История про доброго слона - Сент-Джон Лорен - Страница 33

Слониха вскоре отошла в сторону, а жираф наклонил голову, и Мартина прижалась к его шелковистой коже — о чем так мечтала там, в пустыне. Она гладила его, и ей было страшно думать, что, быть может, им остается только сутки, чтобы видеть друг друга и находиться вместе.

Во второй половине дня на кухне в доме у миссис Томас Мартина и Бен начали рассказывать о прошедшей неделе, показавшейся им длиной в несколько месяцев. Если не лет.

Тетушка Грейс, не отходившая от плиты, и Тендаи слушали их, затаив дыхание, попутно задавая вопросы.

— …Значит, слоны первыми пошли в атаку на этих людей? — спросил Тендаи.

— Джозеф Гифт дал им сигнал свистком, — ответила Мартина, — но я уверена: слоны сами решили, своим умом, что больше терпеть нельзя. И они разорвали цепи и пошли туда, где их ждала свобода. Можете не верить, но я готова спорить, что слоны во многом умнее людей и так умеют любить и чувствовать, что и представить невозможно! И совсем не могут жить в неволе! И в одиночестве!.. То есть живут, но так мучаются, что и не передать!.. Когда Руби упала от горя и хотела умереть, остальные слоны наверняка сказали друг другу: больше терпеть нельзя! Нужно уходить!.. А Джозеф Гифт понял их слоновьи мысли и поддержал их.

Бен добавил про то, что успели они узнать о судьбе Каллема и Люка. Первого продержат в больнице пару месяцев, вылечат, а потом будут судить и, скорей всего, на несколько лет упекут в тюрьму за антигосударственные действия. Так назвали его попытку забрать себе воду, которая ему не принадлежит. Люка тоже подлечат и тоже посадят. У него вообще накопилось несколько преступлений, в том числе кража и бандитское нападение на кого-то.

— Наверное, он и влез в дом к миссис Томас? — предположил Тендаи.

— Очень может быть, — сказала Мартина. — Ведь Люк работал на Каллема против Ройбена, и когда тот задумал выйти, как он сам говорил, из их общего дела, Каллем, возможно, приказал Люку найти какие-то документы, чтобы Савубона досталась ему, а не Ройбену.

— А я думаю, — сказал Бен, — просто у него привычка такая с детства: брать все, что плохо лежит. Вот и залез к миссис Томас. Ему ведь не впервой.

И все согласились, что это очень похоже на правду.

Тендаи спросил потом, что же после всего Мартина и Бен думают о Ройбене? Ведь тот поссорился с Каллемом и вроде бы стал на их сторону?

На этот вопрос ребятам было трудно ответить даже самим себе. Однако они опять попытались это сделать, но теперь уже вслух.

Был ли Ройбен таким же бесчестным и жестоким дельцом, как его напарник? Пожалуй, был, решили они, но потом что-то в нем изменилось — может, совесть заговорила, а может, понял, что Каллем втягивает его в грязные дела, и просто испугался… А быть может, сначала и, по правде, думал, что совершает большое и полезное для всех дело… Может, оно и так, да не слишком верится… А может, вообще немного умом тронулся?..

Вариантов было много, и на каком остановиться, ни Мартина, ни ее друг так и не решили.

А потому разговор об этом заглох и перешел на то, что волновало их сейчас больше всего: что же будет с Савубоной? Останутся ли в силе денежные претензии Ройбена о неуплаченном ему долге мистера Генри Томаса, деда Мартины? Ведь, независимо от того, в тюрьме он сейчас или на свободе, Ройбен имел полное право долг получить.

Но разговор об этом тоже заглох, потому что и этот вопрос они пока что решить не могли. Во всяком случае, до завтрашнего дня, до возвращения бабушки Гвин из Англии.

После еды Тендаи отправился в заповедник, а Мартина осталась помочь тетушке Грейс по хозяйству. Стоя возле мойки и возясь с посудой, она подумала вдруг: как странно, что все происшедшее за последнюю неделю кажется ей уже чем-то далеким, неправдоподобным, покрытым туманной дымкой. Как мелькнувшее мгновенно сновидение.

— Ты уже немножко успокоилась, дитя? — произнесла за ее спиной тетушка Грейс. — Правильно ли я сделала, что направила тебя на этот нелегкий путь?

Мартина вытерла руки, повернулась и обняла старую женщину.

— Вы были правы, сангома, — сказала она. — Если мы с Беном не сделали всего, то хотя бы немножко помогли освободить слонов. Но…

— Что — «но»?

— Ничего, я так…

— У тебя в голосе печаль, девочка.

— Да, правильно.

— Говори, я слушаю тебя.

Мартина заговорила.

— Вы сказали, слоны откроют мне правду обо мне самой… Я поняла, что они откроют правду о том, что… что вы называете моим даром от рождения… Но я по-прежнему ничего не понимаю. Что это за дар? И совсем не становлюсь умней.

Тетушка Грейс улыбнулась.

— Вспомни, детка. Четыре листка привели тебя туда, где круги, к жерлу вулкана, так? Там ты нашла слонов, так?

— Да, сангома.

— А куда тебя привели слоны?

Мартина ненадолго задумалась.

— Сюда, — сказала она потом. — Сюда… в Савубону. — Она опять задумалась. — Выходит, моя правда находится здесь? А вы все знали? Знали, как у меня… у нас получится?

Грейс подвинула стул, села. Лицо ее ничего не выражало.

— Да, я знаю… — сказала она. — Знаю… Но очень мало…

За окном Мартина видела ворота главного входа. За ними стоял Джемми. Он ждал ее.

И снова на нее накатила волна грусти… Нет, это была не грусть, а нечто другое: неудовлетворенность, досада, недовольство тем, что ей, вроде бы, что-то дано, однако она толком не знает, что же это такое, что с этим делать, и будет ли так продолжаться или может внезапно исчезнуть, как и не было…

— Но отчего ваши предки выбрали меня, сангома? — спросила Мартина. — Это неправильно. Ведь хотя я родилась здесь, в Савубоне, но жила целых десять лет в Англии. Я англичанка, а не африканка. Я обыкновенная белая девочка.

— Тебя не выбирали ничьи предки, дитя. Ты выбрала себя сама.

— Я?.. Как?

Мартина тоже опустилась на стул: ей было о чем поразмышлять. Но, видно, не справилась и попросила помощи:

— Что вы этим хотите сказать, тетушка Грейс? Я опять…

И та не сразу, но ответила:

— Хочу сказать, что твой дар не имеет ничего общего ни с цветом кожи, ни с местом рождения. Для него неважно, обыкновенная ты или из ряда вон выходящая. Для него имеет значение только одно.

— Что же?

— Любовь. Умение любить.

— Кого?

Не сводя с Мартины глаз, тетушка Грейс ответила:

— Вот, вспомни, деточка, твоего слоновьего шептуна. Ты говорила, что его в детстве увели слоны, он несколько месяцев жил у них в стаде, ему было там хорошо. Но сколько детей попадали случайно к слонам, и я почти не слышала, чтобы это кончалось благополучно. Значит, у этого человека была в сердце любовь, и он на ее языке говорил со слонами, а они отвечали ему тем же…

Мартина ощутила, что у нее на глазах выступили слезы: ведь то же самое, о чем говорит Грейс, она испытывала к жирафу Джемми, и, уверена, он к ней.

Грейс продолжала.

— А посмотри на себя, девочка. Ведь сколько детей твоего возраста могут увидеть дождливой ночью за окошком своего дома жирафа или кого другого, кому неуютно, холодно, страшно, кому нужна помощь. И, быть может, они испытают сострадание, пожалеют. Но лишь немногие шагнут за порог — туда, где дождь и ветер, и приблизятся к этому живому существу, чтобы помочь. Ты сделала это. Ты была среди этих немногих. Сумела спасти и приручить того, кто не приручается. Честь тебе и хвала за это.

Старая женщина немного разволновалась и налила себе чая, чтобы успокоиться.

— Наши далекие предки, — вновь заговорила она, — предсказали когда-то, и пророчества эти дошли до нас в их рисунках на камне, что именно здесь, на этом кусочке земли, родится на свет белый жираф, что он осиротеет, что слон спасет его от гибели. Они знали, наши предки, что потом этого жирафа будет оберегать человеческий ребенок, и что взамен он получит дар — спасать и беречь других животных.

— Но как они узнали, что это буду я? — дрожащим голосом спросила Мартина.

Тетушка Грейс положила руку ей на плечо.