Пассажир дальнего плавания - Пунченок Александр Ефимович - Страница 21

Они оба тяжело и учащенно задышали. И вдруг Томушкин громко вскрикнул:

— Прямо по носу видно что-то темное; полагаю, что это скала. Обнаружил кочегар первого класса Василий Никанорович Томушкин!

— Ну, и ловкач же ты! — обиделся Колычев. — Я же первый увидел.

На мостике зазвенел телеграф.

Впереди перед «Большевиком» туман раздвинулся, словно занавес в театре.

Какая картина! Ничто не возмущало море. Казалось, что оно накрыто огромным стеклом, а перед носом парохода и по обоим его бортам возвышались высокие бурые горы. Снег лежал на вершинах. Ослепительный его блеск повторялся в глубине пролива, там, куда уходили отражения берегов. И тишина, потревоженная только дальней перекличкой чаек, стояла удивительная.

Когда капитан нарушил эту тишину, было даже жалко.

— Отлично вышли! — громко объявил Александр Петрович и крикнул на полубак: — Якорь на место! Впередсмотрящим[33] вниз!..

Но Яшка не ушел в каюту. Он еще долго стоял на палубе и смотрел.

«Большевик» шел по блестящей полосе воды. Берега пролива сдвигались всё тесней, словно не хотели пропускать пароход. Вода в широкой части пролива сверкала то голубыми, то зелеными тонами, потом сделалась, точь в точь как небо, бледносиней, а дальше, чем больше сужался пролив, тем больше она темнела: стала синей, густосиней; наконец, горы сдвинулись так узко, что, казалось, пароход идет прямо на них. Было даже немножко жутко смотреть, как скалы надвигались на судно. Оно стало вдруг таким маленьким и хрупким.

К Яшке подошел старший помощник.

— Скоро тебе высаживаться. Какой-нибудь пароход пойдет обратно и заберет.

— Ладно, — отмахнулся Яшка.

Он стоял словно завороженный тем, что видел. Страшно было. А вдруг «Большевик» стукнулся бы о скалу? Этакий пароходище, самый лучший на свете! А команда какая, а капитан!

— Иди-ка, собирайся, — старпом дотронулся до плеча мальчика. — Поселок уже близко.

К ногам Яшки будто привязали гири: так трудно было идти в каюту.

Там ждал его дядя Миша. На столе выстроились тарелки с булками и румяными пирогами.

— Это подорожники тебе; когда еще домой попадешь! — сказал повар. — И письмо на вот, матери отдашь.

— Письмо-то зачем?

— Поклон я ей написал, ну, и как тебе жилось у нас.

— А еще про что?

— Больше ни про что.

Яшка недоверчиво глянул на дядю Мишу.

— Поди, про яичницу?

— Нет.

В каюту вошел Томушкин. Он выложил перед Яшкой ворох вещей и, откашлявшись, заговорил:

— Товарищ Кубас, по поручению машинного звена экипажа парохода «Большевик», передаю вам эти двенадцать с половиной предметов для полного и безвозмездного пользования. Машинное звено выражает уверенность, что вы…

Здесь вошли боцман и Поля. Они принесли еще два свертка.

— От нас это, от палубной, — объяснил боцман.

А через полчаса вся яшкина кровать и стол были завалены подарками. Трудно даже перечислить, что там собралось: белье, очки с дымчатыми стеклами, туалетные принадлежности, книги, две пары подтяжек, карандаши, будильник, внутри которого части звенели, как деньги в копилке. Но ничто в этой коллекции не могло сравниться с одним — с портретом товарища Ленина, — его сложил из разноцветных морских раковин плотник дядя Сережа. На этот портрет многие поглядывали с завистью.

Вася Томушкин показал на портрет и шепнул Яшке:

— Сменяем?

Но дядя Миша завернул портрет в полотенце и немедля спрятал в мешок.

В каюту набилось людей полным-полно. Говорили все наперебой, и в этом гуле нельзя было ничего разобрать. Яшку окликали со всех сторон. Кричали что-то про школу, про будущую работу на море, про письма и телеграммы — куда их присылать.

Как не хотелось Яшке съезжать с парохода! Ведь он привык ко всему здесь: вот к этой тесной каюте, где щелкала и стучала грелка парового отопления, к трясущейся под ногами палубе. Даже сердитый капитан стал таким близким, почти родным. Правда, мать дома, поди, места не находит. А что, он виноват, если так всё вышло? Этакого палтуса никто не одолел бы, разве что батя.

— Дома уже видны! — крикнули в коридоре. — Старший помощник велел Яшке собираться!

Дядя Миша выпроводил всех из каюты и уложил последние вещи. Получилось два мешка, один из них Яшка поднимал с трудом.

— Что ж, пошли, — сказал дядя Миша.

Они вышли в коридор. В последний раз закрыл Яшка за собой дверь. Неужели всё так вот и кончится, словно сон или интересная книга?..

— Постой здесь, — сказал Яшка дяде Мише и вернулся в каюту. Больше Кубас не в силах был сдерживать слез и бросился на свою бывшую койку.

Дядя Миша тихо вошел следом за ним в каюту. Яшка поднял заплаканное лицо.

— Не хочу я…

— Ничего не сделаешь, — вздохнул дядя Миша, — я тоже не хочу.

— Яша!.. Яков!.. — неслось с палубы.

Они вышли на палубу, когда пароход поравнялся с поселком и приветствовал его жителей протяжным гудком.

С берега отвечали залпами из ружей…

Дома отсюда выглядели, как игрушечные, сложенные из спичек. На одном доме развевался красный флаг. Позади возвышалась большущая гора, и флаг тот будто прикололи ей на грудь.

Высокую радиомачту с боков поддерживали тросы. Яшка еще успел подумать: «Если бы взять большую-пребольшую холстину и накинуть сверху на мачту, то сделалась бы такая палатка. Она накрыла бы весь поселок».

Солнце ярко освещало громадные бурые горы.

К «Большевику» подходил катер. Выбросили штормтрап. На палубу поднялись четыре зимовщика. Самый первый назвался: «Доктор Кольцов».

Шум поднялся, разговоры. Корабельный доктор Виктор Петрович протиснулся к береговому, и они обнялись, — ни дать, ни взять давнишние знакомые.

— Я насчет пассажира, — сказал приехавший доктор, — о котором вы сообщали по радио. Начальник поселка согласился. Оставить мальчика можно, но, понимаете, две недели тому назад на самолете к нам прибыло несколько новых сотрудников. Один товарищ прилетел с сыном-подростком. И представьте, мальчик заболел. Есть подозрение на скарлатину.

— Что, что, скарлатина? — Александр Петрович на спардеке[34] свесился через поручни.

— Очень вероятно, — ответил доктор, — но мы можем вашего мальчика изолировать.

— Отставить! — Капитан приподнял кепку и поклонился береговому доктору. — Извините нас за беспокойство. Передайте Семену Семенычу, что я передумал. Мы этого пассажира постараемся доставить домой в целости и сохранности.

— Вам видней, — доктор развел руками, — а Семен Семенович собирался сам, но не смог — дела! Передавал вам наилучшие пожелания.

— Как его сердце?

Доктор оживился, будто бы разговор зашел о самом интересном для него:

— Неважно. А я считаю, что даже скверно, и возражал против назначения Семена Семеновича на эту зимовку. Но подите уговорите упрямца. Он заявляет, что его сердце образцово-показательное для всей Арктики. Да, а как ваше здоровье, не лучше?

Последний вопрос относился к Александру Петровичу, но береговой доктор очень выразительно при этом взглянул на доктора Виктора Петровича.

Виктор Петрович безнадежно махнул рукой, а капитан нахмурился.

— Передайте Семену Семенычу привет, — сказал капитан и пошел на мостик.

Гости стали прощаться. Один за другим полезли по штормтрапу за борт.

В катер сбросили несколько кип газет.

Мотор зафыркал. Люди с отвалившего катера помахали шапками, а рулевой крикнул:

— Мы трех медведей живьем поймали!

«Большевик» ответил приветственными гудками.

Про Яшку будто забыли. Он стоял у фальшборта и растерянно и радостно озирался по сторонам. Что же произошло? Он плыл дальше, в настоящую Арктику. Сколько Яшка слышал о ней от отца, сколько думал! С какой гордостью отец говаривал: «Мы живем на пороге, в сенях Арктики». Но ведь это уже был не «порог», а сама «горница».