Общество «Будем послушными» - Несбит Эдит - Страница 13

В этом он хорошо разбирается, он ведь и раньше жил в деревне. И вообще он уже не так похож на белую мышь, как раньше. Само собой, в Льюисхэме и Блэкхите таким вещам не научишься. Если бы мы вышли на Хай-стрит и попросили кэбмена «подбросить» нас, он бы только посмеялся. Мы присели на груду камней и порешили, что попросим первую же тележку «подбросить» нас.

Мы услышали шорох колес и обрадовались, потому тележка ехала как раз в сторону башни. В ней сидел человек, который, как он сказал нам, «ехал свинью привезти». Денни сказал ему:

«Вы не могли бы подвезти нас?»

Этот человек ответил:

«Чего, всю эту мелкотню?» — но при этом он подмигнул Алисе, так что мы поняли, что он все-таки нам поможет. Мы все забрались в тележку, и он подхлестнул лошадь и спросил, куда это мы едем. Это был добрый старикан, а лицо у него было темное точно кожура каштана, волосы белые и борода торчком.

«Мы хотим добраться да той башни», — сказала Алиса, — «Она, наверное, разрушена?»

«Разрушена!» — проворчал наш старик, — «вот уж нет! Тот малый, который ее построил, он еще и деньги оставил, чтобы ее каждый год подновляли. На такие деньги большую семью прокормить можно, и не одну, так-то, господа!»

Мы спросили, что в этой башне — церковь или что другое.

«Церковь!» — снова расфыркался он. — «Вот уж нет. Скорее уж, кладбище, если вам угодно. Говорят, который ее построил, он был человек проклятый, ему ни на земле ни на море не было успокоения. Так он велел похоронить себя на лестнице в той башне, если по вашему это называется похоронить, вот что!»

«А подняться на нее можно?» — спросил Освальд.

«Можно-то можно, да и вид оттуда неплохой, — говорят, сам-то я там отродясь не был, хоть я с детства и живу тут, вот уж шестьдесят три года будет, как на нее любуюсь, так-то!»

Алиса спросила, придется нам пройти мимо этого покойника, когда мы будем подыматься по лестнице, и увидим ли мы его гроб.

«Не», — сказал этот человек, — «там все упрятано, камнем закрыто, а на камне и надпись есть. Нечего трусить, мисс, еще и солнышко заходить не собирается. Само собой, в темноте я бы и сам туда не пошел, ох, не пошел бы. Дверь-то там всегда распахнута, что днем что ночью, там и бродяги на ночлег устраиваются, а вот я бы нипочем там не заночевал бы, хоть озолоти меня, нипочем».

Мы подумали, что и мы «нипочем», но посмотреть башню нам хотелось все больше и больше, тем более что старик рассказал еще вот что:

«Мой дедушка двоюродный, который со стороны матери, он один из строителей был, который, значит, камень этот ставили, а до того, как они его камнем завалили, там стекло толстое было, а за ним и мертвеца видно было, он сам так распорядился в завещании. Лежал он себе в стеклянном гробу, весь в лучшей одежде, в синим шелке с серебром, по моде, какая в его времена была, там мне дедушка рассказывал, и в парике, и со шпагой. Дедушка мой говорил, у него уже и свои волосы проросли через парик, а борода прямо до пят. Дедушка мой говорил, мертвец этот и не думал помирать, а у него вроде как морок или транзит, так это вроде называется, и он только и думает, как бы ему вновь подняться. А дохтура говорят не встанет, это он оттого такой живой, что с ним сделали как с фараонами в Библии.»

Алиса зашептала Освальду, что они уже опаздывают к чаю, и лучше бы им повернуть к дому. Но Освальд ей ответил:

«Если струсила, так честно и скажи, никто тебя в башню не потащит, а я хочу и пойду!»

Старикан высадил нас недалеко от башни и поехал дальше за свиньей. Мы поблагодарили его и он сказал:

«Пожалуйста, пожалуйста», — и поехал дальше.

На нужно было еще пройти через лес. Мы почти не разговаривали, все, что мы услышали, пробудило в нас сильнейшее любопытство, только Алиса все волновалась насчет чая (обычно она не так уж прожорлива). Освальд, правда, тоже думал, что надо вернуться домой до темноты.

На берегу лесного ручья мы наткнулись на какого-то бродягу с босыми ногами. Он сказал нам, что он моряк, и попросил мелочишку, ему-де не хватает денег, чтобы вернуться на корабль.

Мне он вовсе не понравился, но Алиса сказала: «Освальд, мы должны помочь бедняге», и мы, спешно посовещавшись, решили отдать ему сэкономленный на молоке шестипенсовик. Шестипенсовик был в кошельке Освальда и, чтобы найти его, Освальд пересыпал все деньги себе на ладонь, ведь кошелек у него в те времена был набит довольно туго. Ноэль потом говорил, что глаза бродяги так и вспыхнули, когда он увидел все эти монетки, но Освальд показал их ему специально, чтобы бедняга не думал, будто он забирает у нас последние деньги и не стеснялся принять от нас такую крупную сумму.

Бродяга пробормотал что-то насчет добрых деточек, и мы пошли дальше.

Солнце сияло вовсю и таинственная башня вовсе не показалась нам похожей на мрачную гробницу. Первый этаж ее весь состоял из арок, А между колонн густо рос мох и всякая зелень. В середине была каменная винтовая лестница. Мы начали подниматься, а Алиса все еще занималась внизу какими-то цветочками. Мы напомнили ей, что еще совсем светло и не страшно, и тогда она сказала:

«Ладно, ладно, иду, я вовсе не боюсь, я боюсь только, как бы мы не опоздали домой». И она честно пошла вслед за нами. Подлинно мужской отвагой это не назовешь, но для девочки и это очень неплохо.

В стенах винтовой лестницы были маленькие окошечки, так что нам было светло, а наверху мы уперлись в крепкую дверь с металлическим засовом. Мы отодвинули засов и Освальд начал медленно приоткрывать дверь — не из трусости, разумеется, но из разумной предосторожности, ведь там могла притаиться бродячая собака или кошка, она бы как выпрыгнула и Алиса насмерть бы перепугалась.

Мы открыли дверь и убедились, что там никого нет. Комната была восьмиугольная, «октагональная», говорит Денни. И еще он говорит, это потому, что такие комнаты строил человек по имени Октагиус, но я ему не верю. В каждой стене было высокое сводчатое окно, не стеклянное, только каменная рамка, как в церкви. Комната вся была залита солнечным светом и за окнами виднелось синее небо, а больше ничего разглядеть было нельзя, потому что окна были очень высоко от пола. Было так светло и весело, что мы решили: старикан все наврал насчет покойника. Под одним из оконных проемов была еще и дверь. Через нее мы прошли в узенький коридор, а затем снова на лестницу, тоже похожую на ту, что в церкви, но вполне светлую, потому что и здесь были окошечки. Мы поднимались, поднимались и добрались до площадки. Здесь прямо в стене мы увидели отполированный камень (абердинский гранит, как уверяет Денни), а на нем были позолоченные буквы. Вот что там было написано:

А дальше были еще стихи:

«Какой ужас!» — сказала Алиса. — «Скорее, скорее вернемся домой!»

«Сперва надо подняться наверх», — возразил Дикки. — «Надо же посмотреть сверху и понять, где мы были».

Алиса у нас не трусиха, она согласилась, только ей все это очень не нравилась, это уж было видно.

Верхушка этой башни тоже была похожа на верхушку церкви, но там была квадратная площадка, а здесь окта-…и так далее.

Алиса шла с нами довольно спокойно, потому что летом, в четыре часа дня, когда солнце сияет вовсю, и повсюду видны красные крыши ферм, темно-зеленые леса и спокойные белые дороги, по которым словно муравьи ползут тележки и пешеходы, просто невозможно всерьез верить в привидения.

Мы понимали, что нам пора возвращаться, потому что до чая оставался всего час, и не стоило рассчитывать, что на обратном пути нас тоже подвезут.

Мы начали спускаться. Дикки шел впереди, за ним Освальд, а дальше Алиса. Г. О. споткнулся и полетел прямо на Алису, а Алиса чуть не сбила с ног Освальда и Дикки, но тут мы услышали кое-что и сердца наши замерли.