Грешная женщина - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 82

— Вот, Миша, какие дела, — обратился к нему Благовестов. — Не знаю, куда деть эту старую рухлядь. У тебя, кажется, двое детишек?

— Теперь уж трое.

— Да? — обрадовался Благовестов. — Может, заберешь ее у меня? Подмогнет, когда надо. Полы помыть или одежонку простирнуть. На черную работу еще сгодится. А так куда ее? Хотел в болоте утопить, лягушек жалко. Передохнут все от ее смрада.

Миша Фирсов был хорошо воспитан и умел поддержать деликатный разговор, но не всякий.

— Как прикажете, конечно, шеф. Однако особой надобности не имею. Пока еще супруга с хозяйством справляется.

— Видишь, подлюка, — огорчился Благовестов, — никому ты не нужна. А ведь у меня была как у Христа за пазухой. Оклад хороший, дополнительный паек. Любая бы за счастье почла. Так нет, уж точно говорят: черного кобеля не отмоешь добела.

— Сливки из пакета, закупоренные. Тоже их сквозь марлечку процедила.

— Ничего, — утешил Елизар Суренович, — будут тебе скоро и сливки, и марлечка.

Выехали на загородное шоссе и за Раздорами свернули на малую, боковую дорогу. Денек разгулялся чуть-чуть моросящий, но светлый, с игривым солнышком. За километр от дачи на дороге образовался затор. То ли ветром, то ли злым умыслом поперек проезда повалило сухую березу. Возле нее с потерянным видом копошился мужичок в ватнике. Его задрипанный «Запорожец» уперся носом почти в самое дерево. Увидя «шевроле», мужичок радостно замахал руками: помогите, дескать, спихнуть орясину.

Вот они, предчувствия, и сбылись, холодно подумал Благовестов. Волчьим нюхом он почуял ловушку. Миша Фирсов, притормозив метрах в десяти, смотрел на него вопросительно. Первым поползновением Благовестова было повернуть назад: не пытать понапрасну судьбу, она и так достаточно пытана. Но что-то помешало. Какая-то звонкая птичья нота, под стать солнечному полудню, ворохнулась в душе. Слишком уж радужно парило в небесах, и так безобиден, улыбчив, уместен был корявый мужичок на зеленом поле.

— Обыщите, — обернулся Благовестов к боевикам, — и сюда его.

Мужичок в руках опытных оперов задергался как от щекотки, но получив пару тычков под ребра, перестал верещать и понуро пошкандыбал за ними к машине. Он был явно напуган.

— Ираидка, гляди зорче. Не твой ли клиент?

Благовестов нажал кнопку, приспустил створку бронированной дверцы. Вместе со стрекотанием кузнечиков в салон вплыл густой запах свежего навозца. У мужика было плоское, невыразительное лицо деревенского мученика, и хотя он был напуган, но казалось, еще не вполне очухался со вчерашней гулянки. Весь вид помятый, похмельный.

— Тебе чего надо в этих краях? — спросил Елизар Суренович. — Ты кто?

— Неужели сразу драться? — проныл мужик. — Ты сам-то кто?

Дерзил он, конечно, из мужичьего азарта, не мог не понять, кто перед ним. Да уж не ровня.

— Документы! — сказал Благовестов.

— Какие документы? Из Фомкиной деревни я. Завернул покороче проехать. А вы, господа хорошие, уж, видно, нас за людей не считаете, так выходит?

Повинуясь незаметному знаку, один из охранников врезал ему сзади по кумполу. Мужичок хрястнулся рожей о кузов, о стальную перекладину дверцы и тут же, как Ванька-встанька, отогнулся на прежнее место. Из носа потекла кровавая юшка. Но что-то в его упругом движении насторожило Благовестова. То же самое, похоже, почувствовала Ираида Петровна.

— Валенок, — прогудела с заднего сиденья. Но прощупать надо.

Мужик, шмыгнув ноздрями, утер кровь рукавом ватника. Не бережет, значит, одежонку.

— Как звать? — спросил Благовестов. Зачем в зоне ошиваешься?

Услыша о том, что его надо прощупать, мужик запаниковал. Заговорил быстро, внятно:

— Гришка я, Потехин. В Жуковке на ферме работаю. Проваландался с утра, а тама ждут. Бригадир у нас очень говнистый. Поехал короче, а тут дерево. Оно хоть небольшое, а в одиночку не сдвинуть. Помогите, ребятки, отблагодарю. У меня самогонец в машине, первосортный, домашней засолки. Баба на чесноке настаивает. Покрепче ваших висок будет.

— Покрепче, говоришь? Ну-ка, неси сюда.

Боевики повели мужика к его «Запорожцу», один залез в кабину, все там обнюхал, второй велел мужику открыть багажник. Махнул рукой: все в порядке, чисто.

— Ну что? — спросил Благовестов у Ираиды Петровны.

— Валенка в подвал, — отозвалась майорша, к которой вернулась вся ее самоуверенность: служба всегда лечила ее от тоски. Машину в кювет. Там разберемся. Я сама займусь.

— Ишь ты, — усмехнулся Елизар Суренович. — Загорелась! Надеешься, он тебе от страха фитиль вставит? Кому ты нужна, кобыла заезженная? Ты чего думаешь, Миша?

Водитель точно заждался вопроса, ответил солидно:

— Как можно, Елизар Суренович! Лихого человека за версту видно. А этот весь в навозе, с похмелюги трясется. Не сомневайтесь, обыкновенный лапотник. Хотя вам, конечно, виднее.

— На тот свет торопишься, Мишенька, — прошипела Ираида Петровна. — Где ты встречал, чтобы лапотник с таким деревом не управился? Да и где тут поворот на Жуковку?

— Подозрительная вы женщина. Им места родные, они уж не промахнутся.

Боевики привели обратно Гришу, в руках он нес литровую бутыль из-под молока, завернутую пластмассовой крышкой. Окровавленная морда заискивающе лыбилась.

— Напиток благоуханный. Для себя гнали. Извольте угощаться. Токо велите хлопцам, чтобы по башке не били. Она и так трещит с утровья.

Елизар Суренович протянул через фортку серебряный стаканчик.

— Давай-ка сам подлечись.

Мужик сковырнул крышку, налил полный стаканчик мутной влаги, посуду опустил к ногам. Застенчиво кашлянул в ладошку, запрокинул голову и вылил жидкость в глотку, как в канистру. Блаженно зажмурился, достал из кармана карамельку, всю в табачных крошках, и, не очищая, кинул в рот. Захрустел со смаком.

— Благодарствуйте вам! Еще бы куревом не богаты? Надеялся на ферме разжиться, а вон какая оказия.

Благовестов вдруг остро ему позавидовал. Когда же он сам умел наслаждаться такими малостями: лимонный денек, огненное питье, земляное чудо бытия? Да никогда не умел, чего теперь сокрушаться. Предчувствие опасности растаяло, будто его и не бывало. Не укрепилось надолго в солнечно-тровяном спеке.

— Ну-ка, налей и мне, землячок.

Мужик подал ему чарку уважительно, с поклоном. Елизар Суренович понюхал: первач вонял жареным луком и все тем же навозом. Отпил половину и послушал, как огонь хлынул в гортань. Аж глаза заслезило от наслаждения. Оборотился к Ираидке со стаканчиком:

— На-ка, оцени!

Ираидкины очи светились злобным, сторожевым блеском.

— Убей его, хозяин!

— Пей!

Выпила, как сплюнула, фыркнула по-кошачьи.

— Тьфу ты, чертово отродье!

Благовестов угостил мужика черной сигаретой, которую тот принял, как золотую монетку.

— Погляди на его руки, погляди! — прозудела сзади Ираидка. — Это тебе не паспорт?

Хваталки у Гриши были действительно крепенькие, цепкие, но белые, гладкие, без порезов и шишаков.

— Кем же ты на ферме работаешь? — спросил Благовестов. — Уж не начальником ли?

— Электрик я. По всей округе нас токо двое. Я да Барсуков Иван Данилыч. Ну, тот-то вторую неделю в горячке мается. А я ему говорил: не пей из магазина. Там нынче хорошую не продадут. Один яд.

Мужичок что-то скоро захмелел, наверное, на вчерашние дрожжи, речь полилась беззаботно, плавно, забуревшую блямбу под носом ловко сорвал ногтем. У Елизара Суреновича томительно зажгло в желудке. Как же было чудесно посудачить вот так среди поля с этим недотепой. Ему захотелось выйти из машины, размять ноги и, может быть, по светлому, ромашковому лугу доковылять до лесной опушки и там взгромоздиться на пенек. И мужика прихватить с собой, чтобы поднес еще стопарик домашнего зелья.

— Не любишь новых господ, а, Григорий? И скрыть не умеешь.

Мужик вроде смущенно потупился, но глазенками остро брызнул.

— Чего их любить не любить? Наше дело свинячье. Извините великодушно, что забрел в ваши владения. Бес попутал.