Дети железной дороги - Несбит Эдит - Страница 16

Бобби, войдя в комнату с охапкой дров, обратила внимание на то, что на ночной рубашке была метка. Тогда она заглянула в сундук. Там, в сундуке, была только мужская одежда, и на некоторых вещах стояла метка с папиным именем. Получалось, что папа уехал и не взял с собой одежды. Ночная рубашка была новая. Бобби вспомнила, что она появилась примерно тогда, когда праздновали день рождения Питера. Почему же папа не взял с собой одежду? Бобби незаметно выскользнула из комнаты. Уже за дверью она слышала, как мама запирает сундук на замок. Разные ужасные мысли стали приходить ей в голову. Почему папа уехал и не взял с собой вещи? Когда мама вышла из комнаты, Бобби обняла ее за талию и прошептала:

– Мама, скажи, папа не умер?

– Доченька, что ты? Как тебе такое могло прийти в голову?

– Я не знаю, – проговорила Бобби, все еще продолжая сомневаться, что мама говорит ей правду.

– Послушай! – мама поспешно обняла ее. – Я недавно слышала, что у папы дела обстоят очень хорошо, и когда-нибудь он непременно вернется к нам. Я тебя прошу – не забивай себе голову всякими ужасными фантазиями!

Чуть позже, когда русский гость уютно устроился в теплой комнате, мама спустилась к девочкам. Решили, что она будет спать на кровати Филлис, а Филлис придется постелить на полу матрац, чему та была страшно рада: еще одно приключение! Когда мама вошла, две белые фигурки рванулись ей навстречу и два нетерпеливых голоса произнесли хором:

– Мама, расскажи нам про этого русского!

И тут в комнате возникла еще одна белая тень. Питер вбежал, волоча за собой стеганое одеяло, похожее на хвост белого павлина.

– Мне сперва очень хотелось спать, но теперь уже не хочется. Я жду, мама, что ты расскажешь нам длинную историю.

– Сейчас уже слишком поздно, чтобы вам слушать длинные истории. И потом я сама страшно устала.

Бобби почувствовала, что мама вот-вот заплачет. Филлис и Питер однако ничего не заметили.

– Ну, расскажи, сколько можешь! – просила Филлис, а Бобби обняла маму и крепко прижалась к ней.

– Детки, это длинная история, если ее записать, она составит целую книгу. Он писатель, автор замечательных книг. Понимаете, в царской России не разрешают, чтобы люди писали про богатых людей, которые поступают плохо. И про то, что можно сделать для бедных людей, чтобы они жили счастливее и лучше, – про это тоже нельзя писать. А если кто напишет, то этого человека посадят в тюрьму.

– Но как же можно за хорошее дело посадить в тюрьму? – недоумевал Питер. – В тюрьму сажают, если кто-то кому-то сделал зло.

– Или если судьям кажется, что человек сделал зло… Но это так в Англии. А в России не так. Вот он написал прекрасную книгу про бедных детей и про то, как можно им помочь. Я читала эту его книгу. Там все только про хороших людей и добрые дела. Но его за эту книгу посадили в тюрьму. И вот он три года провел в ужасной темнице, на жесткой койке, без света, в сырости. В одиночном каземате целых три года! Голос ее задрожал, и она замолчала.

– Мама, но теперь же такого не бывает, – сказал Питер. – Это как будто из книги по истории – о временах инквизиции или что-то в таком роде.

– Это правда, то, что я вам говорю. Ужасающая правда. Потом его взяли из тюрьмы и сослали в Сибирь. Там осужденных приковывают друг к другу цепями. Там были те, кто сделал зло, а были и такие, как он. И вот они шли, шли много дней, и ему казалось, что они никогда не дойдут. А за ними шли надсмотрщики с плетьми. Да! Кто уставал, того били плетьми. После этого некоторые становились калеками, а другие падали в изнеможении, и им не помогали подняться, а оставляли умирать. Там столько было ужасного, что я даже не могу про это рассказывать. И вот он попал в рудники. Его осудили на пожизненные работы там, и он написал об этом еще одну прекрасную книгу.

– Мама, а как же ему удалось оттуда бежать?

– Когда началась война, каторжанам разрешили записываться добровольцами в солдаты. И он тоже записался, а когда представился случай, то он бежал.

– Но ведь это же трусость – дезертировать из армии, особенно когда идет война.

– Я думаю, он был вправе отказаться служить стране, которая с ним так поступила. Для него важнее было исполнить свой долг перед женой и детьми. Он ведь даже не знал, что с ними.

– Они, наверное, жили в ужасной бедности после того, как его посадили в тюрьму! – жалостно проговорила Филлис.

– Да, он, сидя в тюрьме, представлял себе всякие ужасные вещи. Что они просят подаяния, как нищие… Или что их тоже посадили в тюрьму. В России делали и так. Но когда он уже попал на рудники, друзья передали ему известия, что его жена с детьми бежали в Англию. И когда он дезертировал, он приехал сюда, чтобы их разыскать.

– И у него нет их адреса?

– Нет. Он знает только, что они в Англии. Он первым делом решил отправиться в Лондон, и на нашей станции ему надо было сделать пересадку, и тут он обнаружил, что у него украли билет и бумажник.

– А ты думаешь, он их найдет? Я имею в виду, не билет и бумажник, а жену и детей?

– Да, мне верится, что найдет. И я молюсь о том, чтобы он их нашел – и жену, и детей.

Но в мамином голосе не было уверенности. Это почувствовала даже Филлис.

– Тебе его очень жалко, да? – спросила она.

Мама некоторое время молчала, потом утвердительно кивнула. Дети старались сохранить спокойствие. Наконец она проговорила:

– Давайте будем постоянно просить у Господа, чтобы он смиловался над всеми, кто пребывает в заточении или в плену.

– Господи, будь милостив ко всем, кто пребывает в заточении и в плену, – повторила Бобби. – Я правильно сказала, да, мама?

– Правильно, дочка. О невольниках и плененных. О тех, кто пребывает в заточении и в плену…

Глава VI

На следующий день русский господин почувствовал себя заметно лучше, еще через день он показался всем почти здоровым, а еще через два дня он настолько окреп, что смог сам выйти и прогуляться по саду. Для него вынесли из дому плетеное кресло, и он сидел в нем, одетый в папин костюм, который ему был явно велик. Но когда мама укоротила рукава и брюки, уже не было так заметно, что одежда на нем с чужого плеча. Русский не выглядел больше утомленным и запуганным, лицо его приняло доброе выражение, и всякий раз, встречаясь с детьми, он улыбался. Дети сожалели лишь об одном – что он не говорит по-английски.

Мама написала несколько писем людям, которые, по ее предположениям, могли что-то знать о местонахождении русской семьи. Это были не те люди, с которыми мама дружила до тех пор, пока они не перебрались в «Три Трубы». Со своими старыми знакомыми мама напрочь порвала отношения. Она обращалась по большей части к официальным лицам – членам парламента, редакторам газет, секретарям разных сообществ.

Мама больше не писала своих рассказов, только читала корректуры, сидя на солнце рядом с гостем и время от времени перебрасываясь с ним словами.

Детям очень хотелось выразить свои симпатии человеку, который побывал в тюрьме и на каторге за то, что написал книгу о бедных детях. Можно было, конечно, улыбаться ему, и они улыбались. Но если улыбаться постоянно, то это начинает выглядеть неестественно и противно – как улыбка гиены. Дети боялись, что русский решит, что над ним насмехаются. И они стали пытаться найти другие подходы. Они приносили к его креслу цветы – клевер, колокольчики и начавшие уже увядать розы с кустов, окаймлявших сад.

И вот однажды у Филлис появилась одна идея. Она кивком подозвала к себе сестру и брата, повела их на задний двор, в укромное место, где были водокачка и шланги, и сказала:

– Помните, Перкс хотел нас угостить зеленой клубникой со своей грядки (напомню, что Перксом звали носильщика). – Так вот, теперь клубника у него давно созрела. Давайте сбегаем вниз, поглядим.

Мама уже была «внизу», поскольку она дала обещание хозяину станции, что расскажет ему о русском эмигранте. Что же касается детей, то все манящие и чарующие тайны железной дороги были теперь бессильны оторвать их от гостя. Уже целых три дня они не наведывались на станцию!