Общество «Будем послушными» - Несбит Эдит - Страница 10

Мы все сделали и любовались плодами нашего честного труда, как вдруг дверь коттеджа распахнулась, и вдовствующая мать солдата налетела на нас, словно смерч в пустыне, а глаза ее источали яд, словно смертоносное дерево анчар.

«Мерзкие, надоедливые, балованные щенки!» — сказала она. — «Мало вам доброй земли в усадьбе, чтобы гадить на ней в свое удовольствие, так вы еще забрались и в мой садик?!»

Мы слегка встревожились, но стояли твердо.

«Мы хотели только прополоть ваш садик», — сказала Дора, — «Мы хотели вам немножко помочь».

«Во все суетесь, черт бы вас побрал!» — это, конечно, грубо, но в Кенте все говорят «Черт побери», когда по-настоящему злятся. — «Моя репа. Вы повыдирали всю репу и капусту тоже. Всю репу выдрали, а ее мой мальчик посадил, прежде чем ушел в армию. А теперь убирайтесь, пока я не поддала вам метлой».

Она и впрямь прихватила из дому метлу и набросилась на нас, и тут дрогнули даже самые отважные. Даже самым отважным был, конечно, Освальд, но и он предпочел отступление.

«С виду они были как сорняки», — сказал он.

А Дикки сказал: «Хватит с меня достойных дел».

Но это мы говорили, когда уже выбрались на дорогу.

Дальше мы шли в глубоком молчании, вызванном мрачными угрызениями совести, и повстречали почтальона. Он сказал:

«Вот письма для Моат-хауза!» — отдал их нам и помчался дальше. Должно быть, он опаздывал.

Мы перебрали письма — почти все были для альбертова дяди, и обнаружили открытку, которая застряла внутри газеты. Алиса вытянула ее — оказалось, это открытка для миссис Симпкинс. Мы соблюли все правило чести и прочли только адрес, хотя правила чести допускают читать открытки (но не письма!), которые попадают тебе в руки, даже если они не предназначены для тебя.

После жарких дебатов, Алиса и Освальд заявили, что они не боятся, и пусть все остальные празднуют труса, а они воротятся вспять. Алиса держала открытку так, чтобы мы не могли прочесть, что в ней написано, а только адрес.

Сердца наши часто бились, но ни один мускул лица не дрогнул, когда мы подходили к двери белого домика.

Мы постучали, и дверь резко распахнулась.

«Ну?!» — сказала миссис Симпкинс тем голосом, который в книгах называется ржавым.

Освальд сказал: «Нам очень, очень жаль, что мы испортили вашу репу, и мы напишем папе и попросим его, чтобы он возместил вам это».

Она пробормотала, что ни у кого ничего не просит.

«Мы вернулись, потому что почтальон по ошибке отдал нам открытку», — продолжал Освальд (ничто не могло поколебать его безупречной вежливости), — «а эта открытка адресована вам».

«Мы не читали», — вставила Алиса. По-моему, это было совершенно излишне, но, наверное, девочки лучше понимают, что думают о нас женщины и на что они нас считают способными.

Мать солдата приняла из рук Алисы открытку (точнее, она выхватила ее, но учитывая все обстоятельства, правильнее будет сказать «приняла из рук»). Сперва она посмотрела на адрес, потом перевернула ее и прочла на обороте. Она резко втянула в себя воздух и ухватилась за дверной косяк. Лицо ее стало страшным — точь-в-точь маска покойного короля в музее мадам Тюссо.

Алиса все поняла. Она схватила ее за руку и сказала:

«Нет, нет — это не о Билле!»

Женщина ничего не ответила, она просто сунула Алисе открытку и мы вместе прочли ее — и это было о Билле.

Алиса вернула ей открытку. Все это время она не выпускала ее руку, и теперь она крепко сжала ее руку и прислонилась к ней лицом, но так и не сказала ни слова, потому что вовсю плакала. Мать солдата забрала открытку и слегка оттолкнула Алису, но не грубо, ушла и захлопнула за собой дверь. Алиса и Освальд побрели назад, по дороге Освальд оглянулся и увидел, как на одном из окон коттеджа появилась белая штора, а затем и на других окнах тоже. Это были не настоящие шторы — она просто повесила где белую скатерть, где передник, а где полотенце.

Алиса проплакала все утро и другие девочки вместе с ней. Мы бы очень хотели сделать что-нибудь для матери Билла, но что тут можно сделать, когда ее сына убили. Это хуже всего, когда хочешь что-нибудь сделать, чтобы кого-то утешить, а сделать ничего и не можешь.

Ноэль первым придумал, что мы можем сделать.

Он сказал: «Когда солдаты погибают на войне, им ведь не делают настоящую моги- лу, я имею в виду — с памятником?»

Освальд сказал: «Нет, конечно».

Ноэль сказал: «Наверное, это глупо, но мне наплевать. Как ты думаешь, может быть, ей понравится, если мы сделаем памятник Биллу? Не на кладбище, кто нас туда пустит, но в нашем саду, на самой границе с кладбищем?»

И мы все согласились, что идея — первый класс.

А вот что мы хотели написать на надгробьи:

«Здесь лежит Билл Симпкинс, который погиб, сражаясь за королеву и за свою страну».

А ниже мы приписали:

«Сын любимый, Солдат был он, Лежит в могиле Здесь погребен.»

Но потом мы вспомнили, что бедный Билл на самом деле был погребен в Южном полушарии и поэтому написали так: «Лежит в могиле Не здесь погребен.»

После чего мы присмотрели на заднем дворе большой гладкий камень, взяли зубило из того набора инструментов, который привез с собой Денни, и начали работу.

Оказалось, что ремесло камнереза не только трудно, но и опасно.

Первым работал Освальд, но он порезал себе палец, да так, что ему пришлось бросить это дело. Его сменил Дикки, но Дикки попал себе молотком по пальцу, и наступила очередь Денни. Денни возился по два часа с каждым штрихом, поэтому к чаю мы успели сделать только З, Д и половинку Е, да и то криво. Освальд поранил палец, когда вырезал З.

Утром мы еще раз осмотрели этот камень и даже оптимисты поняли, что дело безнадежно.

Денни сказал: «Может быть, сойдет деревянная доска?» — и он объяснил нам, что он имеет в виду. Мы добыли у деревенского плотника доску и два столбика, зак- расили всю доску белилами, а когда она просохла, Денни написал слова:

Больше ничего не поместилось, так что мы махнули рукой на стихи.

Когда доска просохла, мы прибили ее к колышкам. Нам пришлось вырыть две глубокие ямки, чтобы колышки стояли как следует, но садовник помог нам.

Девочки сплели венки из роз, колокольчиков и каких-то белых цветков, и лилий, и ромашек и всякой всячины и повесили их на столбики. Я подумал, если б Билл Симпкинс знал, как мы скорбим о нем, он бы порадовался. Освальд надеется, если исполнится его самое заветное желание, и он тоже падет на поле жестокого сражения, кто-нибудь поплачет о нем так, как девочки плакали о Билле.

Когда мы все устроили и разбросали на земле возле надгробья все цветы, которые не поместились в венок, мы написали письмо миссис Симпкинс:

«Уважаемая миссис Симпкинс! Мы все очень, очень сожалеем о репе и всем прочем, и мы смиренно просим простить нас. Мы поставили надгробный памятник вашему отважному сыну».

И мы все подписались.

Алиса вызвалась отнести письмо.

Мать солдата прочла это письмо и сперва сказала, чтобы мы не устраивали себе забавы из чужого горя и не морочили ей голову своими могилами и надгробьями.

Алиса говорила мне, что она (то есть Алиса) заплакала.

И сказала:

«Да нет же! Нет! Дорогая, дорогая миссис Симпкинс, пойдем вместе со мной, вы сами посмотрите. Мы тоже все плакали о Билле. Пойдем, посмотрите! Мы можем пройти через кладбище, а все остальные уйдут в дом, и никто не будет вам мешать».

Миссис Симпкинс согласилась пойти с ней, и она прочла, что мы написали, и Алиса рассказала ей стишок, который у нас не поместился, и мать солдата прислонилась к стене возле могилы сына — то есть, надгробья, — и Алиса обняла ее, и они обе заплакали. Мать солдата очень, очень обрадовалась и простила нам и капусту, и репу, и с тех пор мы были друзьями, только она всем нам предпочитала Алису, как, кстати, и многие другие люди.