Пассажир дальнего плавания - Пунченок Александр Ефимович - Страница 18

Избу они нашли, переночевали в ней и утром отправились обратно на корабль. Но корабля на месте не оказалось. Ночью поднялся противоположный ветер и угнал лед вместе с кораблем.

Так и остался Алексей Химков со своими матросами на острове. А съезжая с корабля накануне, они взяли с собой имущества очень мало. Кто же думал, что придется оставаться на острове? Шли ведь на разведку, тащиться с тяжестью трудно. Было у них немного пороха, топор, маленький котел, ножик, 20 фунтов муки, огниво, трут и пузырек с табаком. С этим снаряжением они, словно робинзоны, прожили на острове шесть лет с лишком, пока их не нашел Амос Корнилов, приплывший сюда случайно. Как жили? Рассказывать надо особо. Или взять того же Федота Рахманина, с которым отправился в Енисей Кузьма. Рахманин зимовал на Шпицбергене шесть раз и двадцать шесть зим провел на Новой земле. А промышленник Иван Старостин? Он жил на Шпицбергене тридцать две зимы, и пятнадцать из них подряд. Ведь это же прямо коренные жители Шпицбергена, они не боялись самой суровой арктической природы, потому что хорошо изучили, мало того, полюбили ее. И совсем другое случалось с иноземными мореплавателями, когда их постигали беды в наших морях. Например, в последней экспедиции голландца Вильяма Баренца экипажу его корабля, затертого льдами, пришлось зимовать на Новой Земле. Экспедиция была снабжена отлично: оружием, инструментом, платьем и продуктами. Но мужество часто покидало голландцев: они голодали, болели, ссорились и, конечно, не перенесли бы второй такой зимовки.

— А нынче? — Александр Петрович подался весь к Яшке, словно дожидаясь от него ответа на этот вопрос. — Возьмем нынешнее время. Поди, слышал ты про знаменитую семью мореходов Ворониных…

Капитан развернул на столе другую карту, должно быть, собирался он начать новый рассказ, но в каюту постучали.

«Эх, досада!» — вздохнул про себя Яшка. Капитан теперь нравился ему больше всех. Ну-ка, сколько Александр Петрович знал про морские дела! Взять хотя бы профессора, тот морских птиц изучал, а капитану про всех архангельских моряков такое известно было. Люди-то поглавней птиц. Люди открывают моря, острова. Да, это был капитан так капитан!

— Что там еще? — спросил Александр Петрович.

Вошел матрос Самойленко.

— Товарищ капитан, — доложил он, — вахтенный штурман просит вас на мостик. Ох, и туман же!

Капитан поднялся.

— Час от часу не легче. Идем-ка, — кивнул он мальчику.

Яшка чуть не плакал, когда плелся следом за капитаном.

Глава тринадцатая

Туманы бывают разные.

Случаются такие, что горизонт и поверхность моря затягивается легкой занавеской, и она делает очертания всех предметов расплывчатыми и неясными. Моряки называют это «мглой». Если же горизонт и дальний берег или корабли не видны вовсе, в таких случаях говорят, что это «слабый туман». При простом же тумане можно различать предметы на расстоянии до ста сажен.

«Густой туман» — это уже несчастье. Корабль слепнет, двигаясь как бы на ощупь. Он непрерывно бросает лот[25], щупая под собой грунт и измеряя глубину моря, и, чтобы не столкнуться с другими судами, всё время дает гудки. Разумеется, в густом тумане передвигаются медленно-медленно.

Но бывают туманы, когда человек протягивает перед собой руку и не видит концов своих пальцев. Залезьте с головой в мокрую вату, и вы узнаете то, что испытывают моряки в таком тумане. Но кто полезет в мокрую вату? А от туманов никуда не денешься, особенно в Арктике, где они случаются весьма часто.

Александр Петрович, открыв дверь рубки, заявил:

— Туманчик, надо заметить.

— Туманчик, доложу я вам.

— Ну, туманище, — стал докладывать старпом, — накрыл сразу. Машину я застопорил совсем. Место наше вот, — он показал на маленький треугольник, нарисованный на карте. — Савелий Илларионович определялся перед самым туманом.

— Спасибо. — Капитан склонился над картой и позвал: — Яша, — он наклонил Яшку к карте. — Смотри сюда. Вот пролив, а вот наше место, как раз у входа в пролив. Так-то, Борис Владимирович, идите, становитесь на якорь. Якова Ивановича с собой прихватите. Правильно, пусть учится морскому делу. Да-с, товарищи, придется стоять на якоре. Ступайте.

— Есть, — ответил старпом и кивком головы приказал Яшке следовать за собой.

Будто слепые, они спустились с мостика и шли по палубе, протянув вперед руки. Яшка то и дело натыкался на старшего помощника.

Поднимаясь на полубак, Борис Владимирович крикнул:

— Боцман!

— Есть!

— Правый якорь к отдаче!

— Оба готовы.

— Смотрите, — предупредил старпом, — чтобы всё безотказно.

— Есть смотреть, — пробасил боцман и в свою очередь спросил у кого-то: — Правый стопор[26] отдан?

— А як же! — весело отозвался из тумана Самойленко. — Вы, боцман, тильки подумали, а мы уже зробили.

Яшка в душе радовался. Он ничего не видел в тумане, но то, что происходило вокруг, было так интересно. Как это люди, ничего не различая, ловко работали. Приказания одно за другим передавались и повторялись строго и точно, словно было это совсем не трудно.

Возле боцмана что-то стукнуло железом о железо, щелкнуло, и вдруг палуба под ногами задрожала.

Брашпиль[27] загромыхал, опуская в воду якорь.

Ударили один раз в колокол.

Самая тихая жизнь наступает в море, когда пароход стоит на якоре в тумане. В море вообще морякам живется спокойнее (как это ни странно), нежели на берегу во время стоянки.

На берегу, например, обедают не все сразу, и повар и буфетчицы постоянно ворчат: еда у них, видите ли, стынет и посуду нужно мыть после каждого в отдельности. А что сделаешь, если один ушел на берег по делам, другой — домой, а третий… Да мало ли дел на берегу?

Особенно часто нарушают корабельный распорядок посторонние люди. Тот пришел ради погрузки или выгрузки парохода. Разве можно не пригласить его в кают-компанию и не угостить стаканом крепкого чая или еще чем-нибудь?.. А то начальство придет на пароход…

То ли дело в море на ходу! Жизнь протекает размеренно, строго по распорядку дня. А когда пароход отстаивается в тумане, все сидят по каютам или в других помещениях, и никому не хочется высовывать носа на палубу. Только вахтенный помощник капитана ходит по мостику и, вглядываясь в туман, слушает, как бы кто не наскочил на пароход. Да на палубаке расхаживает вахтенный матрос. Он тоже смотрит, слушает и каждую минуту бьет в судовой колокол, чтобы проходящие суда знали, что здесь на якоре стоит пароход. Такое на море правило.

Когда постановку на якорь закончили, старший помощник здесь же назначил Яшку помощником вахтенного матроса дяди Саши Костюничева.

Дядя Саша научил Яшку, как полагается бить в колокол и слушать по сторонам.

Скоро с мостика спросили:

— Кто в колокол бьет?

— Яков это, — ответил Костюничев.

— Молодец! — похвалил старпом. — Точно отбивает, как по хронометру[28]. Ты, Костюничев, пройди-ка по палубе, послушай кругом, а Яша один потрезвонит.

— Есть, — ответил матрос, — понятное дело, управится.

Жалко, что в тумане никто не видел, как Яшка бил в колокол.

Колокол гудел, будто радовался за мальчика, Яшка брался за маленькую веревочку, привязанную к колокольному языку, и ударял им в обе стороны с одинаковой силой. Звон получался гулкий, ровный, похожий на музыку. Конечно, Колька, да и никто из ребят, не сумел бы так. Или кто из них знал, что эта плетеная веревочка называется «рында-булинь», а Яшка сейчас «бьет рынду»? Слова-то всё какие. Морские!