ты замуж бегом выскочила, траура ни дня не носила.

— Ну, это ты знаешь.

— У нас те, кто должен, все знают, а ты их за нос водить будешь?

— Буду. И проведу.

Квартира была готова к приему гостей: по полкам расставлены фотографии покойного с непременной траурной ленточкой, в спальне на тумбе — его очки и оставшаяся недочитанной книга, в прихожей — пиджак, а в ванной в стаканчике — бритва и зубная щетка. Он здесь, в квартире, и в Алином сердце — сердце безутешной вдовы, которая стоит на пороге в скромном черном платье, трепещет ресницами с блестящими на них капельками слез и, прижимая черный же платочек к полным грусти глазам, скорбно лепечет:

— Проходите, проходите. Спасибо за память, за поддержку. Я вам так благодарна. Юрочка тоже был бы очень признателен.

Гостей было пятеро. Все, как один, с женами под руку, в шляпах. Шляпы — на вешалке в прихожей, жены — на стульях за накрытым столом. Теперь все внимание — хозяйке. А она хлопочет: подливает и подкладывает, не уставая потчевать и приговаривать:

— Угощайтесь, пожалуйста! Вот холодец любимый Юрочкин, совсем без жира. Все до капли через марлю процедила, как он, голубчик, любил. — Платочек у глаз, глаза в пол. — А морс, морс пробуйте. Малину-то сама на даче собирала. Спасибо вам, товарищи дорогие, что похлопотали, участок оставили, теперь дочка-то Юрочкина растет, здоровеет. А ведь такая хиленькая родилась, я боялась, за отцом своим прямехонько отправится. Хорошо, есть возможность за городом ее растить, а иначе, может, и не было бы на свете моей маленькой.

Очередное движение платочка, растерянные взгляды, осторожное покашливание и, наконец, робкое признание:

— А мы, признаться, думали, Алечка, что это вы в угоду новому спутнику жизни девочку подальше отправили.

— Да что вы?! — Эмоция «негодование» получила бы «отлично» у любого даже самого придирчивого педагога. — Как можно?! Да он в нашей крошке души не чает. Я уверена, Юрочка был бы счастлив знать, что его девочки не остались брошенными на произвол судьбы, что о них есть кому позаботиться.

Зазвучал нестройный хор:

— Ну, если так…

— Думаю, Юрий Иванович был бы доволен таким…

— Конечно, мы не слишком обрадовались…

Аля перешла ко втором акту. Прижала руки к груди, повысила голос и вдохновенно затараторила:

— Поверьте, что пережить смерть любимого человека всякому тяжело. А такого, как Юрий Иванович, который был не просто мужем, а поддержкой и опорой, — тяжело вдвойне. Я просто осталась у разбитого корыта. Конечно, вы имеете право удивляться и негодовать: молодая сильная, да еще с дачей и квартирой — то еще «разбитое корыто». Но я ведь осталась беременной. Без работы, без перспектив, с одним только токсикозом.

Она жалобно захлюпала носом, обвела гостей взглядом и, поймав сочувствие, продолжила:

— Вы должны понять, что в таком состоянии я просто не могла себе позволить отказаться от протянутой руки доброго человека. Когда ждешь ребенка, прежде всего думаешь о его благополучии. — Аля сделала театральную паузу и заметила, как почти все женщины согласно закивали головами. — Я просто хотела быть уверенной в завтрашнем дне, хотела дать Юрочкиной дочке все, что она заслуживает!

И актриса позволила себе разрыдаться.

— Ну, полно, полно!

— Голубушка, не надо так убиваться!

— Мы все вас прекрасно понимаем.

— Никто вас не осуждает, милая.

— На вашем месте любая женщина поступила бы так же.

После этого Аля с легкостью перешла к кульминации. Она запричитала еще горше, уронила голову на стол, затрясла плечами и провыла, громко и отчетливо:

— Но, кажется, я просчиталась…

Быстро и сбивчиво — про нестабильную профессию мужа («Ах, вы должны понимать, что в творчестве сегодня пусто — завтра густо, и это не может не оказывать отрицательного влияния на семейную жизнь»), про открывшиеся для него возможности («Ах, он так мечтает, так мечтает…») и про страх эти возможности не обрести («Ах, что тогда будет! Что будет! Неудовлетворенные амбиции художника — это депрессия, водка и нищета»). И в итоге:

— Разве в такой атмосфере должна расти Юрочкина дочка? А ведь если мужа не выпустят в Америку, этим все и закончится. Творец с подрезанными крыльями — никчемный алкоголик, уж я-то знаю, что говорю, поверьте бывшей актрисе. Я могла бы вернуться в профессию, но вы же знаете, как Юрочка не хотел. А я уважаю память о муже и его волю.

Через две недели художник получил выездную визу. Он был счастлив до безумия и в порыве благодушия даже уложил Алю в постель и там, как мог, благодарил за услугу. «Глупый, — думала Аля, — это прерогатива женщин расплачиваться за услуги таким образом, а ты так просто не отделаешься. Придется расплачиваться. Баш на баш».

— Через пару месяцев, — заявила она как бы между прочим, — на «Ленфильме» начнутся съемки масштабного исторического проекта. Режиссер известен, актеры почти все подобраны. Нет только актрисы на главную роль и художника…

— Художника? Ты хочешь, чтобы я согласился принимать участие в картине? Нет, я бы с удовольствием, но я ведь буду в это время в Штатах, ты же знаешь…

— Ты? — Она едва не расхохоталась в голос. Личностью он был незаурядной и уже довольно известной, но пока совсем не влиятельной в актерской среде. В художники на картину его, возможно, и взяли бы, но вряд ли выполнили бы условие о вводе жены на главную женскую роль. — Конечно, нет, я прекрасно помню о твоих планах. — Она помолчала несколько секунд, собралась с духом, выпалила: — Твой отец.

— Отец? Но…

Аля помахала у него перед носом визой. Она была слишком хитра и дальновидна, чтобы просто так попросить мужа об услуге. Знала, он так кичился тем, что всего и везде добился сам без протекции отца, что не стал бы тревожить того из-за нескладывающейся карьеры жены. Но теперь у Али были все козыри, и благодарный художник не имел никакого права ей отказать.

Он и не стал. Наступил на горло своей гордости и сделал то, о чем его попросили. Художник получил поездку на американскую выставку, «Ленфильм» — имя известного баталиста в титрах картины, которая грозила стать всесоюзным шедевром, а ловкая, предприимчивая и действительно талантливая актриса Алевтина Панкратова — главную роль в будущем шедевре.

Аля, конечно, побаивалась, что всемогущие органы могут наступить на горло ее прекрасной песне. Но, на ее счастье, майор КГБ — член худсовета по будущей картине оказался большим поклонником таланта ее свекра и не стал отказывать тому в «несущественной» просьбе. А на вопросы о воле покойного мужа (Как же так? Какое кино? Юра же не хотел!) Аля бы нашла что ответить: глазки в пол, скромность в голос: «Разве я могу отказать своему свекру? Вы ведь понимаете, народный художник…» А потом — полушепот и доверительные нотки: «Говорят, сам Сталин считал его полотна шедеврами, да и дорогой товарищ Брежнев с восторгом отзывается о его творчестве. Как я могла не уважить такого человека?» Кто бы осмелился идти против самого Брежнева? Желающих не нашлось. То ли предчувствовали, что получат достойный отпор, то ли вовсе не заметили Алиной хитрости, то ли считали ее слишком незначительной сошкой, то ли действительно решили не связываться. Народный художник есть народный художник. Скандал может получиться первостепенный, а если, не дай бог, выйдет за границы СССР и просочится на Запад — хлопот не оберешься. Аля снова была счастлива. Целыми днями пропадала на съемочной площадке, без устали повторяла дубли и работала на износ, чтобы все снова поверили, оценили и разнесли весть о том, что актриса Панкратова не только талантлива, но и неприхотлива, трудолюбива и очень удобна: с режиссером не спорит, к коллегам относится уважительно, проявляет чудеса самоотверженности и стойкости, не требуя ни повышенного внимания, ни особых условий. Возможно, люди проницательные могли бы добавить к этому списку, что Алевтина хитра и изворотлива, но сама она принимала эти качества за целеустремленность. Ее целью была слава, и если для достижения этой цели следовало стать хорошей, Аля такой и казалась большинству окружающих. Легкая в общении, в меру язвительная (так, что все смеются и никто не обижается), почти всегда улыбающаяся, она сразу располагала к себе людей. Кто-то был рад увидеться с нею вновь, кто-то с огромным удовольствием знакомился и старался перевести знакомство в дружбу.