Озорники - Полетаев Самуил Ефимович - Страница 44

Так закончилась весьма даже странная и не достигшая никаких видимых практических результатов командировка профессора Шмелева, с которым ни героям этой повести, ни читателям больше встречаться уже не суждено.

Поистине — судьба играет человеком.

«Я ПРОСТО НЕ УЗНАЮ СЕБЯ»

— Это было настолько неожиданно, он возник в такую странную, жуткую минуту моей жизни, что все это звучало бы анекдотом… Я был в какой-то бездне, важнее всего на свете было побыть одному, только один я и мог изжить то помрачение — не знаю даже, с чем сравнить его? — в котором я пребывал. И тут вдруг он — как во сне, смешно, неожиданно и ненужно. Теперь я знаю, что он жив, курилка, и знаю еще, что мы обязательно увидимся, но в ту минуту раскрыться — значит, пришлось бы что-то объяснять, но кто мог бы понять, что со мной произошло? Понять меня мог бы только один человек…

— Уф, какую ты взвалил на меня ответственность! Прямо не знаю, как оправдать такое доверие. Постой, отдохнем… дай руку! Какая она у тебя раскаленная! Видно, сердце холодное… Вот так… Ну, садись здесь. Ох, совсем не болит, знаешь… Боже мой, когда он дернул ее, будто взрыв надо мной! Бенгальские огни, салют с иллюминацией, честное слово. А теперь после адской боли — такое приятное мозжение. Сладко так и приятно, как в детстве. Мальчики мне положительно нравятся. Базиль запущенный страшно, но зато в нем сила и характер, какая-то нерассуждающая сила. А Боб очень смешной колобок, начиненный разными смешными мыслями, рыжий колобок-колобочек, так и хочется его съесть. Я так рада, так рада, ну слов нет, что все так получилось! И я очень счастлива. Ну, повернись… Какие у тебя глаза!.. Ой, осторожно… Ну, вот так. Ия тебя, Рустем… И давно. Может быть, сразу, как увидела. Не знаю, что со мной творилось… Ведь только подумать, что мы могли не встретиться! Прямо ужас берет — это все равно, что… ну, не родиться… ну, чтобы этого мира не было… вот этого шума листьев над головой… этих звезд… Ну, чтобы ничего этого не было… Ты мне прости, милый, что я доставила тебе столько огорчений… Милый! Ох, что это за слово непонятное, и почему оно мне сейчас нравится, а я терпеть не могла, пошлостью казалось… Это, наверно, потому, что я другая… Я просто не узнаю себя… Поверишь, мне бы сказали, что я вот такая… буду… стану… ну что за чушь… я бы даже не рассмеялась… Ох, у тебя и лоб горячий, и весь ты как уголек. А волосы жесткие. А мне казалось, что они у тебя мягкие… И вообще, ты совсем не такой, каким кажешься. Я только сегодня… нет, вчера стала это понимать… Ведь я тебя представляла совсем другим. Из злости создала тебя таким… размазней. Я как слепая смотрела. Но ты мне вдруг увиделся сердцем. У сердца тоже есть глаза, а они у меня были повязаны. Ты лучше молчи, молчи. Говорить буду я… и за тебя и за себя… Я ужасно болтливая и говорю вот уже второй день не переставая… Всегда любила говорить, а теперь во мне какая-то плотина прорвалась… Я потом замолчу, я буду молчать. И вообще, мне хочется, ужасно хочется быть послушной, во мне всегда это было, жило, но не было человека, которого хотелось бы слушаться… И вот ты… Ты не знаешь, да и мне откуда знать… Я никогда не думала, что во мне так много тишины, покорности, покоя, чего-то такого, ну вот того, чего много в природе. Ты послушай! Что этой сороке надо? Она следует за нами с самого ущелья. Ведь она что-то знает о нас, о чем-то догадывается… Она ведь что-то думает и знает про нас, иначе зачем бы ей лететь за нами и трещать все время? Эй, белобокая, ничего ты не знаешь! Не знаешь! Не знае-е-е-е-ешь!.. О, кто это? Боже, откуда вы?

КТО ИЗ ВАС АЛЯ, А КТО МАЛЯ?

На тропе темнели в сумерках две фигурки в одинаковых джинсовых брюках и свитерах. Это были Аля и Маля. У одной был вещевой мешок за спиной. Судя по выкладке, они собирались куда-то надолго, но случайно набрели на Рустема и Броню, сидевших на плаще, и были так потрясены, что не знали, бежать или все же достоять на месте и убедиться, что это не обман, не галлюцинация.

— Ну, что же вы, девочки стали? Подойдите!

Аля и Маля покорно подошли, исподлобья глядя на Рустема и Броню, все еще недоумевая, усиленно размышляя — нет, уже не о том, чтобы убежать или как-то оправдаться за самовольный уход из лагеря, а о том, как отнестись к тому, что Рустем и Броня вместе. Рустем смотрел на девочек. И они смотрели на него, томились ожиданием. Казалось, они забыли о Броне. Но Рустем напомнил о ней. Он перевел глаза на Броню, и девочки, как подсолнухи, повернулись к ней с выражением удивления. И вдруг бросились обнимать ее…

О, что это было! Эти своевольницы, которых Броня терпеть не могла, которых она не различала, они давили ее и целовали. Они терзали ее так что она стонала. А потом, забыв, куда и зачем они идут, решительно увязались провожать взрослых в лагерь. Они по очереди подставляли Броне плечо. И шли, толкаясь, мешая друг другу. И так велико было их желание услужить Рустему, услужить новой Броне, что они мирились с неудобствами..

— Вот здесь отдохнем немного. Так… А теперь встаньте, я закрою глаза, вы перетасуетесь, и я попробую угадать, кто из вас Аля, а кто Маля…

Девочки охотно приняли игру. Рюкзак перекочевал на плечи к Рустему.

— A-а, подсматривать! Рустем, закрой ей глаза!

Рустем закрыл ей руками глаза. Девочки менялись местами раз десять-пятнадцать, словно от того, как часто и много они перетасуются, Броне будет труднее отличить их. И потом застывали в позе «замри».

— Аля…

— А проиграли!

Вскоре Броня стала узнавать — и не случайно, а сознательно. К десятому разу это уже казалось ненужным, теперь она играла просто так — для девочек, чтобы доставить им удовольствие, и удивлялась, до чего же они были разные, разные даже внешне. Боже мой, эта Аля просто мальчишка, у нее глаза как пчелки, и уши торчат из-под косичек, и джинсы на коленках отдулись, и черты лица посуше и озорнее. А Маля — черты ее мягче, округлее, глаза застенчивей, вся она прибранней и чище — девочка, словом, настоящая девочка. И два совершенно разных характера. Стоило Броне задать себе вопрос: «А кто из них девочка?» — как сразу бросалась в глаза Маля. А мальчик — да вот же она, Аля! И сразу многое и другое открылось. Вот кажется, что Маля в подчинении у Али, потому что куда Аля — туда и Маля. Аля — заводила, закоперщик, выдумщик, и Маля привычкой вместе прожитой жизни от нее ни на шаг, никогда друг без друга — не гуляют, не едят, не играют, не дышат, словно срослись, как сиамские близнецы. Но это внешняя связь, то, что бросается в глаза, а если внимательно посмотреть, Аля под явным влиянием Мали: та сдержаннее, немногословнее, но зато все ее слова — решения, которые тут же принимаются к исполнению. В речах Али — внешняя бойкость, а в Мале — ум и тонкость…

Броня шла, опираясь по очереди на девочек. Маля, вжав голову чуть в плечи, бросала на Броню нежные, стыдливые взгляды. Аля же трещала, как сорока, замахивалась на пролетающих птиц, рвала на пути цветы, пыхтела и гудела… Вот бы раньше когда-нибудь с девочками так пройтись, почувствовать их плечо под своей рукой, опереться вот так, заглянуть в глаза и увидеть, как души открываются навстречу!

— Вот, девочки, я и научилась вас отличать. Знаете, будто экзамен трудный выдержала — узнавать человека! А я ведь голодная, как волк… Вот так! И ведите нас скорее в столовую — мы сейчас повара съедим…

Глава 5

ЯВЛЕНИЕ ЧЕБУТЫКИНА

Наша повесть могла бы закончиться предшествующей вполне счастливой главой, если бы не внезапное явление Чебутыкина. В жизни порой бывает так, что конец какой-то истории служит началом новых событий, которые, возникнув как бы независимо, проливают новый свет на факты, нам уже известные. Так или иначе, мы должны сообщить читателям, что работник завкома, член шефской комиссии Герман Степанович Чебутыкин решил съездить в лагерь. Здесь у него были кое-какие дела. Заодно надо было повидать племянника, о чем просила сестра. Он исхлопотал командировку, из завкома дали в лагерь телефонограмму. Однако Чебутыкина никто не встретил, машину к автобусной остановке не прислали, так что пришлось идти пешком семь верст. И это не укладывалось в его голове. И вот теперь, в сопровождении Шмакина и Голохвостовой, ведавшей библиотекой и клубом лагеря, Чебутыкин обходил лагерные угодья и со скучающим видом слушал, как Голохвостова, строго поджав губы, докладывала о выпущенных стенгазетах, боевых листках, о выездах с концертами самодеятельности в соседние колхозы, и других мероприятиях.