Сокровища ангуонов - Матюшин Михаил Ильич - Страница 6

— Идолы-то твои, оказывается, водку хлещут!

Он еще долго подтрунивал бы надо мной, но в это время мы наткнулись на дверь подвала. Тяжелая, сделанная из толстых потемневших от времени плах, дверь была сорвана взрывом со своих ржавых петель и лежала на земле. В подвал вела крутая каменная лестница.

— Ну, спускаемся? — ехидно сказал я. — Посмотрим, как они там американскую водку хлещут…

— Погоди, — отмахнулся Коська, — фонарь-то мы не захватили, еще шею свернешь из-за твоих идолов.

Я не стал спорить, и мы отправились на шхуну за фонарем. Потом передумали и решили выждать дня два на всякий случай. И вот теперь ловили рыбу и посматривали по сторонам.

Бухта была по-прежнему неподвижной, чайки не метались над нею, а плавали, сгрудившись в белые островки, и совсем как домашние утки чистили свои перья. Вода была такой прозрачной, что было видно, как шевелила своими оранжевыми присосками перевернувшаяся морская звезда. Между водорослями шныряли стайки мелкой рыбешки, степенно двигались толстогубые пеленгасы. Из-под зеленобородого камня выскочил и замер на солнечном пятне серенький крабик. Раздеться бы, плюхнуться в воду, нырнуть, распугав морских обитателей… Не очень-то нам с Коськой хотелось в такой день лезть в темный подвал. Чтобы не поддаться соблазну, мы, не сговариваясь, собрали свое снаряжение и отправились к развалинам.

Подвал, если не считать сорванной с петель двери, почти не пострадал от взрыва: видно, основной запас гранат и патронов хранился в противоположном конце казармы. Поэтому мы с Коськой без особого труда проникли в него. Освещая путь фонарем, который Коська старался держать повыше, мы спускались осторожно, чтобы не сорваться в какую-нибудь пропасть. И надо сказать, осторожность не помешала: вместо последней ступеньки перед нами возникло круглое отверстие. Тусклый свет фонаря был бессилен пронизать густо-черную темень колодца и выхватил из нее лишь несколько бугристых камней.

Если бы я был один, то, наверное, поторопился бы выбраться из подвала, но сейчас, боясь того, как бы Коська не заподозрил меня в малодушии, я как можно спокойнее посоветовал:

— А ну, посвети сбоку — должен же быть обход. Сюда, теперь свети сюда.

Коська послушно отвел фонарь сначала в одну сторону, потом в другую. Стены подземелья сужались книзу, образуя громадную каменную воронку, в основании которой был колодец. Я облегченно вздохнул: можно было возвращаться; в самом деле, не лезть же в эту темную дыру; пожалуй, еще шею свернешь, а веревки мы захватить не догадались. Но теперь заупрямился Коська.

— Погоди, посмотрим еще, только не шевелись, а то сорвешься, — сказал он и, поднеся фонарь вплотную к лестнице, заглянул под нее. — Так и есть, вот он, вход!

В его голосе я не уловил особенной радости по поводу такого открытия, но постарался сохранить полную невозмутимость, будто только и занимался в последнее время тем, что ежедневно лазил по подземным ходам. Я даже потребовал фонарь и заявил, что пойду первым; мол, мне-то лучше известны всякие лабиринты. Коська возмутился:

— Вот еще, я и сам могу!

Потайной ход, узкий в начале, постепенно расширялся, свод его стал выше, и мы уже не нагибались, шли во весь рост. Несколько раз мы останавливались для того, чтобы осмотреться, а на самом деле попросту от страха. Смотреть-то было нечего. Впереди и сзади темнота, а мы посредине, как застрявший пыж в стволе ружья.

Судя по всему, в давние времена по этому стволу ходили очень часто: в твердом известняке образовался желоб, протертый подошвами ног. Интересно, сколько тысяч рабов прошло здесь до нас? От этой мысли я поежился, показалось, что из темноты, недосягаемой для света фонаря, за нами наблюдали настороженные глаза хранителей сокровищ. А тут еще ход свернул в сторону и начал заметно понижаться. Коська запнулся о камень, и тот покатился так быстро, что мы в нерешительности остановились.

— Все равно как в штольне, — смущенно пробормотал Коська. Видно было, что и он не меньше моего перетрусил, однако тут же, чтобы скрыть от меня свое смущение, по возможности бодро рассказал мне о том, как они однажды с отцом спускались в шахту и как его чуть не пристукнуло куском породы. — Я аж глаза от страха выпучил, а отец смеется. Вот, понимаешь, был человек, ничего не боялся!

— А где он сейчас?

— Известно где, контра заглотала. Еще когда мы на руднике жили. Забастовка, понимаешь, случилась, а он как крикнет самому управляющему: «Живодер ты, кровь нашу рабочую сосешь!» Понятно, на подозрение взяли, а после заарестовали — и теперь ни слуху и ни духу.

— Может, еще объявится.

— Ясно, может, — согласился Коська, — только не сейчас; сейчас запросто сцапают… Ну, пошли дальше?

— Пойдем.

Подземный ход, которому, казалось, и конца не будет, оборвался так неожиданно, что я чуть не упал, когда протянул руку в сторону и не встретил бугристой стены. Коська поводил фонарем, осветив помещение, в которое мы попали. Это была довольно высокая овальная комната со сводчатым потолком, с которого причудливыми люстрами свисали сталактиты. При свете фонаря «люстры» искрились разноцветными огоньками.

— Ух, красотища какая! — восхитился Коська, хотел еще что-то добавить, но тут же замолчал, дернув меня за рукав. Я вздрогнул и тотчас увидел то, ради чего мы натерпелись столько страха, пробираясь по коридору, и чего, честно говоря, почти не ожидали обнаружить. Я увидел золотых идолов.

— Стоят, — прошептал Коська.

— Стоят, — сказал я, не веря своим глазам. В глубине подземелья, выстроившись в шеренгу, темнели человеческие фигуры. Это было золото, шесть идолов золота!

Было от чего потерять голову. Схватившись за руки, мы начали отплясывать такой танец радости, какому позавидовали бы все племена краснокожих. Стоило посмотреть, как при вздрагивающем свете фонаря метались по стенам наши искривленные тени. Еще бы не радоваться: таких богатств, таких сокровищ, должно быть, не видел сам разбогатей Чуркин! Мы плясали и кричали как дикари, как тысяча дикарей!

И доплясались: Коська так тряхнул фонарем, что он захлебнулся и погас. Наступила абсолютная темнота, разом поглотившая идолов вместе со мной и с Коськой. Напрасно силился я рассмотреть свои руки, поднося их к самому носу… Вот когда мне стало по-настоящему страшно.

— Зажигай! — закричал я не своим голосом. Мне почудилось, что идолы при последней вспышке фонаря оскалили зубы. «Гай! Гай!» — метнулось эхо, «Гы-гы!» — захохотали на разные голоса идолы. Я шарахнулся в сторону. Под ногами загремело, и я шлепнулся на пол. Наступила жуткая тишина… Сейчас, сейчас… Что сейчас? Идолы вели себя спокойно, рядом сопел Коська.

— Ушибся? — опросил он, почти коснувшись моей щеки губами, потом добавил растерянно: — Понимаешь, спичек-то у меня нету.

Эта новая неприятность подействовала на меня отрезвляюще, все стало на свое место: у нас потух фонарь, и зажечь его нечем, стало быть, придется возвращаться в кромешной темноте. Ну и что же? Выберемся, подумаешь! Я поднялся на четвереньки, под ногами снова загремело. Это был фонарь: разиня Коська уронил его, а я об него коленку зашиб… Так впервые я понял разницу между реальным и выдуманным страхом. Выдуманный был страшнее.

— Ну, где ты там? — позвал меня Коська. — Ползи сюда, пилить будем.

Пилить? Фу, черт! Я и забыл о том, что у меня в мешке слесарная пила. А Коська, ну и Коська, вот человек! Он, наверно, и под револьвером не дрогнет, еще, пожалуй, и язык врагу покажет, посмеется прямо в лицо ему. Мне стало неловко за себя, и я поспешно подполз к идолам. Взяв у меня пилу, Коська долго сопел, пыхтел, должно быть, примерял, какой кусочек легче всего отпилить, потом плюнул о досады, угодив мне в макушку:

— Чего ты плюешься! — обозлился я.

— Да понимаешь, до шеи никак не дотянусь… Олухи, не могли уж поменьше отлить своих уродов. Становись рядом, — может, свалим.

Мы уперлись в крайнего идола, поднатужились, и он, качнувшись, с грохотом рухнул на каменные плиты.