Чудо для тебя - Полянская (Фиалкина) Катерина - Страница 23

— Стася, я сейчас буду ужасно банален, ты мне это простишь?

— Ты собираешься попросить мою фотографию? — подмигнула она.

— Ты неплохо владеешь дедуктивным методом! Да, именно это я и собирался сделать.

— Плохой из тебя шпион, — сказала она. — Говори адрес.

Алексей дал ей адрес электронной почты и принялся ждать. Замигал конвертик — пришло новое письмо.

Фотография оказалась большой и красочной, Алексей сохранил ее и принялся разглядывать: так вот она какая, Анастасия! Темноволосая женщина с живыми глазами, стройная. Изящные кисти рук, длинные тонкие пальцы. Фотограф заснял ее на роскошном диване, сидящей в позе лотоса и немножко напряженно улыбающейся. М-да, подумал Алексей, небедный у нее муж, судя по обстановке.

— Все так ужасно? — спросила Стася, не выдержав долгого молчания. — Ты испугался и больше не будешь со мной разговаривать? — Нарочитую детскость этой фразы подтверждала смешная улыбка: женщина хорошо знает, когда выглядит великолепно.

Воин Империализма настойчиво что-то орал, мешая сосредоточиться. Алексей послал его в космос и ответил Стасе:

— Я сражен наповал.

— Ты не подумай, что я напрашиваюсь на комплименты.

— А я не подумал. Но ты правда потрясающе выглядишь. Я начинаю думать, что ты подсунула мне фотографию какой-то незнакомой мне кинозвезды: в жизни таких женщин просто не бывает!

— Ты преувеличиваешь.

— Вовсе нет. — Он был искренен: Стася принадлежала к тому типу женщин, который ему безоговорочно нравился. Он снова открыл фотографию, залюбовался… Эстетичная женщина, он не ошибся в своей оценке. — Это тебя дома сфотографировали?

— Что ты. Это у моей подруги, у нее там везде такая обстановка, noblesse oblige. У меня все гораздо скромнее.

Значит, ее муж не олигарх. Непонятно почему, Алексея это порадовало.

Он обнаружил, что совершенно забыл о тупой боли, об усталости, о тяжести в голове. Легкий, ни к чему не обязывающий разговор вел за собой не менее властно, чем вели ощущения и звуки.

— Теперь твоя очередь, — побежала строка, — я только поверхностно заглянула в твой дневник и твоих фотографий пока там не обнаружила. Может быть, вышлешь?

Ах да. Вежливый жест, вроде бы такой простой, но… Алексей покопался в файлах и наконец выбрал один: там, где он стоит рядом с давно почившей в автомобильном раю «ауди». На заднем плане виднелся деревянный коттедж.

— Вот. — Он отослал письмо. — Этой фотографии около трех лет, новее нет.

Он уже давно сам не нажимал на спуск фотоаппарата и не стоял перед камерой. Кажется, он утратил способность видеть краски в объективе. Да и зачем?

Алексей потянулся за водой, выпил таблетку и откинулся на подушки, ожидая ответа.

Глава 17

Настя почти не дышала, пока ждала письма с фотографией. А вдруг Тагир — стареющий банкир или скучающий нескладный прыщавый программист, едва вышедший из подросткового возраста? Хотя нет. Сын у него есть. Но сыну может быть от нуля до тридцати. Увидеть собеседника — это все-таки решающий шаг. Настя чувствовала, что понравилась Тагиру. То есть фотография понравилась. Фу, совсем запуталась. Не важно. «Вам письмо». Летучая мышь почтовой программы замахала бэтменовскими крылышками. Фотография была очень качественной и яркой, умелой, если так можно сказать. Фотографировал профессионал или очень опытный любитель.

Мужчина на фото явно не позировал, просто был пойман удачный момент: объект небрежно прислонился к автомобилю, смотрит куда-то за плечо фотографу. Так снимают рекламу машин или мужских костюмов. Тагир вполне мог бы рекламировать и то и другое. Высокий, крепкий мужчина за тридцать, в дорогом и стильном летнем костюме, не официальном, а повседневном: светлый пиджак, брюки чуть темнее, но того же оттенка, расстегнутый ворот рубашки. Серебристая «ауди» создавала выгодный фон, и вообще весь пейзаж, попавший в объектив, говорил о прочном благосостоянии. Причем неуловимо чувствовалось, что все вокруг его, Тагира: машина, деревянный особняк, стриженая лужайка, гравиевая дорожка… Сам Тагир был безусловно красив, причем немного экзотичен и неуловимо холоден: чуть вьющиеся светло-русые волосы, еще не рыжие, но уже и не просто русые, оттенка меда или янтаря; рассеянный взгляд темных глаз, тяжеловатые веки, намекающие на капельку восточной крови; ровный загар — явно не дачного происхождения; чуть намеченный отстраняющий жест руки — тонкие пальцы, обручальное кольцо… Обручальное кольцо.

— Ты женат? — Стася не смогла удержаться. Какая глупость!

Собеседник помедлил с ответом. Неужели солжет?

— Я вдовец.

Вдовец. Не разведен, не одинок — а именно вдовец. Жестокая откровенность.

— Прости. — Как беспомощно это звучит, как нелепо.

— Уже не больно. — Настя смотрела на эти слова как завороженная, будто превратилась в ледышку.

Почему такая откровенность? Ему нечего скрывать или это все нереально, все вымышлено? Нет, не может быть. Он не солгал ей ни разу, она бы почувствовала. Иррациональная уверенность, почти глупость. Но она так чувствовала. «Уже не больно». Все ее личные проблемы и неприятности показались сразу такими глупыми: мелкие трения с мужем, какая-то пустота внутри. Вот истинная боль и абсолютная опустошенность: «уже не больно». Три слова, но вся жизнь. Молчание затягивалось.

— Прости, я не хотел тебя расстроить. — Строчки Тагира укололи иголочкой, вернули к реальности. — У тебя сегодня отличный день, не надо думать о моих горестях.

— Хорошо.

— Ты теперь большая начальница, власть — удивительное чувство.

— Меня это не прельщает. Я люблю свою работу, но не из-за власти, а из-за… ну, это как головоломка. Я неплохой аналитик, я люблю решать задачи, разбираться в мелочах. Я отличная «юная бухгалтерша».

— Сама себя не похвалишь — никто не похвалит, — улыбнулся Тагир. — Финансовыми директорами в двадцать шесть лет становятся только гениальные бухгалтерши.

— О возрасте — опять шпионские данные?

— Нет, в твоем дневнике об этом написано открытым текстом, никаких тайн.

— О! А сколько лет тебе, если не секрет?

— Мужчины возраст не скрывают: тридцать шесть скоро будет, возможно.

Странное построение фразы резануло глаз, но Настя не успела задуматься над этим: дверь библиотеки скрипнула, и вошел Ваня.

— Мы закончили партию, пойдешь спать? Или еще в Сети побродишь?

Покладистость мужа была просто удивительна, Настя даже слегка рассердилась: после разговора с Анечкой ее посетили смутные сомнения. Такие резкие изменения в характере Ивана выглядели все же странновато.

— Пожалуй, еще посижу. — Ей совсем не хотелось прерывать разговор с Тагиром. — Спокойной ночи.

Муж потоптался немного на пороге, но потом все-таки удалился. Может, стоило пойти с ним? Ерунда.

Настя взглянула на экран ноутбука: «Тагир вышел из чата». Ну вот, ушел не попрощавшись… Обидно. Ну ничего, ведь она еще не читала его Живой Журнал, а он ее дневник уже, видимо, изучил в подробностях. Что ж, приступим.

Читать чей-то Живой Журнал — это совсем не то, что заглядывать в чужие дневники. Не у всех хватает смелости вести электронный дневник в открытом режиме, многие пишут в режиме «только для себя», записи же, оставленные для всеобщего обозрения, как правило, или философские, или «за жизнь», или публицистические. Читать «за жизнь» иногда смешно, а иногда интересно — зависит от жизни. Кто-то описывает обеденное меню, кто-то шалости ребенка — простые житейские факты, почти безличные и псевдооткровенные. Философские записи часто весьма претенциозны и манерны, местами провокационны. Публицистика же весьма злободневна и широко обсуждается.

Чей-то дневник — просто летопись мелких повседневных событий, чей-то — смесь философии и некоторой показушности, для кого-то ЖЖ — трибуна для громких заявлений. Самыми же интересными в ЖЖ становятся те, где хозяин просто ведет дневник — так, словно пишет для себя в толстой тетради: здесь есть и события, и рассуждения, и чувства, и мораль. Только вот степень откровенности у всех разная. Кто-то пишет на публику, кто-то — только для себя, а кто-то — так, будто просто пишет автобиографию: откровенно, но так, что читать его очень интересно, это затягивает, хочется узнать человека поближе, хочется понять.